– Он все еще там? – тихо шепчу я, выдергивая пальцы из его ладони. Молчит, и мне кажется, что все кости в моем организме ломаются одна за другой с хрустом и болью. Наверное так исчезает душа.– Не молчи. Говори.

– Да. Но… Яд. Никто не знает, как он подействует… Ира, я идиот. Повелся на уговоры твоего отца, хоть и осознавал риск. Но… И Петька… Операция казалась продуманной на все сто процентов. Чай ты пила же в машине?

– Да, отец заставил. Но я его пролила, и …

– В нем был антидот. Ир, врач говорит, что… Этот ребенок…

– Так вы знали. И ты позволил? Вы все… Уходи. Мне плевать, что ты рисковал мной, но не ребенком, ты слышишь? Я думала ты другой, что ты лучше всех. А ты… Что тебе наобещал мой отец? Деньги? Концерн? Что стоит дороже жизни нашего малыша?

– Ничего. Ир. Послушай… Доктор сказал, что для твоей жизни опасно рожать. Да услышь ты меня! Я не могу больше терять.

– Уходи, не хочу тебя видеть. Никого не хочу.

– Мы пытались…

– Знаешь, Северцев, разочаровываться в том, кого любишь очень больно. Уходи, ты нам не нужен, – шепчу я и отворачиваюсь к стенке. Боль становится нестерпимой, не физическая, душевная. Она страшнее и больнее. Но она не дает мне провалиться в пучину отчаяния. И я благодарю бога, что он дает мне эту яростную помощницу.

– Прости,– шепчет он. А я не могу пошевелиться. Кажется, что вся тяжесть мира сейчас притягивает меня к чертовой больничной кровати.– Ира, я буду рядом. Сделаю то, что должен. А потом… Потом уйду. Обещаю.

Алексей Николаевич тяжело поднялся с больничной кровати и подошел к окну. Дернул на себя фрамугу. Ледяной воздух ворвался в пропахшую лекарствами и дезинфектантом комнату. Сердце болезненно защемило, но он уже привык к этому неудобству. Гораздо большее беспокойство оставляла ситуация, с которой он, впервые в своей жизни не мог совладать. Он сейчас терял все, и ему было это в общем… Индифферентно. Смешное слово. Да и охрана за дверьми его нового мира, тоже не радовала человека, привыкшего владеть ситуацией полностью. Половцев замер, услышав, что кто-то вошел. Наверняка кто-то из мед персонала. Других посетителей, кроме адвоката, к нему не пускали по решению следователя. Но юрист сегодня точно не появится, значит…

Кипчак обернулся и насмешливо посмотрел на женщину, которая твердо шла к нему. Стройная фигура, облаченная в хирургическую пижаму, волосы под шапочкой, лицо скрыто маской, очки с толстыми линзами. Как там в песне пелось? «Он узнает ее из тысячи»? Половцев скривил губы в улыбке.

– Здравствуй, Лида. Не могу сказать, что очень рад…

– Ты всегда был хамлом. Половцев,– ее голос прозвучал приглушенно из-за маски. Все такой же, чуть надтреснутый, с хрипотцой, насмешливый.

– А ты сукой, дорогая. Но это мне даже нравилось. Зачем пришла?

– Леш. Знаешь, есть такие вещи, которые не забываются.

– Есть, Лида. И о них сожалеешь всегда больше всего. Ты – одно из этих разочарований.

– Зря ты. Я тебя сделала, тем кто ты есть. Я все придумала правильно. И если бы ты не просохатил мои труды, все было бы отлично. А ты не смог заказать этого козла Игорька. Когда момент был. Уничтожил бы мерзоту, сейчас бы…

– Червей бы я сейчас кормил. Давно уже. Зачем бы я тебе нужен был? Детка, я далеко не идиот. Ты думаешь я не знаю, зачем ты затеяла эту игру? Боялась остаться с голой задницей. Игорь подал на развод, и тебе нужен был кто-то, чьими руками можно было жар загрести. Что не так? Или ты думала, что я лошара? Майоров собирался дать тебе пинка и отобрать единственный рычаг воздействия – дочь, которой надлежало стать наследницей огромного состояния. Точнее ребенок, которого она должна родить. И ты прекрасно осознавала, что у него это получится легко, по щелчку пальцев. А я… Ну в общем не против был. Власти хотел и денег и тебя. Все, что имел Майоров, я желал страстно. По большому счету мне надо было тебя в расход пустить. Но я сентиментален, куколка. Развод Майоров получил, а вот дочь…

– Он отдал ей половину контрольного пакета, до достижения ее ребенком совершеннолетия. Сейчас инициировал поглощение мелких акционеров. Твое положение в концерне размывается. Счета твои все заморожены, имущество арестовано. Ты нищий, Половцев, – заскрипела зубами Лидия.– Мне ты тоже становишься неинтересным.

– Это ожидаемое развитие событий, Лида. Его цель не убить меня, уничтожить морально. Посадить. Сделать то, что я, с твоего благословения, сделал с ним, но у нас еще есть козырь – мой внук, который тоже имеет право…

– Да ни черта не имеет этот сопляк. Он не от твоего идиота сына, а от мусора этого поганого. Витюша твой даже этого сделать не смог. Весь в тебя и свою клушу мать. И скорее всего, выродок не увидит этот свет. Майоров устроил развод наших детей. Витька сбежал.

– Молодец сын. Умнеет на глазах. Мне моих акций хватит, чтобы получать дивиденды определенные. Статья, которая мне корячится интеллигентная. Лет пять. При удачном стечении обстоятельств. И учитывая мое состояние здоровья срок скостят. Доказухи по тяжким у них нет особой. Я умный, Лида, хоть ты всегда меня считала недалеким. Поверь. Дурак без яиц не смог бы двадцать лет держать такой бизнес и усмирять бабу безумную. Тебя я жалел уже просто. Как старую суку, которая уже потеряла нюх, но все еще считает себя гончей. Выйду, деньги скопятся. Много ли мне надо для старости? – улыбнулся Половцев, заметив в руке своей любовницы шприц.– Только и ты ведь вернулась к тому, с чего начала. И я сдохну радостно осознавая, что ты останешься у разбитого корыта. Не стать тебе владычицей морскою, старуха, как не старайся.

– Ну ты и…

– Так что да, детка, не жили богато, не хрен начинать. А теперь проваливай, пока я не сказал фас милым ребятам за дверью. Тебя поди с ног сбились, как ищут. Шприц им твой тоже понравится, я думаю. Не дергайся, не успеешь,– оскалился старый хищник, понимающий, что эта антилопа, даже с ним больным не справится.– Шприц убери, куколка. И мой тебе совет, беги.

– Все мое, Леша. Все что мне принадлежит я заберу,– сверкнула глазами женщина, на которую он променял всю свою жизнь. Он ее любил. По-настоящему. Поэтому предал друга, жену, все чем жил. Бросил на алтарь тому, что его и убьет в конце концов. И этот блеск… Она же безумна.– Ладно, ты прав. В тюрьме уже. Даже пять лет тебе адом покажутся. Майоров позаботится, он мстительная тварь.

Женщина убрала в карман шприц, медленно подошла к Кипчаку, сдвинула маску и впилась губами в его губы.

– Я тебя никогда не любила. Половцев…

– Лида, тебе нужно обратиться к специалистам,– выдохнул он, прежде чем почувствовал легкий толчок, но и его хватило. Половцев даже не успел понять, что произошло. Взмахнул руками, переваливаясь через подоконник открытого окна. Ледяной воздух обжег, подарил чувство полета. Мужчина даже не закричал, не почувствовал боли, когда его тело обвалилось на мерзлую землю.

– Пациента не беспокойте пока. Препарат действует часа полтора. Ему нужен покой и отдых,– спокойно сказала Лидия охранникам, выйдя из палаты и быстрым шагом пошла по коридору клиники.

Северцев почти бежал по больничному коридору. Его гнал даже не страх, а лютый, сжирающий душу ужас.

– Кто там? – прорычал, борясь с желанием растерзать стоящих возле двери Апельсинки дюжих молодчиков, которых приставил Майоров.

– Медичка зашла,– отрапортовал один из охранников.

– Давно?

– Три минуты и сорок пять секунд. Бабу досмотрели. Чистая.

Северцев толкнул дверь, выдернул из кобуры пистолет. Женщина склонилась к лежащей в кровати Апельсинке, и у него помутилось в мозгу от яростного желания защитить свою женщину. Нет, он так просто не откажется от счастья. Майоров прав, повел он себя в прошлый раз, как слюнявый идиот. Она – его жизнь.