– Да уж, не обобщай, Апельсинка. Но, после того, что я видел сегодня, имеешь право…– хмыкнул мой спаситель.

–Маме было тяжело. Я маленькая была, но очень хорошо помню ее слезы и темноту в доме поселившуюся. Нам пришлось переехать в небольшой городишко, видимо ей легче было там работу найти. И болезнь ее… Космонавт виноват в этой ее болезни. И вообще… Хватит мне в душе копаться, господин Северцев,– слишком нервно. Неудобно перед капитаном. Но слишком болезненную для меня тему поднял этот, посторонний мне в сущности, мужик, смотрящий сейчас на меня потемневшими глазами.

– Ну, хватит так и хватит. Пойдем сырников заточим и на работу я поеду. Надо хоть иногда там появляться. А вы чем думаете заниматься, мадам Половцева? Не полезете же снова на рожон?

– Подруге позвоню, – честно сказала я. – И не смотрите на меня так. Я Липе доверяю больше чем себе. Не век же мне тут сидеть?

– Я ведь не смогу в третий раз тебя вытащить из лап твоей семейки. Ты это понимаешь? – о нет. Слишком близко его лицо к моему. Опасно близко. И пахнет его дыхание чертовыми апельсинами. Он таких, как я, наверное на завтрак ест не жуя. И сырниками закусывает, обсыпанными сахарной пудрой. Делаю шаг назад, чтобы разорвать чертово наваждение.

– Я понимаю, что мне нужна назад моя жизнь,– хриплю, очень надеясь при этом, что этот чертяка не заметил моего опупения.– И сидя в этом мотеле, куда такие как мой муж привозят шлюшек, я ее назад не получу. Кстати, а вы откуда знаете это «шикарное» местечко? Неужели нимф своих сюда возите? – черт, ну почему в его присутствии я превращаюсь в стерву? Он ведь милый и помогает мне. А я веду себя, как цепная сука.

– Я сюда на труп выезжал. Как раз в этом номере заколбасили одну наглую болтливую бабу. Тридцать ножевых. Прям вон там и лежала на койке. Красииивая…– оскалился Северцев и резко развернувшись зашагал к двери. Обернулся уже из коридора, – Сырники стынут, мон ами. Вы со мной, или так и будете тут исходить на парфюмированное мыло?

– С вами. А сырники посыпаны сахарной пудрой? А малинку сверху положат? – как крыса за дудочником засеменила я за чертовым великаном.

– Ох, Ирина… Игоревна,– прохрипел он как то странно. А я вдруг осознала, то страшно проголодалась и адски устала.

В номер я вернулась уже одна. И мне показалось, что он стал еще более убогим, чем когда почти половину его пространства закрывал собой огромный Северянин. Глянула на экран планшета. Прихваченного мной из дома. Около пятнадцати непринятых вызовов от мамы. Господи. Лишь бы с ней все было хорошо.

– Алло, Ирочка, детка. Ты слышишь меня? – мама отозвалась сразу, едва только я нажала на иконку вызова. Сегодня она выглядела встревоженной. Сердце пропустило удар.

– Мама, что случилось? – прохрипела я, чувствуя, как вкусные сырники устремляются к горлу.– Что? Рецидив?

– Ира, тебе надо к Вите вернуться. Прекращай выделываться и возвращайся в семью,– голос мамы звенит сталью и мне кажется, что я проваливаюсь в какую-то кроличью нору, в страну где все наоборот. Она же на моей стороне должна быть. А тут…– Все мужчины гуляют. Это их природа. Мудрая женщина может закрыть глаза на мелкие слабости своего супруга, чем обеспечат себе спокойную и полноценную жизнь. Бери себя в руки и поезжай домой. Леша волнуется. Говорит, что ты спуталась с каким-то… Возьми себя в руки и вернись в семью. Мстить неподобающе так. Не пачкайся.

– Мама, ты слышишь себя? Это Витя мне изменил, не я. И решать только мне, что мне хорошо, а что нет. Я ни с кем не спуталась, как ты выразилась. А испачкалась я, когда увидела Витю распятым в чужой кровати. Прям с головы до ног вымазалась, – боже, я наверное схожу с ума. Моя мамочка – это не она. Она бы меня поддержала всегда. И я, не хочу быть жестокой, но слова горечи и обиды все равно срываются.– То-то ты отца простила и живешь счастливо?

– Ты не говори того, о чем не имеешь представления, девочка, – я никогда не видела мою маму такой. Сердитой и растерянной одновременно.– Возвращайся к мужу. Я скоро приеду и все тебе объясню.

– Не вернусь,– мой голос звучит уверенно, но в душе бушует ураган, способный к чертям собачьим сравнять с землей этот убогий мотель и половину города.– Я еще не растеряла остатков гордости. Твой любимый Витенька меня чуть не изнасиловал сегодня. Он извращенец и подонок. И я не буду терпеть этого ни ради каких сокровищ мира. А деньги на лечение тебе я найду. Заработаю. Наизнанку вывернусь.

– Дура ты,– выдыхает мать устало. – Истинная дочь своего упрямого отца. Риша, ты меня слышишь? Ты Половцева… Так будь любезна…

Я нажимаю на кнопку отбоя. Неужели мама готова продать меня монстру? Черт, как же больно. О боже, она же давно уже это сделала.

– Северцев, ты соображаешь, что ты творишь? Верни бабу этим зажравшимся кабанам и угомонись наконец,– полковник посмотрел на развалившегося в кресле не по уставу капитана и потер пальцами переносицу.– Аркаша, мать твою. Ну ты же понимаешь, что я твой зад не смогу прикрывать бесконечно. Ты косячишь с такой скоростью, что у меня просто глаза уже не закрываются, аж роговица сохнет. Зачем ты снова суешь свою баранью башку в ту же петлю. Не хватает адреналина? Так я могу тебе устроить. Поставлю участковым в самый наркоманский район. Будешь перебежками по пересеченной местности передвигаться. Я не шучу.

–Петь, я вообще не понимаю о чем ты,– хмыкнул Аркадий.

– Все ты понимаешь. Слушай, остановись. Ничего не вернешь. И Вальку твою… Ты же мог сидеть в моем кресле. И должен был. Ты его более достоин. А я бы бумажки тебе на подпись носил и кланялся. А сейчас что?

– А что сейчас? Я капитан, работаю в поле. Мне нравится когда шлюхи орут, мужики богатые в зады себе наркоту прячут, ночная жизнь. Прелесть же. А тут бы я стух давно, как ты. Пузо вон отожрал… Не смог бы я в кабинете, Петь.

– И петь и плясать, мать твою,– рыкнул начальник отдела. Они дружили очень давно, прошли столько, что даже не снится никому? Горячие точки, кровь, смерть. Петр сжал кулак, с трудом сдерживаясь, чтобы не треснуть по столу, а еще лучше по физиономии лучшего друга, почти брата. Он его вытащил тогда из адской депрессии, которая оказалась страшнее боевых операций. После смерти любимой женщины Северцев перестал быть собой. Превратился в тень. А сейчас, будто бы ожил. Сейчас перед Петром Романовичем сидел его друг, каким он его помнил. Почти такой же. – Ты ведь не отстанешь от бабы? Кеша, вспомни, что было в прошлый раз. Умоляю. Перестань плясать на граблях.

– Слушай, а ты меня уволь, чтоб голова у тебя не болела. Один хрен майора я не получил. Калдырю опять-таки, на работу не прихожу порой. На день полиции дебош устроил. Ну на хрена тебе такой нерадивый работник, Петя?

– Я, блядь, жопу порвал, звонил министру, поручился за тебя. Получишь ты майора в ближайшее время. А ты меня уволить тебя просишь? Хер тебе. Глаз не спущу. Только не лезь к Кипчаку, ну не твоего полета эта птичка райская, жена его.

– К кому? – прищурился Северцев.

– Половцев кипчаками звали. Отсюда погоняло. Слушай. Мне эти подонки самому поперек горла, но… Я в прошлый раз еле отбрехался, когда ты младшего взял в борделе.

– В борделе, с блядью и полутора граммами на кармане. Ему место на нарах, гражданин начальник, а не в замке с раздвижными дверями. Я его с женщины снял сегодня, когда он ее изнасиловать пытался. Думал убью. А ты сейчас мне говоришь, что я действовал не в рамках закона? И Вальку не вспоминай больше, нет ее. Если бы я не боялся в прошлый раз, я был бы счастлив, моя любимая женщина была бы жива и да, сидел бы на твоем месте и ни хера бы не лизал зады этим упырям. Неприкасаемые, бля.

– Эта женщина его жена. Бытовуха, сам знаешь. Они помирятся, а прилетит тебе по твоей дурацкой шапке. Плюс, ты нанес материальный ущерб. Выломал дорогие двери, механизм повредил. Телесные легкие. Но ты же сотрудник.