— Раньше ты была такой...

— Наивной? Доверчивой? — Выплюнула я.

— Безобидной.

Когда он смотрит на меня, я едва могу дышать. Его глаза полузакрыты, рот жесткий и твердый. Скорее монстр, чем человек, существо, созданное для греха и разрушения.

В воздухе витает заряд, который шепчет, что Датч готов сорвать маску с моего тщательно выстроенного фасада. Я сжимаю пальцы в кулаки. Все, что у меня есть, — это видимость холодности и непоколебимости. Я отказываюсь позволить ему разглядеть под ней испуганного, стипендиального ребенка. Девочку, такую же, как все остальные девочки, которые пригибают голову и освобождают для него место в коридорах. Девочка, которую так легко уничтожить жестким взглядом.

В порыве смелости я делаю шаг к нему, а не прочь. Его бровь взлетает вверх.

— Ты не причинишь мне вреда, Датч. — Блефую я, мой голос темный, мягкий и знойный настолько, что скрывает мои дрожащие руки.

Он улыбается, но это жестоко и пугающе. Его глаза не отрываются от моего лица.

— Почему нет?

— Потому что, лгала я тебе или нет, я все еще она. — Я снова наступаю на него, мои каблуки громко щелкают по полу сцены. — Твоя драгоценная Рыжая.

Его глаза слегка сужаются. Это свидетельство того, что он железно контролирует свои эмоции, и ни одна его часть не дрогнула.

Финн предупреждал меня не тыкать в этого разъяренного медведя, но у меня есть палка, и я погружаю ее так глубоко, как только могу. Если мне суждено умереть, я могу забрать с собой фунт плоти Датча.

— Ты ведь не причинишь ей вреда, правда?

Мои слова повисают в комнате. Воздух напряжен настолько, что может разорваться на две части.

На его губах появляется тонкая, жестокая улыбка.

— Тогда сыграй для меня. — Говорит он. Даже не повышая голоса, он говорит властно. — И, может быть, я пощажу тебя.

— Кто ты такой, черт возьми, чтобы указывать мне, что делать? — Рычу я.

— Ты не можешь, не так ли?

Я смотрю на него.

Он дотрагивается пальцем до моего уха, а затем проводит им по губам.

— Если ты будешь тратить мое время, Кейди, наказание будет более суровым.

Я дрожу, но не знаю, от чего: от гнева, отчаяния или желания. Знаю только, что не могу позволить ему победить.

Отбив его руку, я со злостью бросаюсь к пианино, подтаскиваю под него скамейку и сажусь. Мои пальцы нащупывают клавиши. Я начинаю опускать руки, но они останавливаются прямо над черно-белой кроватью, как будто над пианино есть защитное стекло.

Мой разум кричит, чтобы я играла.

Но мое тело блокируется.

Здесь нет толпы, Каденс. Ты можешь это сделать.

Мои руки отказываются двигаться.

Горло сжимается.

Невидимые пальцы паники скользят по моим плечам и впиваются когтями в спину. Глаза закрываются, дыхание становится поверхностным, когда воспоминания, которые я держу взаперти, подкрадываются ко мне.

Играй, детка, звучит в моей голове мамин голос. Играй для хороших людей.

Сердце колотится в ушах.

Я вижу их.

Чувствую запах.

Вонь немытых тел. Извивающиеся конечности. Иглы, вонзающиеся в бледные вены.

Я открываю рот, не в силах вздохнуть.

Там все. Как будто открываешь банку с сочащимися, корчащимися червями.

Темное логово. Безнадежные лица.

Их оцепеневшие глаза.

Их тела больше не принадлежат им.

Некоторые из них голые. Некоторые из них — дети.

Мои глаза закатываются обратно в голову.

Черные точки застилают мне зрение.

Прежде чем я успеваю положить палец на пианино, гравитация тянет меня вниз, к земле.

9.

КАДЕНС

Прежде чем я успеваю раствориться во тьме, рука обхватывает меня за талию, петляет по ребрам и тянет назад. Я лечу. И тут же врезаюсь в твердую грудь, где под мышцами бешено бьется сердце.

— Какого черта, Кейди?

Датч трясет меня. Его голос гремит у меня в ухе.

Я хочу сказать ему, чтобы он заткнулся, пока не оглохла, но я не могу говорить. Я даже дышать не могу. Резкое объятие Датча не дало мне потерять сознание, но мое тело все еще заперто в этом паническом состоянии. Я не знаю, как вырваться из него.

Мой рот открывается шире, когда я пытаюсь вдохнуть воздух. Я слышу, как задыхаюсь, но это только потому, что мне страшно. Что будет, если я больше никогда не смогу дышать?

— Черт возьми, Брамс! — Датч поднимает меня, словно я ничего не вешу, садится на скамейку для фортепиано, а затем грубо опускает меня к себе на колени. Большие мозолистые руки обхватывают мое лицо, когда он поворачивает мою голову, чтобы я посмотрела на него. — Дыши, черт возьми!

Я пытаюсь.

Но слова не доходят до моего рта. В ответ я слышу, как я задыхаюсь все громче.

По лицу Датча струится пот. Его паника ощутима. Если бы я была в здравом уме, это бы меня удивило. Разве он не ненавидит мои внутренности? Разве он не хочет, чтобы я умерла за то, что сделала с его машиной?

Почему он выглядит таким расстроенным?

В его глазах горит неподдельный страх, пока он ищет способ помочь мне.

Я впиваюсь пальцами в его пиджак, пытаясь закрепиться в нем, чтобы хоть как-то перевести дух. Только один. Один удар по легким — это все, что мне нужно. Почему мне так чертовски трудно? Почему я так сломлена внутри?

Я просто хочу быть нормальной.

Я просто хочу притвориться, что прошлого никогда не было.

Все остальные прекрасно справляются со своим багажом. Я единственная, кто ломается при одном только виде инструмента. Почему мне так трудно быть сильной?

В одну секунду я оказываюсь запертой в собственной голове, уверенная, что останусь в этой панике до конца своих дней.

В следующую секунду Датч откидывает мою голову назад, смотрит на меня яростными и дикими глазами и набрасывается на мой рот.

Этот поцелуй выбивает душу из моего тела. Что-то в моей груди ослабевает. Наконец я делаю вдох — громкий, отчаянный звук.

Но я вдыхаю не воздух. Это он.

Он — кислород, и я втягиваю его хаотичными, отчаянными глотками, как девушка, которая наконец-то наткнулась на воду после нескольких дней, проведенных в пустыне.

Руки Датча скользят по моей спине, и я чувствую его облегчение.

Опасность миновала, но он не перестает меня целовать.

Через секунду он отстраняется, проверяет, дышу ли я, и снова целует меня.

Как будто ему нужно убедиться.

Как будто ему нужно знать, что ничего не повторится, если он отстранит меня от себя.

Я должна ослабить его колени. Погладить его по спине. Сказать ему, что теперь я в порядке.

Но я не могу.

Мой здравый смысл исчез, уничтоженный ужасом панической атаки. Я отшлифована до самой своей сути, и только голые кости выживания всплывают на поверхность моего измученного разума. Я жива.

Черт возьми.

Я жива.

Я скольжу руками по его широкой груди и обхватываю его шею. Я закрываю глаза и открываю рот для поцелуя, который захватывает мое сердце и сжимает его до тех пор, пока оно не лопается.

Датч наклоняется вперед и, словно понимая, что этот поцелуй больше не про выживание, а про чистую, животную потребность, меняет скорость своего натиска.

Я цепляюсь за его пиджак, мои руки немеют, колени слабеют, тело тает, как снег летом, когда его неистовые удары превращаются в чувственные, медленные.

Это как целоваться с сырым электричеством и безнадежно пытаться не получить удар током.

Я не могу выдержать этого без стона.

Как я могу молчать? Датч Кросс чертовски сексуален. Он захватывает мой рот с упорством, которое дает понять без тени сомнения, что я — его добыча. И всегда буду ею.

В обычной ситуации это бы меня разозлило. Но в этот момент я опускаю оружие и позволяю поймать себя.

Он чувствует мою капитуляцию и с рычанием впивается в мой рот, дикий и ненасытный, обрушивая на меня прилив моих собственных неугомонных желаний.

Меня поднимают, и через секунду я чувствую, как под моей рукой поддаются клавиши фортепиано. Раздаются диссонирующие ноты — захватывающий саундтрек к хаосу наших языков. Губы пианино впиваются мне в спину. Я чувствую запах инструментального масла, которым настраивают внутренние струны.