Каденс нежно целует меня. Ее рот горячий на фоне моего. Мягче шелка. Убедительный аргумент.

Я обнимаю ее за спину, притягивая ближе.

Она отталкивается, ее глаза темно-жидкие.

— Мне кое-что интересно.

— Что?

Я рычу. Сейчас у меня нет настроения разговаривать.

— Почему это должна быть я?

Я держу ее глаза в заложниках.

— Что, черт возьми, это значит?

— Есть куча девушек, которые с радостью отдадут тебе свою V-карту. Черт, они бы выстроились в очередь и ждали своей очереди. Зачем выбирать меня, если я тебя не хочу?

— Ты все еще не понял, да? — Я рычу, в моей крови кипит все злобное, сексуальное и ненасытное. — Хочешь ты меня или нет, не имеет значения. В любом случае, ты принадлежишь мне.

Ее брови напрягаются.

Хватит болтать.

Я прижимаюсь к ее рту и провожу пальцами по внутренней стороне ее бедра. Вода хлещет по моей руке, пытаясь оттолкнуть меня, но я преодолеваю ее, поглаживая шелковистую плоть, приближаясь все ближе и ближе, пока...

вот.

Я погружаюсь в нее.

Она задыхается, и я сглатываю, ощущая землистый вкус бассейна, смешанный со сладким медом из ее рта.

Мы можем оказаться в чертовом джакузи от всего того жара, что бурлит вокруг нас.

Она так сильно дрожит, что мне приходится прижимать ее к стенке бассейна, чтобы сохранить темп. Каденс вцепилась в мои плечи, спина выгнута дугой, рот открыт. Чертовски сексуальная.

— Посмотри на меня, Каденс. — Требую я.

Ее глаза распахиваются.

Я продолжаю ласкать ее, а она не сводит с меня глаз и в этот раз.

Мое тело протестует, так сильно желая ворваться в нее полностью и взять все, что я хочу, но вид Каденс Купер с открытым ртом и выражением лица, искаженным неистовым наслаждением, — это чертова поэзия. И пока что этого достаточно.

Я продолжаю дразнить ее, даже когда она вскрикивает, глядя ей прямо в лицо, пока эти шоколадные глаза снова не открываются и не видят меня.

Узнай меня.

Узнай правду.

Ты принадлежишь мне.

Гнев быстро вспыхивает в ее лице, но она не может контролировать свое удовольствие. А я контролирую. Это тоже принадлежит мне.

Я целую ее, когда она открывает рот, словно хочет заговорить со мной в ответ.

А потом я обнимаю ее.

Весь мир может рухнуть, а я и не замечу.

Это ее урок, и все же именно я чувствую себя вымотанным. Жгучая боль разрывается, как плеть, требуя от нее большего, требуя, чтобы я приблизился к тому, что заставляет меня чувствовать себя таким живым.

Я целую ее шею, а затем смотрю на нее, наблюдая, как поднимается и опускается ее грудь, когда она переводит дыхание.

— Ты бы хотела повторить все это на камеру? — Спрашиваю я, мой голос глубокий и низкий, в нем звучит безумная одержимость, которая начинает вырываться из клетки.

У нее вялые конечности, волосы распущены и лежат на лице, глаза горят желанием и отвращением. Такой взгляд говорит о том, что она ненавидит то, как сильно ей это понравилось. А может, она ненавидит то, что это я сделал с ней.

На секунду на ее лице появляется замешательство. А потом до нее доходит.

Ее гнев вырывается на поверхность, и она толкает меня, опуская ноги еще ниже в воду и хватаясь за край бассейна, когда я отпускаю ее.

— Ты ублюдок. — Шипит она.

Я смотрю, как она выбирается, протестуя против потери своего тепла, даже когда победно ухмыляюсь.

Каденс скрипит зубами, стискивая челюсти. Она нагибается, чтобы схватить платье, впихивает в него ноги и задирает вверх, не заботясь о пуговицах сзади.

Ее тело настолько мокрое, что на пурпурной ткани костюма остались темные пятна.

— Когда ты узнал? — Спрашивает она, отвернув от меня лицо.

Я вылезаю из бассейна.

Ее глаза опускаются на мои боксёры и расширяются, прежде чем вернуться к моему лицу. Она делает шаг назад. Маленький испуганный олененок в присутствии питона.

Мне нужно, чтобы она продолжала меня бояться. Продолжала ненавидеть меня. Я не могу позволить ей узнать, как часто она заставляет меня терять контроль.

Вместо того чтобы ответить на ее вопрос, я подхожу к ее телефону, заканчиваю видео и удаляю его.

— Эй!

Она бросается к телефону.

Я бросаю его обратно на шезлонг и оглядываюсь на нее через плечо.

— Не связывайся с Джинкс. Не заключай никаких сделок. Даже не дыши, пока я тебе не скажу. — Рычу я, все еще борясь со своей потребностью в ней. — В том шкафу есть полотенца. Вытрись, а потом встреть меня на парковке. Я отвезу тебя домой.

31.

ДАТЧ

Я едва слышу свой собственный гитарный рифф за криками фанатов, заполнивших открытый стадион до отказа. Они одеты в костюмы упырей, мультяшных героев и животных. Но какими бы разными ни были их костюмы, у них есть одна общая черта.

Им чертовски нравится наша музыка.

Все эти крики и массовое обожание должны поднимать эго. Это должно что-то значить для меня.

Но это не так.

И никогда не значило.

На самом деле, сегодня вечером, когда я перебираю пальцами гитару, а пот течет по моему лицу, я не нахожусь рядом с толпой, выкрикивающей песню.

Меня не волнует и то, какие ноты я играю.

Мои мысли заняты Брамс.

Музыка все еще бремя?

В прошлый раз, когда она задала мне этот вопрос, она была замаскирована. В этот раз она была сама собой, и это все равно оставило чертовски сильное впечатление.

Музыка все еще бремя?

Я думал, что вчера вечером в бассейне я был единственным, кто нажимал на ее кнопки. Как так получается, что она всегда умудряется откусить от меня кусочек, когда я нападаю?

Мое сердце колотится в такт ударам. Толпа поглощает каждую нашу ноту. Они заплатили за шоу. Черт, Зейн один дает им его.

Мой близнец бьёт палочками по барабанам, выбивая свое разочарование на площадке.

Он профессионал и играет с метрономом с тех пор, как был в пеленках. Зейн может держать ровный и идеальный ритм посреди урагана.

Проблема в том, что... он играет так, будто он и есть ураган.

Я позволяю барабанам взять верх, ведь они такие громкие и настойчивые.

Толпа думает, что все отрепетировано, и радуется неожиданной музыкальной паузе. Шум становится еще громче, когда жара сцены доходит до меня, и я смахиваю рубашку через голову.

Девушки в толпе сходят с ума, крича о кровавом убийстве. Я чувствую их обожание откуда-то извне, но это ни черта не меняет. Их лица превратились в кашу, сливаясь с темнотой за огнями сцены.

Я едва могу различить декорации. Повсюду черные пластиковые розы. Уродливые черно-оранжевые серпантины заставляют меня задуматься, не отвечала ли за оформление мама из родительского комитета.

Неоново-фиолетовые стробоскопические огни почти ослепляют, когда они снова прокладывают свой путь через нашу часть сцены. Туманные машины выпускают дым из обоих углов. Это грандиозная постановка. Кто-то скажет, что это немного выше нашего уровня.

Не то чтобы меня когда-либо волновало, что люди думают о нашей зарплате.

Я ловлю взгляд Финна, прежде чем повернуться, чтобы взять микрофон. Мой брат сжимает бас, поддерживая спокойный, ровный ритм и приглушая бешеный барабанный бой Зейна, так что все кажется отрепетированным.

Я провожу пальцами по волосам, и на сцену падают брызги пота. Я откидываю гитару назад над головой и заканчиваю выступление.

После того как отзвучала последняя нота, толпа требует выхода на бис, но я не соглашаюсь. Если Зейн еще раз ударит по барабанам, он проткнет палочками прямо в корпус инструмента, и мы будем выглядеть как идиоты.

Я поднимаю руку над головой и хватаю свою рубашку с того места, где я ее бросил рядом с усилителями. Финн тоже машет рукой, аккуратно ставя свой бас на подставку. Зейн — единственный, кому наплевать на толпу.

Он достает бутылку, которая была спрятана за его ударной установкой, откупоривает крышку и пригубливает.