Прежде крестьяне резали двух–трёх откормленных свиней в год. Каждая свинья была от трёх до шести пудов весом. А теперь вес худого поросёнка — подсвинка со двора колхозника не доходит до двух пудов, а вес свиньи с колхозной фермы чуть выше.

Прежде крестьянские коровы давали молока от 10 до 15 литров в день, или до полутора вёдер — «доёнок». Прежде крестьяне измеряли его вёдрами. А теперь голодная истощённая корова колхозника даёт от 3 до 6 литров молока в день, и корова с фермы — столько же.

— По удоям коровы «догнали» теперь козу… Надо надеяться, что скоро её «перегонят», — горько шутят по этому поводу колхозники.

У колхозников нет кормов для скота. Председатель колхоза не выдаёт для личного скота земледельцев никаких кормов: ни сена, ни яровой соломы, ни картофеля, не выделяет даже пастбищ. Крестьянское стадо получает пастбище только после уборки всего урожая с полей, т. е. глубокой осенью.

На колхозной же ферме кормов для скота при разумном использовании было бы достаточно. Но там корм используется неразумно: кормят скот неравномерно, много корма пропадает под ногами животных, bi навозе, немало расхищается.

За колхозным скотом нет вообще хорошего ухода.

Сельские начальники — плохие хозяева. Они интересуются только мясом, молоком, яйцами. Но их мало интересуют свиньи, коровы и куры. Эти крыловские «герои» охотно пользуются «жёлудями», но не любят заниматься вопросом об их выращивании.

Что касается колхозников, ухаживающих за скотом — конюхов, коровниц, свинарок, птичниц, — то колхозные порядки превратили их тоже в плохих работников. Колхозники не имеют никакого интереса к своей работе на ферме. Они ненавидят эту работу, как бесплатную, принудительную, мешающую им работать на себя.

Они непроизвольно переносят недовольство государственной барщиной и на колхозный скот.

Кормя колхозных свиней, свинарка озабоченно думает: «А чем же мне накормить моего поросёнка, чтобы он не подох?!. А подохнет, — где же мне тогда взять денег на налог?!».

Ухаживая за колхозными коровами, скотница невольно злится на них: «Вам, обломам, председатель и сено, и яровую солому, и даже картошку отпускает. А моя Бурёнушка от одной ржаной соломы подыхает…»

Если же доярка не имеет своей коровы (в селе более трети бескоровных!), тогда она думает о колхозных коровах ещё злее: «Я вас, дьяволов рогатых, кормлю, пою, ухаживаю за вами. А молока–то от вас ни я, ни детки мои ни капельки не получаем… Ну, зачем мне стараться — хорошо ухаживать за вами?! Да пропади, вы пропадом!.. И с председателем… и с коровьей начальницей вместе!..»

Озлобленные, голодные крепостные переносят своё озлобление и на работу, и на орудия труда, и даже на скот. Колхозники обслуживают скот, но он принадлежит не работникам–животноводам, а их жестоким угнетателям: советским крепостникам, «новым помещикам».

«Колхозная революция сверху» привела к тому, что лучшие хозяева в селе были «ликвидированы, как класс». А вместо них во главе сельского хозяйства были поставлены люди неумелые, нерадивые и нечестные. Эти люди, колхозные начальники, работают «из рук вон плохо». Но расхищают и разоряют сельское хозяйство они очень основательно…

Колхозники — ограбленные, голодные, истощённые, работающие из–под палки, крепостные советского государства. — не имеют никакой личной заинтересованности в колхозном труде. Мало того: жестокие и неразумные колхозные порядки вызывают у них глубокую ненависть и к государственному имению и к работе в нем.

А эти обстоятельства привели к печальному экономическому результату. Колхозно-крепостническая система привела к снижению урожайности, к упадку скотоводства, к разорению всего сельского хозяйства. Хозяйство в колхозной деревне сброшено в болото, утопает там и не может выкарабкаться…

Разорение сельского хозяйства привело к голоду страну, которая прежде была «житницей Европы»… Колхозная деревня превратилась в некрасовскую Пустопорожнюю волость в Подтянутой Советской Империи…

Во время коллективизации кто–то из крестьян ночью повесил задушенную курицу на столбе, около колхозного правления, и под ней прибил записку: «Лучше повеситься, чем вступать в колхоз. — Честная труженица Курочка Петухова».

Спустя несколько лет, мне пришлось услышать в колхозе анекдот, который перекликается с этой ярой антиколхозной прокламацией, выявляя все то же непримиримо–враждебное отношение крестьян к колхозу.

«Политический комиссар, — рассказывает анекдот, — на политических занятиях в армии спрашивает у молодого красноармейца-колхозника:

— Что означают буквы — ВКП(б)?

— ВКП — это значит: второе крепостное право…

Комиссар удивлён и озадачен…

— Ну, а что же, в таком случае, обозначает буква «б» в скобках?. .

— А «б» — это уже такое слово, которое я вам, товарищ комиссар, повторить не смею: непечатное выражение… Потому и закрыто, для приличия, скобками…

И в этих красочных примерах острой антиколхозной агитации и в повседневной колхозной практике ярко выявляется отношение крестьян к колхозу. Колхоз — это не их хозяйство, а чужое имение, чужое дело, не только чуждое, но даже враждебное крестьянам. Колхозный труд — это даровой, подневольный, крепостной труд, проклятье колхозника. Колхозная барщина тяжелее барщины помещичьей. «Второе крепостное право», колхозно–государственное, тяжелее первого, помещичьего.

И колхозники испытывают острую вражду к этому, ненавистному им, государственному имению и к этой постылой, проклятой, колхознокрепостной барщине…

В селе я встретил знакомого кузнеца. С первых же слов он стал жаловаться на то, что «хлеба нет».

— Как же так: ты крестьянин, а хлеба у тебя нет? — спросил я.

— Какой я крестьянин?! Я колхозник, крепостной батрак, — угрюмо заявил кузнец. — А ты посуди сам, как колхоз нас оплачивает. Возьмём, к примеру, мою семью. У меня в семье пять душ: трое рабочих — я, жена и взрослая дочь; да двое малолетних детей — школьники до 12 лет. Заработали мы в прошлом году уйму трудодней: 600 трудодней! Заработали в колхозе трудодней больше всех односельчан. А что получили за свою работу? Только 15 пудов ржи; в прошлом году выдавали по 400 граммов на трудодень. Нам этого хлеба едва до Пасхи хватило. А с той поры мы живём без хлеба. Хлеб делаем, а без хлеба живём. Вот она, друг ситцевый, заковыка какая…

Почесал он затылок по поводу «заковыки» и продолжал:

— Ты знал нашего раскулаченного соседа, Ивана Васильевича? Я утвердительно кивнул головой.

— Ну, так вот, этот сосед раньше, до революции и при НЭП-е, каждое лето нанимал батрака и батрачку. Батрачке он платил 40 пудов ржи за лето, а батраку — 50 рублей деньгами. Рожь тогда стоила в деревне 40 копеек пуд (в лавке — 50 копеек). Значит, батрак мог купить за своё жалованье 125 пудов ржи. Вот и учти, милый человек, сколько хлеба мы втроём могли заработать, если бы работали мы в батраках. Я, как батрак, 125 пудов да мои бабы — жена и дочь — 80 пудов; значит, вместе 205 пудов ржи! А теперь от колхоза мы втроём получили за свою годичную работу… 15 пудов! Во сколько раз меньше? Ну–ка, смекни: ты — человек грамотный.

— Это… в 14 раз меньше, — подсчитал я.

— Вот как, в 14 раз меньше!.. А?! Видал, миндал, что получается?! — засмеялся мужик.

И удивлённо покачал головой.

— Да, ведь, хозяин кормил своего батрака. А мы работаем в колхозе на своих харчах. В колхозе, как видишь, мы работаем почти бесплатно: мы там себе даже хлеба не зарабатываем. Но я должен работать не только на колхоз: я должен платить государству громадные налоги — и натуральные и денежные.

— Налоги?! — удивился я.

— Да ещё какие!.. За корову с меня сдирают и мясной и молочный налоги; два пуда мяса в год и половину всего молока, которое корова даёт за год. Из–за молочного налога нам самим остаётся молока в обрез, так что для продажи молока не имеем. На мясной налог мои ребята с большими трудами выхаживают в течение лета телёнка. Ведь выпаса для наших телят колхоз, не даёт. Поэтому все лето траву ребята сами кое-где собирают — для коровы и для телёнка.