Он подвинул стул и сел рядом с ней.

— Они бы сейчас это сделали, если бы могли. В сложившейся ситуации они действительно не могут.

Она кивнула, молча продолжила листать файл.

Интересно, как она прореагирует на дальнейшее. — Он надеялся, что с его стороны это было чисто профессиональным любопытством.

Ее воспоминания обрывались на семнадцатилетнем возрасте, а сейчас ей был почти двадцать один год…

Она нахмурилась:

— Что это за определение? «Сотовое программирование», — никогда не изучала, даже не знаю, что это такое.

— Да? — Доктор наклонился вперед. — Посмотри на даты, это было весной.

— Ты прав. — Она засмеялась. — Это должно быть то, что запланировано на следующую весну.

— Но смотри, уже стоят оценки. Вон сколько их — целый столбец.

Она снова засмеялась от восторга:

— Вероятно, они предполагают, что именно такие у меня должны быть успехи.

Для него это, в конце концов, не было неожиданностью — ее сознание никаких сюрпризов не допустит. Ее погружение в реальность, ее мозг запрограммирован, так чтобы его нельзя было сбить с толку несколькими цифрами на экране.

— Да, вероятно они считают, что хорошо тебя знают, — сухо сказал доктор.

— Возможно, я их обману. — Она была рада этой перспективе.

Файл закончился резко на окончании ее обучения, три года назад. На экране только логотип агентства «Множественный Интеллект»: Лиса. Быстрая коричневая лиса. Лиса, которая знает много…

Доктор заметил, что ее память сохраняется дольше, чем обычно. — Возможно, ее поддерживала связь с прошлым через этот логотип.

— Возможно, обманешь, — пробормотал он.

Проводив Линду до двери ее комнаты — она ​​уже забыла его, уже забыла все, что они оба видели — он спустился вниз, по старой лестнице в свой кабинет.

Кирпичное здание с высоким потолком, построенное на склонах Скалистых гор в конце 19-го века как туберкулезный санаторий, теперь триста лет спустя служило частной психиатрической лечебницей для членов семей со скромным благосостоянием. Доктор прилагал все старания для облегчения участи тех, кто был невинно заключен здесь, но случай L. N. 30851005 резко отличался от остальных, и все больше поглощал его внимание.

На своем собственном плоском экране он вызвал файл Линды, который учреждение хранило с момента ее прибытия.

И тут его бросило в жар — открылась истина. Решение пришло интуитивно, опережая разум, оставляя стертыми все промежуточные логические выкладки.

Он прижал палец к уху и нажал кнопку связи с персоналом санатория.

— Я обеспокоен тем, что Линда плохо спала на этой неделе.

— Правда, доктор? — Медсестра была удивлена. — Сожалею. Мы не заметили ничего необычного.

— Хорошо, давайте попробуем натрий пентобарбитал сегодня вечером, ладно? Двести миллиграмм.

Медсестра поколебалась, а затем согласилась.

— Конечно, доктор.

Он выждал, пока все уснут, кроме двух ночных медсестер.

На первом этаже, на посту перед видеомониторами дремлет женщина.

Он кивнул ей, когда проходил мимо, поднимаясь по лестнице:

— Я просто осмотрюсь вокруг, прежде чем уйду домой.

Та подняла голову, запоздало настороженная.

Все, что ему было нужно, легко и незаметно помещалось в кармане его роскошного «Честерфилда». Поднявшись по лестнице, он двинулся по коридору второго этажа, заглядывая в каждую палату и отдельную комнату.

Комната Л.Н. 30851005. Камера видеонаблюдения высоко в углу, он решил повернуться к ней спиной — не обращать внимания, закрыл за собой дверь и приступил к задуманному.

Наклонился над бессознательным телом, повернул ее голову прямо. Дыхание было устойчивым и глубоким.

Вытащил из кармана плоский, размером с чековую книжку, томограф. Положил его на ее лицо: на экране отображалась карта ее черепа и мозга. Цифровые координаты появились в одном углу экрана. Он настраивал глубиномер прицела, пока серое вещество гиппокампа[7] не было отцентрировано.

Достал шприц для подкожных инъекций, казалось бы, примитивный инструмент, пугающий своей явной целью. Но внутри стальной иглы вложены другие иглы, иглы внутри игл, по принципу матрешки, самая тонкая из них была тоньше, чем человеческий волос, почти невидимой. Это были иголки, которые действовали самостоятельно, по заранее вложенной в них программе, можно сказать — обладали собственным разумом.

Он продезинфицировал иглу посредством небольшого прозрачного флакона. Нащупал переносицу, прижал пальцы, чтобы расширить ноздри, затем осторожно, уверено — наблюдая за процессом на миниатюрном экране — ввел длинный телескопический стержень в ее мозг.

Обонятельные доли, пожалуй, самые атавистичные части мозга, развившиеся еще в нервной системе слепых червей, которые пробились сквозь непрозрачную грязь кембрийских морей. Чтобы функционировать, они должны находиться в тесном контакте с окружающей средой, и поэтому через носовую перегородку мозг вынужденно подвергается воздействию внешнего мира. Это опасное место. Здесь ослаблен гематоэнцефалический барьер[8] — слизистые оболочки носовых проходов являются ненадежной защитой мозга, а каждая зимняя простуда — это тотальная борьба мозга с болезнями.

Сам мозг ничего не чувствует. Микроигла, пронизывающая обонятельные доли Л.Н. и ее гиппокамп, не оставляла ощущения боли.

Доктор все сделал аккуратно, но все же занес инфекцию.

Проснувшись поздно, женщина, которая думала о себе как о Спарте, почувствовала сильное зудящее ощущение в носу рядом с правым глазом.

Вчера она легла спать в общежитии в Мэриленде. Ей хотелось вернуться домой к родителям в Нью-Йорк, но работа над проектом не позволяла это сделать, тем более все так добры к ней здесь. И ведь это такая честь — находиться здесь, быть такой нужной.

Оглядевшись, она подумала, что не помнит как она сюда перебралась, видимо это было глубокой ночью, в полусне.

Комната была незнакомой — высокие потолки, большие окна с пыльными шторами. Стекла из плохого стекла с пузырьками фокусировали солнце в золотые жидкие галактики. В этом не было ничего тревожного. С ее способностями она сможет найти нужную дорогу, как не раз уже было в других странных местах.

Дважды чихнув, она решила что простудилась.

Во рту было полное ощущение вчерашнего ужина. Все ароматы были здесь одновременно, зеленые бобы смешались с заварным кремом, рис с запахом мешковины и тушеного говяжьего фарша.

Но кроме вкуса и обоняния ужин представлялся как смутная череда формул — аминов, сложных эфиров и углеводов. Они танцевали в ее голове как старые знакомые, хотя она понятия не имела, что они означают.

Она быстро поднялась с кровати, надела халат, тапочки — и отправилась на поиски места, чтобы почистить зубы.

В продуваемом сквозняками коридоре стоял невыносимый запах воска, мочи и аммиака, желчи и скипидара.

Все эти запахи сопровождались в ее голове представлением о просителях и благодетелях, рабочих и обитателях этого здания, их посетителях и хранителях, всех, кто проходил этим путем в течение столетия. — Странные математические аналоги, призраки…

Она чихала снова и снова, и наконец шумное зловоние утихло.

Она без труда нашла ванную комнату. Посмотрела на себя в зеркале на деревянном шкафу, и тут ее изображение, казалось, стало увеличиваться — пока она не уставилась на безмерно увеличенное изображение своего собственного глаза. Темно-коричневый, жидкий на своей поверхности, он был глазом стеклянного совершенства. В то же время она могла видеть и свое обычное отражение в зеркале — гигантский глаз был наложен на знакомое лицо. Она закрыла один глаз — видно все лицо. Закрыла другой — она смотрела в жидкую глубину огромного открытого зрачка. Чернота внутри была непостижима.