Хлеб и другие продукты колхозникам раздавали в этом колхозе не по трудодням, как установлено в советском законе, а по едокам. — «Хлеб едят не только рабочие, но и дети, и старики, и больные, и другие неработоспособные. Почему же их оставлять без хлеба?!.»
После урожая на этом посёлке хлеб раздавали прежде всего хлеборобам. Затем засыпали колхозные фонды. А потом уже остатки, после выполнения всех сельскохозяйственных работ, они сдавали государству.
Почти весь скот держали в индивидуальном владении.
Усадьбы на колхозный двор у них были прежние, ещё с нэповских времён, двухгектарные, то есть, в восемь раз большие, чем в соседних колхозах. Половину дня колхозники работали на колхозных полях, другую половину — на своей усадьбе, на огороде, в саду, в своём хозяйстве, по своим делам. В воскресенье посельчане не работали ни в колхозе, ни дома: отдыхали.
При этих порядках колхоз выполнял все свои обязательства перед государством (продуктозаготовки) наравне с другими колхозами.
Но жители этого посёлка из-за таких порядков получили возможность жить во много раз лучше, чем в соседних колхозах. У них было не только хлеба и картофеля вдоволь, но и все другие продукты: каша, масло, молоко, мясо, овощи, фрукты. Они жили почти так же, как в нэповские времена. Ввиду того, что свои обязательства перед государством колхоз выполнял нормально, местные органы власти ничего об этих оригинальных порядках не знали. Сами же колхозники–поселяне дружно и крепко хранили в тайне свои дела и порядки. Случайно заехавшего уполномоченного поселковое правление угощало и спаивало так, что он засыпал и не в состоянии был ничего увидеть и узнать. Но вот однажды к ним в посёлок, в гости к родственникам, пришёл комсомолец из другой деревни, пробыл там несколько дней, кое-что разузнал и настрочил в райком донос об «антисоветских порядках в поселковом колхозе». Представители районных органов власти начали расследовать дело. Поселяне и колхозное правление держались так дружно, что комиссия ничего точно разузнать не могла. Но вынесла решение, что «поселковый» колхоз должен быть присоединён к большой артели в соседней деревне «…в целях укрупнения колхоза, усиления партийного контроля над ним и предотвращения возможности устройства антиколхозных порядков на посёлке».
После этого жители посёлка поймали доносчика и жестоко избили его, приговаривая: «Это тебе пока за один донос! А ежели последует другой, тогда совсем прикончим! ..»
Таковы несколько фактов о покушениях колхозников на местных «драконов» — коммунистов. Эти покушения были произведены в последние годы перед войной. Они могут характеризовать накалённую атмосферу вражды в деревне, озлобленность крестьян против советской власти и коммунистических «драконов».
Отношение колхозников Болотного к коммунистам — «драконам» было настолько озлобленное, что они порвали всякие связи с коммунистами, родными и родственниками, связи, которые в годы нэпа были более или менее нормальными.
Пораженческие настроения колхозников
Живя в «колхозном аду» и испытывая неистовое озлобление против коммунистической власти, виновницы этой адской жизни, колхозники не испытывали ни малейшего желания защищать эту власть, воевать за неё.
С тех пор, как советская власть насильственно, террором и голодом, отняла у крестьян землю и все имущество и ввела колхозные порядки, адскую жизнь для крестьян, — с этих пор у крестьян выработалось иное отношение к войне и защите отечества, чем это было раньше. Крестьяне переменили своё вековое, постоянное и прочное, оборонческое мировоззрение на пораженческое.
— Защищать отечество?! — разговаривали колхозники между собой по поводу коммунистической пропаганды о «советском патриотизме». — Да разве колхозная каторга может быть моим любимым отечеством?! Нет, такое «отечество» защищать нет смысла…
Широкое распространение пораженческих настроений я замечал ещё в годы коллективизации. А потом, в связи с публичными процессами над вождями «правых уклонистов» .(Бухариным, Рыковым и другими), эти настроения ещё более усилились.
Большевистское правительство обвиняло вождей «правых уклонистов» за то, что они, во–первых, боролись против принудительной колхозной системы, и во–вторых, за то, что они были «изменниками» советского государства, так как замышляли, в случае войны, «открыть ворота врагу»…
— Вишь, какое преступление:«распустить колхозы» требуют, — обсуждали крестьяне сообщения советских газет. — Да за это их расцеловать надо, а не судить!..
— «Ворота врагу открыть!»… — Тоже правильно надумали. Если на нашего врага нападёт кто–либо, то он нам союзником будет. А более жестокого врага, чем коммунисты–драконы с их колхозным адом, для нас, крестьян, ещё никогда не было. Наверное, и быть не может.
При таких настроениях колхозники, хотя и ожидали от войны много бедствий, но питали твёрдую надежду, что, в конце концов, дело обернётся к лучшему для колхозников, для народа вообще.
Конкретно, эти надежды основывались на таких соображениях:
Во–первых, колхозники, хорошо зная советское, социалистическое хозяйство и враждебное отношение народа к власти, были твёрдо уверены в том, что в войне с другим большим государством Советский Союз будет побеждён.
Во–вторых, люди верили в то, что колхозы, созданные насильственно и доказавшие свою полную экономическую несостоятельность, будут распущены любой властью, какая установится после разгрома большевиков. Они не допускали даже такой возможности, что после страшного колхозного опыта может появиться в пределах России другое, кроме большевистского, настолько глупое или сумасшедшее правительство, которое не позволит крестьянам распустить колхозы и продолжит социалистические эксперименты в деревне.
В-третьих, колхозники были так измучены «колхозным адом», государственным крепостным правом, что считали его худшим, чем помещичье крепостное право. И поэтому были уверены в том, что хуже «колхозного ада» для них ничего раньше не было и ничего в будущем не может быть.
Малые, успешные для Советского Союза, войны и захваты 1939–1940 годов — войны с Польшей и Финляндией, захваты прибалтийских государств — этого пораженческого настроения крестьян не изменили ни в малейшей мере.
Солдаты, вернувшиеся с этих фронтов, рассказывали в деревнях, что жизнь крестьян, ведущих индивидуальное хозяйство, в этих странах неизмеримо богаче, лучше и свободнее, чем в. «колхозном раю».
А что касается «побед» и «успехов» Советского Союза в этих войнах и захватах, то колхозники со своим здравым смыслом расценивали их реалистически:
— Захватить остатки Польши, уже разбитой Германией, это «победа» небольшая…
— А обманным путём ввести армию, сбросить чужое правительство и назначить своё, коммунистическое — как в Латвии, Литве и Эстонии, — это сделать ещё легче.
— Но крошечную Финляндию Советский Союз еле-еле, с большой натугой, одолел, да и то не совсем. Двухсотмиллионный великан едва справился с трехмиллионным карликом. Значит, этот великан болен, если он такой слабый. А Финляндия это действительно героическая страна: сумела отстоять себя при нападении такого великана. Вот как борются люди за своё действительное отечество!..
— Если с Финляндией еле-еле справились, то что же будет в войне с Германией? Германия это тебе, дорогой товарищ Сталин, не Польша и не Румыния…
Что большая война Советскому Союзу предстоит именно с Германией, в. этом колхозники были убеждены непоколебимо. И в годы сталинско–гитлеровского союза они своего мнения не изменяли.
— Это союз непрочный, для отвода глаз. Кто кого перехитрит и на лопатки положит…
По поводу своего участия в этой надвигающейся войне колхозники говорили:
— Воевать за Сталина?! За колхозную каторгу?! Нет, дураков больше не осталось…
— За драконов проклятых мы воевать не будем…
— Мы им навоюем!..
В рабочем поезде я видел колхозника–отходника. Он плакал с горя и жаловался: его в этот день присудили за двадцатиминутное опоздание на работу к условному тюремному заключению и огромному штрафу. Вытирая слезы, он жаловался всем пассажирам, находящимся в вагоне, на своё горе, на свою обиду. И постоянно, как припев, повторял угрожающе по адресу власти–обидчицы, драконов–истязателей:
