Некоторые участники групп бедноты эти «обязанности» выполняли и помогали власти загонять в лагери «подкулачников» и «анти-колхозных агитаторов». Другие от выполнения этих «ароматных задач» сторонились.

За всякое критическое замечание о колхозах, о партии или власти, за всякое возражение партийцу–докладчику на собрании следовал немедленный арест, тюрьма, лагерь.

Один крестьянин из Болотного был арестован только за одну реплику на собрании. Пропагандист из района, распевая о будущем «колхозном рае», восхвалял Сталина: «К этому призывает нас наш великий вождь и организатор всех наших социалистических побед». Горячий мужик бросил с места рифмованную реплику: «Главный виновник всех наших бед…» Сразу же после собрания крестьянин был арестован, увезён в город и пропал без вести. Его жена не могла добиться даже никакого ответа, что же власть сделала с её мужем: посажен ли он в тюрьму, сослан в лагерь или расстрелян…

После таких жестоких расправ за каждое слово, крестьяне замолчали, будто воды в рот набрали.

Только немногие одиночки не страшились даже лагеря и тюрьмы и в условиях беспощадного террора продолжали открытую борьбу против принудительной коллективизации.

После того, как все деревенские жители были терроризованы той расправой, которая была учинена над всеми открытыми противниками коллективизации, на собраниях против колхозов уже никто не высказывался. Все упорно молчали, стиснув зубы.

Но когда дело доходило до голосования, резолюция о необходимости организовать колхоз в Болотном неизменно была отвергаема: за неё поднималось только несколько голосов из группы бедноты да из семей комсомольцев.

Тогда партийные уполномоченные стали применять, по приказу свыше, мошеннические уловки.

Такая уловка была — применена и на собрании в Болотном. Уполномоченный райкома партии сделал на собрании доклад (наверное, уже полусотый!) и призвал к немедленной организации колхоза.

В ответ на призыв высказаться последовало гробовое молчание.

— Ну, дело теперь, конечно, для всех советских крестьян яснее ясного стало: без колхоза не обойтись, — сказал уполномоченный. — Будем голосовать: кто против организации колхоза?.. Всех тех, кто будет голосовать против колхоза, мы запишем в протокол: своих противников советская власть должна знать поимённо…

Ни одна рука не поднялась: кто же в лагерь хочет?!

— Итак, «против» — никого нет. Значит, все «за» голосуют!… Правильно!.. Так в протоколе и запишем: постановление об организации колхоза принято единогласно, — явно издевательски провозгласил коммунистический начальник…

И объявил собрание закрытым.

… Крестьяне возмущённо шумели, расходясь кучками по домам…

А через несколько дней группа вооружённых коммунистов с отрядом милиции уже отбирала у крестьян лошадей и сельскохозяйственный инвентарь в колхоз…

Тех, кто отказывался вступать в колхоз, отправляли в лагерь. Об одной деревне мне рассказывал очевидец.

На собраниях все крестьяне категорически заявляли: «В колхоз мы не пойдём». Им пригрозили «раскулачиванием» и ссылкой. Но они упорно стояли на своём: ни один не пошёл в колхоз. Все крестьяне каждый раз голосовали единодушно против колхоза…

Тогда в деревню приехал большой отряд НКВД с пулемётами. Чекисты забрали и угнали в город весь скот из деревни.

Потом вывели в поле поголовно всех жителей деревни: мужчин и женщин, стариков и детей.

Запалили деревню со всех концов. На глазах у этой плачущей толпы людей сожгли их деревню дотла…

А самих жителей погнали под конвоем на ближайшую станцию. Там загнали их, как скот, прикладами винтовок в товарные вагоны, замкнули и отправили в Сибирь, в лагерь.

Всю деревню, целиком!..

Так проводилась «сплошная коллективизация». Крестьян по одиночке, группами или целыми деревнями загоняли в колхоз или в лагерь…

В этот период мне пришлось побывать на Северном Урале, в той области, куда ссылали раскулаченных.

Однажды зимой мы с местным учителем ехали полем. Навстречу двигалась огромная колонна: мужчины, женщины, старики, дети.

Оборванные, истощённые, со страдальческими лицами. Плелись, едва передвигая ноги по глубокому снегу. За ними на санях везли сумочки с их жалкими пожитками. Кавалерийский отряд НКВД конвоировал эту колонну.

— Это раскулаченные, — пояснил мой спутник, когда колонна прошла мимо. — Их высадили с поезда на ближайшей станции, более 100 километров отсюда, и теперь гонят в леса, на лесозаготовки. Приведут их сейчас в лес, выбросят их пожитки на снег, под деревьями. Чтобы не замёрзнуть, эти люди должны будут сразу же развести костры, нарубить деревьев и построить какой-нибудь барак для себя: жилья для них никто не приготовил… Потом они целыми днями будут работать в лесу, на лесозаготовках, а ночевать — в этих самодельных бараках. Теперь такие группы раскулаченных прибывают к нам в ссылку беспрерывно, изо всех уголков Советского Союза.

— А в вашей области тоже раскулачивают?

— Да, начинается и у нас, — вздохнул мой спутник. — Но наших раскулаченных направляют не в здешние леса, а в другие: на Дальний Восток, подальше от родных краёв…

Там же, в пермяцкой деревне, встретил я ссыльного старика. Он ходил по дворам, нищенствовал.

Приглашённый к обеду, нищий снял с себя сумочку, осторожно присел к углу стола и рассказал о своей судьбе. Он — раскулаченный, из Кромского района, Орловской области.

— До революции, при царе, злодеев ссылали на каторгу: разбойников, воров, убийц. А теперь?! Меня вот, к примеру, только за то сослали, что пекарню имел. «Злодейством», стало быть, занимался: людей булками кормил, — с горькой усмешкой пытался шутить старик…

А у самого — слезы на глазах. И голос дрожит от глубокой, кровной обиды.

— Вот за такое–то «злодейство» и попал я на каторгу, голуби мои, — продолжал он свою горькую исповедь. — Работать в лесу уже больше не могу: стар стал, совсем обессилел. А из лагеря все–же не отпускают. И вот днём я подаяние собираю (благо, что тут колхозов пока ещё нет!), а к вечеру опять в лесной барак обязан возвращаться: приказ начальства — строгий!…

Пообедавши жадно, наспех, старик поблагодарил, надел сумочку и, кряхтя, поплёлся, горемыка, по деревне дальше…

В другой пермяцкой деревушке на Северном Урале повстречался я с молодым учителем. Он доверчиво рассказал о причинах, которые забросили его так далеко.

Окончив педагогический институт в столице, он приехал сюда, в лесную глушь, в область ссыльных, с намерением помочь своему отцу, Отец его, раскулаченный крестьянин, отбывал свою ссылку в лагере, в ближайшем лесу, в нескольких километрах от той деревни, где работал сын–учитель.

Учитель многократно просил учреждения НКВД: дать ему отца на поруки, разрешить ссыльному старику жить не в лесном бараке, а в деревне, вместе с сыном. Но НКВД ему в этом категорически отказал, хотя работать в лесу старик уже не мог.

Сын не оставил отца на произвол судьбы и всячески помогал ему: добывал продукты, одежду, обувь и отправлял в лесной барак. В воскресенье он привозил отца к себе в гости.

Впоследствии я узнал, что, уезжая на летние каникулы, учитель снабдил отца документами, деньгами и увёз из ссылки…

Не всех раскулаченных отправляли в ссылку. Нередко семьи раскулаченных разъединяли. Главу семьи с женой ссылали в лагерь, а стариков и детей из семьи раскулаченного просто выбрасывали из дома на улицу и оставляли на произвол судьбы: «Пущай дохнут…»