За время пребывания деникинских частей в Болотном и в соседних деревнях произошли события, которые ошеломили крестьян.

Ночью в селе деникинцы расстреляли пять красноармейцев, попавших в плен. Расстреляли публично: в присутствии многочисленных крестьян–обозников, которые ночевали в селе и грелись у огней в эту холодную, осеннюю ночь. Многие жители села, которые беседовали у огоньков с обозниками, также наблюдали картину расстрела.

По рассказам очевидцев, дело происходило так. Пленных красноармейцев привели на школьную площадь, к большому костру. Там белый офицер стал избивать пленных рукояткой револьвера.

— Ах бандиты: земли помещичьей захотели!.. — ревел он в бешенстве. — Имения наши захватили!.. Я вас награжу «имением»: получите три аршина земли на всю банду!.. И всем остальным земельным грабителям то же будет!..

Перед расстрелом офицер приказал конвою раздеть пленных красноармейцев догола, оставив на них только одну часть белья: на одних были оставлены кальсоны, на других — нижняя рубашка.

Расстрел производился у костра, в присутствии толпы: обозников и местных крестьян. Расстреливали поодиночке. Каждого упавшего под пулями красноармейца конвой прикалывал ещё штыками…

После расстрела офицер приказал, чтобы жители села не убирали трупов двое суток.

— Пусть все мужики смотрят и на ус мотают, А когда хоронить будете, то не смейте! хоронить их на кладбище: в буераке, как собак, закопайте!..

Утром весть о расстреле с молниеносной быстротой разнеслась по всему селу. С утра и до самого вечера местные крестьяне, от глубоких стариков-до детей школьного возраста, толпились на школьной площади, рассматривая истерзанные, окровавленные и посиневшие трупы расстрелянных. Русские люди жалостливы, они плакали, рыдали, над этими трупами. И ненависть закипала в их сердцах…

На следующий день другой белый офицер хотел застрелить одного старика, жителя Болотного. Сын этого крестьянина, давно живший в городе, был большевик. Старик говорил офицеру, что он не может отвечать за своего взрослого сына: он уговаривал сына не вступать в эту проклятую партию, но сын его не послушался. Офицер был неумолим и приказал старику идти с ним в штаб воинской части. Соседи, услышавшие этот разговор, вмешались. Они умоляли офицера не обижать невинного человека. Он зажиточный крестьянин, верующий, церковный староста. Старик сам противник большевиков, разве он виноват, что сын у него такой непутёвый?!. Офицер, наконец, смягчился. Он отпустил крестьянина, приговорённого было к смерти за своего сына:

— Ну, хорошо, пока помилую. А потом мы в штабе обсудим и решим, как с тобой поступить…

В соседнем селе командир стоявшей там воинской части Белой армии приказал: арестовать всех 29 домохозяев того посёлка, который после революции, по указанию советской власти, выселился на помещичью землю. Связанных посельчан привели в село и на церковной площади стали расстреливать публично, в присутствии жителей села, собранных для этой цели.

— Я учиню такую расправу, чтобы и вы, и дети, и внуки ваши не только не стали бы забирать помещичью землю, но даже боялись бы взглянуть на неё! — кричал толпе крестьян офицер, руководивший расстрелом…

Никакие вопли и мольбы родных не помогали…

Расстреливали по одному, отводя каждого недалёко в сторону. Трёх уже расстреляли. Повели на расстрел четвёртого…

Но тут верхом на коне прискакал местный помещик, бывший владелец земли, на которую выселился посёлок. К нему на усадьбу сбегали родные приговорённых к расстрелу и просили его немедленно вмешаться в это дело, спасти людей от смерти.

Помещик пригласил офицера в дом священника и там настойчиво упрашивал его не расстреливать посельчан. Он говорил о том, что эти люди заняли помещичью землю не самовольно, а по решению советской власти. Рассказал, что посельчане оставили ему дом, постройки, усадебную землю, часть скота, лошадей, — и все это сделали вопреки указанию власти. Он говорил о том, что посельчане охотно заплатят ему впоследствии и за землю, и за скот, который они взяли. А вслучае расстрела — их родные и соседи будут жестоко мстить помещику. Расстрел посельчан поставит под угрозу жизнь помещика и его семьи. С большим трудом помещику удалось уговорить офицера, и тот освободил людей от расстрела, заявив, что впоследствии они будут наказаны по суду за захват помещичьей земли…

Какой оборот дело приняло бы в той соседней деревне, в которой имение было разграблено, а вся помещичья земля была пущена в общий передел для всей деревни, — не известно: она в руки белых не попадала.

После таких страшных событии сочувствие к белым у крестьян пропало.

В красноармейских частях, которые вновь занимали эти деревни, царило сильное возбуждение: они рвались отомстить за белый террор.

Несколько недель фронт топтался на месте. Потом Красная армия перешла в массивное наступление, и фронт покатился назад.

И в Болотном и в во всех других деревнях, которые Красная армия вновь занимала, политические комиссары и местные возвращающиеся начальники устраивали торжественные похороны жертв белого террора и митинги. На митингах большевистские ораторы говорили о терроре Белой армии, о намерении белой власти восстановить помещичье землевладение, называли Красную армию «Армией–освободительницей» и обещали крестьянам после победы над белыми устроить «богатую и свободную жизнь»…

Некоторые белые офицеры показали себя так, что об их уходе сельские жители не пожалели.

Но и возвращению большевистской власти земледельцы не могли радоваться: они уже знали эту власть.

— Думали: вот белые прогонят большевиков — мужикам облегчение дадут, — разговаривали между собой крестьяне. — Живите, дескать, и хозяйствуйте свободно. А они… дали «свободу»! Нечего сказать…

— Чудны дела Твои, Господи! Прямо взбесились «господа»: грабят мужиков да бьют, бьют да грабят… И красные и белые, и товарищи–босяки и их благородия. Видать, им одно только и нужно: на мужицкую спину вскарабкаться да на нас и ездить… Хрен редьки не слаще.

— Нам своя власть нужна: мужицкая, народная. А не помещичья, не босяцкая. Господ нам никаких не надобно: ни белых, ни красных. Мы сами, без господ, управимся…

Но вернувшаяся большевистская власть с мнением крестьян считаться не захотела. Она восстановила все прежние советские порядки. Над деревней вновь нависли мрачные свинцовые тучи: произвол власти, продразвёрстка, голод, тиф…

Террор советской власти не ослабел, а усилился. Многие крестьяне, которые особенно сильно радовались приходу белых, были посажены в тюрьму. Многих, уклоняющихся от призыва в Красную армию, военкомат беспощадно расстреливал: для устрашения других.

В двух волостях уезда вспыхнули восстания. Но восставшие были безоружны. Они были легко разгромлены вооружёнными отрядами Чека. За подавлением восстаний следовали массовые расстрелы жителей восставших деревень.

Окоченевший труп сельского комиссара утром был обнаружен в болоте, в канаве. Упал ли он туда ночью сам, проходя пьяный мимо канавы, или ему «помогли» попасть туда, следствие не могло установить. Сожаления среди местных крестьян его смерть во всяком случае не вызвала…

Голод был не только в Средней России. Он захватил и Поволжье. В 1920 году через орловские села потянулись обозы поволжских крестьян: спасаясь от постигшего голода, они ехали на телегах в далёкий путь, на Украину. Некоторые орловские крестьяне присоединялись к ним: бывшие отходники надеялись найти в богатых украинских областях работу и хлеб...

Ведя постоянную борьбу против большевистской власти, крестьяне выдвигали свои главные требования.