Прошел час. Сонный городок притих. Юпитер все еще светил ярко, но станция Марс уже скрылась за восточным горизонтом, следом за ней Фобос выполз из-за края защищающего город песчаного холма. С вершины утеса над городом в небо взлетел белый столб огня.
Часть первая
Вход в лабиринт
I
Сон женщины был тем же самым сном, который так часто одолевал ее прежде, но она никогда еще не испытывала такой ужас. Черные крылья бились, бились прямо над ее головой. Они вращались, эти лопасти пыточного колеса неслись на нее, угрожали засосать ее. И голоса:
«Уильям. Она могла бы стать величайшей из нас…»
«Она сопротивляется нашей власти. Она всегда сопротивлялась».
«Она еще ребенок. Когда она осознает истину, она все поймет».
«Сопротивляться нам — значит сопротивляться знанию».
Колесо вращалось, голоса переходили в вой:
«Линда, Линда…»
Из темноты, из центра вращения глаза смотрели, руки тянулись, рты звали:
«Линда, Линда…».
Она билась и отбивалась, но была погружена в какую-то вязкую невидимую жидкость, какую-то эфирную жижу, которая делала ее самые сильные усилия слабыми, а самые быстрые движения медленными:
«Линда, Линда…».
Она почувствовала что проигрывает борьбу, идет ко дну и закричала.
Ее разбудил звук собственного крика.
Она обнаружила, что лежит обнаженная на кровати, в жаркой темноте. Какой-то голый мужик навалился поперек нее, схватив за руки. Она брыкалась, извивалась и снова кричала.
— Линда, проснись. Пожалуйста, проснись. Это всего лишь сон. Это всего лишь сон. — Его слова вонзались в нее и наконец проникли в сознание. Она обмякла и замолчала. — Узнала его.
И через мгновение она вспомнила, где находится, — на комическом корабле и поскольку она ощущает свой вес, то корабль все еще идет с ускорением.
— С тобой все в порядке?
— Да, — хрипло прошептала она.
Он отпустил ее запястья, приподнялся и присел рядом на кровать:
— Линда, скажи…
— Не называй меня Линдой. — Ее голос был пустым, лишенным силы и эмоций. — Линда умерла.
В его ответном молчании чувствовалось, что он с этим не согласен. — Для него Линда жива.
Женщина вглядывалась в лицо мужчины, видя его лучше, чем он ее. Для него, в темноте, она была непосредственной реконструкцией памяти, знакомой формой, теплым запахом, сладким ощущением рук. Но для нее слабого красного огонька комлинка на стене каюты было достаточно, чтобы видеть его гладкую мускулистую кожу, отсвечивающую слабым румяным сиянием. Она увидела, как его глаза блеснули в ночи. Его запах был похож на пряный хлеб, густой, успокаивающий — и возбуждающий. Она согрелась и вспомнила все окончательно.
Они были в двух днях пути от Земли на быстроходном корабле, направлявшемся на Марс. Сначала они изображали просто друзей, но познакомившись с кораблем и командой, и видя, что никто не обращает на них внимания, больше не чувствовали неловкости из-за того, что оставались одни в каюте. Правда ей потребовалось больше времени, чем ему, чтобы ослабить ее врожденную застенчивость. О всех важных делах, которые им предстояли, можно было забыть до того дня (почти через две недели), когда корабль достигнет своей цели.
Она думала, что сможет полюбить его. Он уже признался, что любит ее. Ей нравилась его любовь: чуткая, понимающая все ее недостатки (в конце концов, он знал ее с детства), одновременно умная и отзывчивая. В тоже время его любовь, его жажда любви была и настойчивой, и физической. Казалось, что их занятия любовью будут такими же легкими и естественными, как если бы они никогда не расставались, как если бы они всегда жили вместе.
Сегодня, после ужина в кают-компании, когда корабельные часы приглушили свет в коридоре, они исчезли в ее узкой каюте.
Через несколько минут после того, как они закрыли за собой дверь каюты, вся их одежда упала на пол, и они растянулись рядом на узкой койке, не обращая внимания на тесноту. Что-то, чего она не могла определить, было неправильным. — Она замешкалась. Он, почувствовав это, тоже не стал торопиться. Она чувствовала, чего это ему стоило. Это усилие, чтобы сдержать горячую кровь, она чувствовала так же сильно, как если бы она была Блейком. Его любовь была выше физической жажды, но плотское влечение было очень сильно в нем. И она тоже хотела его, ее тело хотело его, и только его.
Когда она снова попыталась приблизиться к нему, ее пронзила внезапная боль, явно не физическая, но непреодолимая:
— Я… Я не могу. Мне очень жаль.
— Не можешь? Если это не… Я имею в виду, просто скажи мне…
— Что-то не так.
— С тобой все в порядке? Может вызвать врача?
— Нет. Нет, оставайся здесь. Останься со мной. Мне уже лучше.
Он остался с ней, обвив ее руками, ногами и всем своим телом, прижавшись к ней. Она, отвернувшись от него, отдыхала в его объятьях, плакала тихими слезами и наконец заснула. Он не спал, оберегая ее сон, а затем тоже заснул, ослабив объятия.
А потом начался этот кошмар…
И теперь, проснувшись, она была вновь полна страха и желания, но страх все же перевесил. Она села рядом:
— Я думаю, что ты должен уйти. Я не могу быть собой, когда ты здесь находишься.
На мгновение Блейк замер, не двигаясь. Затем он встал с койки:
— Как скажешь, Эллен.
Он наклонился, чтобы поднять свою рубашку и брюки с пола.
У нее кружилась голова:
— Постой. Ты неправильно меня понял. Я не это имела в виду.
— Что ты имела в виду? Объяснись.
— Что-то… Во мне… — Слова слетали с губ не связанные между собой. Спарта заставляла себя сказать то, в чем не хотела признаваться даже самой себе. — Я имела в виду, что… Что, боюсь, я больше не человек. Вот что я думаю.
Он сел на кровать, протянул руку, коснулся ее плеча. Она заплакала, прижалась к его груди, позволила его рукам обнять себя за плечи. Спарта оплакивала все, что потеряла в жизни — потерю родителей, потерю самой себя, потерю друзей, потерю любви.
Она долго плакала, прежде чем заснула во второй раз. Блейк осторожно положил ее обратно на кровать, укрыл простыней. Он сидел рядом с ней в темноте, держа ее за руку.
После этого они больше не спали вместе. И почти не разговаривали, когда встречались. Спарта много читала. Чем занимается Блейк она не спрашивала. — Было трудно видеть его обиженный и отстраненный вид.
Через три ночи сон повторился. Было ощущение, что это не сон, а живое и яркое воспоминание. И оценивала происходящие события она с точки зрения своего теперешнего опыта:
Раздался стук в дверь спальни — ее спальня находилась в доме серой женщины, низком кирпичном доме, красиво обставленном, с большим двором и старыми деревьями, но при всем своем пригородном очаровании дом находился внутри хорошо охраняемого комплекса в Мэриленде — и стук удивил ее, потому что серая женщина и серый мужчина никогда не стучали, они просто входили, когда хотели, не заботясь о том, одета ли она или нет, и чем занята, подчеркивая отсутствие у нее права на уединение. Она знала, что такое промывание мозгов, и знала, что это было частью того, что они делали или пытались сделать с ней, с тех пор как забрали ее у родителей.
Но сейчас раздавался стук в дверь:
— Линда. — Это был голос ее отца, и она почувствовала его тепло через дверь.
— Папа! — Она вскочила, открыла дверь и увидела его, стоящего в узком холле, маленького, усталого, в коричневом твидовом костюме, помятом, как будто он не снимал его несколько дней. В его черных волосах было больше седины, чем она помнила.
— Линда, слава богу, ты в порядке, — прошептал он.
Она бросилась в его объятия:
— О, Папочка. — К своему удивлению, она расплакалась.
Он крепко обнял ее на мгновение, затем прошептал:
— Дорогая, нам немедленно нужно отсюда уходить.
