– Сурами было больше двух тысяч, – тихо сказала она. – И вдоль берега они вели несколько кораблей с припасами. Мы сожгли и разбили их из пушек сторожевика, но у сурами тоже были орудия, трофейные. Они подбили наш корабль, мы едва успели снять экипаж, прежде чем он затонул. Потом расстреляли их батарею и лагерь из форта, истратив весь его боезапас. Теперь пулеметы, – самое сильное наше оружие, хотя патронов тоже осталось немного. Когда сурами полезли на стену, мы открыли шлюзы плотины и смыли их в море, как мусор, но вряд ли они вновь попадутся на эту уловку...

Сегодня мы не понесли потерь, но в следующий раз всё будет совершенно иначе. Хотя почти вся армия сурами погибла под Байгарой и в дороге, сюда дойдут двенадцать или пятнадцать тысяч. За ними идут ещё несколько тысяч их поселенцев, – а у нас в запасе всего несколько десятков мин и гранат. Сейчас, когда ты знаешь всё это, я спрошу – что ты намерен делать?

Элари задумался. Он знал, что пришло время выбора, – самого главного выбора в его жизни, – и ошибаться нельзя. Он не хотел умирать просто так, – правду говоря, вообще очень не хотел умирать, – а хотел совершить что-то особенное, спасти всех. Внезапно он понял, что нужно сказать. То был уже третий раз в его жизни, когда слова вылетали из его рта, – а он слышал их с удивлением.

– Я пойду в твердыню Унхорга, что в пустыне Темраук. И приведу помощь. Или погибну. Я сказал.

– Я бы назвала тебя трусом, – задумчиво ответила Иситтала, – но вижу, что ты говоришь правду... сейчас. Только никто не ходит по Великой Пустыне зимой. Ты погибнешь, не выполнив обещания, а если и дойдешь – они пошлют тебя назад, даже не выслушав.

– Я постараюсь. Даже если я приведу хоть одного воина, мой путь не будет напрасным.

– Ты их не знаешь, обитателей тайной твердыни, – не знаешь! К тому же, путь займет много дней. Может статься, что спасать будет уже некого.

– Можно будет отомстить.

– Смысл? Если у нас останется меньше пятисот женщин и хотя бы тридцати юношей – мы умрем как народ, умрем медленной смертью. А там их меньше. Я имею в виду женщин. Их там вообще не должно быть, но ночи в пустыне так долги... и скучны... – её глаза вновь приняли странное, задумчиво-мечтательное выражение.

– Я пойду, – повторил Элари. – Я должен это сделать – ради всех нас.

– Иди, – просто сказала она. – Но не один. Ты не знаешь пустыни, – если пойдешь один, то будешь мертв уже на второй день. С тобой пойдет Иккин. Он знает пустыню и знает Унхорг. И знает тебя, что тоже важно.

– Хорошо, – Элари знал, что слова тут уже не нужны.

– Вообще-то, идти надо мне, – сказала Иситтала. – Я жила в Унхорге, я знаю там всё, каждый угол... и многих парней, – она вновь усмехнулась, краем рта. – И там сейчас Атхим Ир, мой прежний любимый, – он бросил цитадель Байгары и пробился в Унхорг, потеряв половину отряда. Они не связаны клятвой и могут пойти с тобой. Я бы хотела узнать, почему Атхим не ушел из столицы сюда, – в конце концов, он мой муж. Но я не могу. Здесь я – словно камень в своде. Уйди я – и всё рухнет.

– Свод в хранилище так и не пробили?

– Нет. Углубились, но не пробили. Нужно ещё несколько дней. Мы применили снаряды по прямому назначению, и я не знаю, правильно ли это. Возможно, я убила всех нас... но прошлого не вернуть. Ладно. Хватит терять время. Пошли. Нам надо найти Суру и Иккина.

11.

Они нашли друзей в мастерских Садов, – те обсуждали производство оружия. Иккин тут же согласился пойти в пустыню и сразу заговорил о главном:

– Там нет дороги. Зимой не видна даже тропа. Из-за камней нельзя идти ни на санях, ни на лыжах, только пешком. Пойдем сегодня же. На сборы нужен... примерно час. Может, и меньше.

– Так быстро? – Элари был удивлен.

– А чего ждать? Идти можно и ночью.

Элари думал, что они выйдут завтра утром и он проведет эту ночь вместе с Усватой. Но теперь отступать было уже поздно.

Сборы и впрямь оказались недолгими. В сущности, они свелись к погрузке припасов в рюкзаки и подбору подходящей одежды. Как и говорил Иккин, через час они уже были готовы.

Элари повел плечами. Плоский прямоугольный ранец так удобно пригнали к его спине, что тяжесть двух пудов припасов почти не ощущалась, – притом, он знал, что этого едва хватит на дорогу в один конец. Одежда была тоже удобной, – толстые, теплые, высокие башмаки, плотно обнимающие ногу, и шуба, – длинное, почти до пят, меховое одеяние с капюшоном, в котором, как говорил Иккин, можно спокойно спать даже на снегу. Перетянув шубу ремнем, Элари прицепил к нему кинжал. Иккин взял только меч, оставив бесполезный панцырь и лук.

– Там нет ничего живого, – сказал он. – В сущности, оружие там вообще не нужно, но мало ли что...

Элари попросил посмотреть меч, – как он знал, последний настоящий древний меч, оставшийся в Лангпари. Такого оружия он ещё не видел – плоский клинок четверть дюйма в толщину и длиной в восемнадцать дюймов. У основания меч был двух дюймов ширины, к середине суживался, а к скругленному концу расширялся вновь.

– Зачем это? – спросил Элари, показывая на изгиб.

Иккин молча приложил лезвие к своей шее.

– Чтобы не соскальзывал, видишь? Вообще-то, это не оружие – он слишком короткий и тяжелый, чтобы им фехтовать. Драться им нельзя. Можно только убивать.

– Так это инструмент палача? – Элари с сомнением посмотрел на меч. От его тяжести отвисала рука – он весил килограммов пять. Плоский, глянцево-черный, кроме лезвия. Оно выглядело очень чистым, очень ярким и очень острым, – мелковолнистая кромка, которую именно эта рябь делала адски опасной. Попадись под такой клинок рука – не будет руки. Попадет человек – развалит наискось, от плеча до пояса. А уж голову смахнуть...

– Не совсем. Это жертвенный меч. Им казнили пленных врагов, когда приносили их в жертву... впрочем, это уже неважно.

Элари вновь посмотрел на меч. Вдоль клинка бежали непонятные золотые знаки. Лезвие было из красноватого металла, не похожего на сталь.

– Из чего он?

– Кобальт. Крепче и гибче стали, и ещё не ржавеет. Раньше умели делать даже такие простые вещи. Ладно. Давай его сюда. Нам пора.

Элари вернул оружие. Затем ему пришлось прощаться с Усватой и это оказалось тяжело. Она разрыдалась у него на груди и сам юноша чуть не заплакал. Он плюнул бы на всё и остался здесь... если бы тут не стояли ещё его товарищи, и не смотрели на него, словно на героя, решившегося на недоступное им.

Потом, уже на улице, Элари сказал Суру:

– Сохрани её. Усвата мне дороже жизни. Это не фраза. Я люблю её.

– Хорошо, – просто ответил файа. – Я клянусь.

– Правда? – Элари взял его за плечи и несколько секунд они пристально смотрели в глаза друг другу. – Даже если ценой окажется жизнь?