— Ну, погодите!.. Вот наступит война, заберут в армию, я вам тогда все припомню. Я вам тогда навоюю!..

Приходилось читать письмо колхозника–отходника, бывшего матроса–комсомольца, к своим родным, живущим в колхозе. Оно заканчивалось так: «О ваших жалобах одно скажу: пока потерпите, дорогие мои. Скорой войны не миновать. А после войны дело должно измениться. На войне же… мы им навоюем!»

От колхозников, побывавших в лагерях — за колоски, за картофель, за другие пустяки, — приходилось слышать, как они, работая на лесозаготовках и зная, что лес этот пойдёт за границу, писали записки и всовывали их в щели брёвен. Записки содержали призыв к свободному миру: «Братья! Свободные люди! Нас душат. Придите на помощь! Защитите, освободите! Спасите! SOS!..»

Свои пораженческие настроения колхозники высказывали всегда, как только беседа касалась темы о войне и когда не было близко коммунистических доносчиков.

— Пусть грянет война… Мы им тогда навоюем!. .

Апрель 1941 года. Село Болотное. Разорённое кладбище около закрытого храма, превращённого в склад сельскохозяйственного инвентаря. Несколько колхозников занимаются починкой инвентаря.

Подошёл. Разговарились о колхозном житьё–бытьё. Колхозники сразу же стали жаловаться: «Не живём, а мучимся»… Они ругают коммунистов «драконами» и часто посматривают на картину Георгия Победоносца. Эта полустёртая картина виднеется на фронтоне храма. Какие–то мысли мелькают в глазах колхозников…

— Да… на днях в избе–читальне мы прочли в газетах, что немецкая армия с танками высадилась уже в Африке, Вы тоже читали это известие? — обратился ко мне один из колхозников.

Перемена темы разговора показалась мне настолько резкой и внезапной, что я даже оглянулся: уж не приближается ли к нам кто–либо из партийных «слухачей» и соглядатаев? Нет, никого, кроме нас, тут не было.

А колхозники продолжали разговор.

— Немец, он в Африке не остановится. Он и до нас доберётся. Головой своей ручаюсь за то, что немец к нам обязательно и скоро пожалует. Он будет тут, вот на этом самом месте!..

Взлохмаченный, весь в заплатах, колхозный пророк для вящей убедительности притопнул ногой по пыльной площадке…

— Вот тогда и наше время приспеет, — продолжил его мысли другой колхозник. — И тогда уж берегитесь, «драконы»!.. Каюк вам будет, крышка!..

Колхозники злорадно засмеялись… И опять взглянули на картину Георгия Победоносца…

Тогда мне стали понятны и течение ассоциаций у колхозников и строго–логическая нить их беседы: освобождение от коммунистических «драконов» они связывали с приездом на танке немецкого «Победоносца»…

Теперь, через много лет после этого разговора, думалось: малограмотные колхозники оказались пророками–ясновидцами. Не могли предвидеть они только одного: что из «победоносцев» бывают и такие, которые стремятся поразить «драконов» не для того, чтобы освободить их жертвы, а для того, чтобы самим занять место этих низвергнутых «драконов»…

Коммунисты стараются возбудить у всего подсоветского населения, в частности, у колхозников, вражду ко всем государствам за кордонами Коммунистической Империи, ко всему «капиталистическому окружению».

Но эта пропаганда не доходит до сердца колхозников. Отношение их к загранице иное. Они чувствуют там свободный мир и с детской наивностью надеются на человеческое сочувствие, ожидают активной помощи со стороны свободных народов тому народу, который мучится в крепостной неволе, в лапах «драконов».

Это отношение подъяремного народа к свободному миру ярко изображено в одном анекдоте, который в Советском Союзе имеет самое широкое распространение: я слышал его и в столице и в колхозных деревнях.

Этот анекдот рассказывает: советский «президент» Калинин произносит по радио речь для заграницы. В слащавом тоне он декламирует пышные фразы о «самом передовом и единственном демократическом государстве в мире», о «культурной революции», о «зажиточной жизни» населения, о «социалистическом рае» в Советском Союзе.

Тут же, в радиостудии, случайно присутствует колхозник и внимательно слушает эту декламацию, иронически улыбаясь.

Когда Калинин окончил речь, к нему подошёл колхозник и сказал:

— Хорошо говорили Вы, Михаил Иванович!.. Разрешите и мне слово молвить к иноземным братьям, крестьянам и рабочим. Дополнить малость…

Калинин подумал: наверное, жаловаться станет на свою горькую, колхозную жизнь… О чем же другом может говорить колхозник?! Осрамит меня: уличит во лжи…

— Нельзя!.. — отрезал «советский президент».

— Да я слова три только и молвил бы, — сказал колхозник.

Калинин подумал: три слова… Знаем мы эти «три слова»!.. Наверное, с досады голодный колхозник запустит в эфир матерщиной… А я только что распинался по радио о величайшем расцвете культуры в нашем социалистическом государстве. Грубиян опозорит на весь мир нашу социалистическую культуру…

— Нельзя! — строго повторил Калинин. — Даже близко не подходи к микрофону!..

— Неужели мужику нельзя и одно слово, единственное словечко, молвить по радио, Михаил Иванович?!. — не унимался колхозник.

Одно слово, — подумал Калинин. — Любопытно, что же он может сказать в одном слове?..

— Ну, хорошо, — обращается всесоюзный староста к назойливому колхознику: одно слово ты по радио сказать можешь. Но только помни: одно–единственное слово!.. Если ты хоть одним словом больше скажешь, то мы голову твою снимем!..

— Хорошо: моя голова всегда в ваших руках, — ответил невозмутимо колхозник.

Он подошёл к микрофону, откашлялся, набрал полную грудь воздуха и крикнул пронзительным голосом недорезанного:

— Спа–си–те!!!

Всю измученную, истерзанную душу свою вложил колхозник в это единственное слово…

Это удивительно правдивый и талантливый анекдот: он в одном слове выразил муки, надежды и призыв народа–мученика.

— Спасите! — это стон колхозных рабов, придавленных советскими крепостниками.

— Спасите! — это крик жертв, терзаемых драконами.

— Спа–си–те!!! — это вопль окровавленного, истерзанного, народа-мученика, распятого всемирной бандой палачей на коммунистической Голгофе…

— Спа–си–те!!!

А отклик где?..

Неужели это — безответный крик вопиющего в Мировой Пустыне?!.

Или бесцельный вопль гибнущего во Вселенских Джунглях?!.

Типичным жилищем крестьян в пореформенной России была двухкомнатная изба с крыльцом, открытой верандой.

В русских и белорусских деревнях избы были построены из дерева. В украинских деревнях их строили из каменного щебня, залитого и обмазанного глиной. Стены обмазывали извёсткой. Для лучшего сохранения тепла бревенчатые избы тоже большей частью обмазывались толстым ровным. слоем глины снаружи и изнутри. По площади избы были очень различны. Каждая комната в избе имела площадь от 16 до 64 квадратных метров.

Полы в большинстве изб были деревянные, из толстых досок, а крыши — соломенные.