В девятнадцатом в южных степях почти непрерывно полыхали кулацкие восстания, и многие из них начинались среди колонистов. После разгрома Деникина кулаки притихли, но как только Врангель вылез из Крыма, снова неспокойно стало в округе. То и дело возникали стычки с милицией, продотрядчиками. И вот сведения о генерале Шелле и его подручных.

Пожар легче предупредить, чем потом тушить, и Неуспокоев выехал в Гросс-Либенталь. Будто бы все спокойно. У подозрительных лиц сделаны обыски — ничего. О приезде генерала Шелля слухи тоже не подтвердились. Провел Неуспокоев митинг, на котором призвал сдавать оружие. Тут же принесли десятка два старых японских и австрийских винтовок, немного патронов. Даже пулемет, приволокли, правда, неисправный, с раздутым стволом.

А пока уполномоченный особотдела был в Акарже, Маруся и принесла письмо в штаб батальона. Жалко ей было отдавать его — никто никогда ей таких писем не писал. Хотя и были у нее поклонники, но все кончалось заверениями ждать да иногда поцелуями украдкой в коридоре госпиталя или на вокзале перед уходом на фронт очередного эшелона. А тут такое… Как в книгах…

Маруся понимала — не ей предназначается оно. Понимала, за этими грустными и ласковыми словами кроется что-то другое, неизвестное ей, но, наверное, очень важ ное, если ее так строго предупредили: сразу же снести в штаб, Неуспокоеву.

И Маруся понесла, отдала письма Павлу Парамоновичу Клиндаухову, который в этот момент был страшно сердит. За последние дни в батальоне несчастье за несчастьем. То разгром поста Карабуш, то исчезновение этого тихони Недоли, то хищение соли на Тузловских промыслах, в котором оказались замешанными двое красноармейцев батальона. А вчера у Дофиновки на глазах у всех среди белого дня ушла в море шлюпка. Сначала хозяева ее, как и многие шлюпочники, стояли недалеко от берега, ловили рыбу, купались, а потом вдруг налегли на весла. Попробуй догони — катера нет, а ветер с моря, так что парус совершенно ни к чему.

И со снабжением ерунда получается. Со складов 121-й бригады только продукты выдают да оружие удается выцыганить. А про обмундирование и разговаривать не хотят.

— Нет у меня ничего, — на все просьбы отвечает комбриг Котов. — Будь — с дорогой душой дал бы…

Несколько раз ездили к командующему морскими и речными силами Юго-Западного фронта, но и там полный отказ. А люди донельзя обносились, никакого вида нет.

И когда Клиндаухов развернул принесенное Марией Тимофеево послание и начал читать — прямо-таки рассвирепел:

— Нашли время любовные шашни разводить!

Разорвал на мелкие клочки, выбросил и даже не спросил, от кого.

Но Тимофей этого не знал и радовался. Даже попытался расспросить Жору, зачем тот ездил в Одессу.

— Да так, — уклонился от ответа Мичиган; не сказал, что привез очередного посланца от Врангеля.

Еще немного поболтали кое о чем и ни о чем, а потом Жора вдруг заторопился. Простились, и Тимофей поплелся на облюбованное им место над обрывом балки. Начал копаться в пулемете. Прекрасно понимая, что ему в любом случае не придется работать сразу на двух пулеметах, в этом «максиме» он подпилил пластинчатую пружину так, чтобы она лопнула после нескольких десятков выстрелов.

Сидел Недоля в кустах дерезы, протирал пулеметные части и в то же время обдумывал события последних дней. Подсознательно чувствовал: вот-вот что-то должно произойти. Все в этом доме-крепости и прежде всего сам хозяин встревожены. Да вот и штабс-капитан Булдыга-Борщевский за весь день ни разу не показался, хотя обычно он с Тимофея глаз не спускает. И, как сказала Настя, второй день в рот ни капли спиртного не берет. К неожиданным посетителям в доме привыкли: в том, что ночью прибыли князь Горицкий, полковник Эбеналь и еще какой-то человек, которого Настя ни разу не видела, нет ничего необычного. Но когда она подавала обед, то заметила, как все четверо склонились над картой: ее сразу же накрыли скатертью.

— Карта нашей местности, — уверенно говорила Настя.

— Да ты откуда знаешь? Ведь видела-то ее мельком, — не поверил Тимофей.

— Один край у нее синий был — море.

— Да, море отсюда недалеко… Молодчина!

И как-то само собой с языка соскочило:

— Хорошая ты, Настя!

— Ты мне тоже нравишься… Только вот одет-то ты уж больно…

Тимофей и сам чувствовал себя неуютно в генеральских брюках и огромной фуражке. Вот если бы красноармейскую форму, да по росту. А еще лучше военморовскую. Как у Неуспокоева. Только что он мог сделать? Протянул обиженным голосом:

— Разве это главное? Одежда — дело наживное, — и потянулся к Насте.

Да девушка отстранилась:

— Не надо, Тима!..

Под вечер еще одна новость: хозяин велел зарезать и сварить пяток кур и столько же уток. Значит, будут гости.

И они начали прибывать. Сначала один, затем другой. Нерасседланных стреноженных коней оставляли у колодца; сами, наскоро умывшись, шли во двор. И чувствовалось — они здесь не впервые, и дорогу, и расположение построек хорошо знают. Один из приехавших показался Тимофею знакомым, вроде бы из тех, кто тогда из госпиталя убежал.

Но наблюдать долго не довелось. Пришел Гильфер, потоптался несколько секунд около, предложил!

— Иди-ка поужинай да ложись спать…

Сказал негромко и вроде спокойно, но таким голосом, что возражать не хотелось. Закрыл пулемет рядном, накидал сверху веток, поплелся во двор. С Настей даже и словом перекинуться не удалось: Гильфер ни с него, ни с нее глаз не спускал.

«Неужели в чем-то подозревает?» — мелькнула мысль.

Тревога еще больше усилилась, когда услышал, как за ним щелкнул засов — значит, заперли.

Прижался к щели. В густых сумерках мелькали расплывчатые фигуры людей, доносились приглушенные голоса. Потом все стихло. Вот легкие шаги послышались: вроде бы Настины, и тут же голос Гильфера:

— Сказал же — ложись спать!

— Да я…

— Сколько еще повторять нужно?

Исчезла Настя.

«Ишь, филин, сидит настороже!..»

Не иначе что-то исключительное происходит в доме, раз такие предосторожности приняты. Вот узнать бы!..

События и впрямь происходили необычные. Если бы Тимофей вдруг очутился в парадной комнате дома, то, кроме штабс-капитана Булдыги-Борщевского, князя Горицкого и полковника Эбеналя, увидел бы и тех двух офицеров, которые лежали вместе с ним в госпитале и потом убежали, увидел бы и еще немало людей — связных из ближних и дальних колоний. Приехали даже представители из-за Буга, из Богоявленска.

Это было что-то вроде смотра сил, вернее, готовности к выступлению. Каждый докладывал о положении дел в колониях, количестве верных людей, собранном оружии Сидящий во главе стола рядом с князем Горицким худощавый человек с седеющими волосами — посланец генерала Врангеля — делал какие-то пометки на листе бумаги.

— Господа, — поднялся он, когда все сообщения кончились, — я думаю, нет нужды объяснять вам, что мы сейчас на пороге великих свершений.

Войска их превосходительства правителя и главнокомандующего вооруженными силами юга России генерала Врангеля стремительно наступают. У большевиков сейчас нет реальных сил, чтобы задержать движение войск на север, все наиболее боеспособные армии переброшены на запад. Но, чтобы облегчить задачу, мы должны взорвать фронт большевиков изнутри. Вот смотрите, — он развернул на столе карту. — Отсюда, — показал на Борислав, — и до Очакова на протяжении ста шестидесяти трех верст совершенно нет большевистских войск. Оборона этого участка командованием Юго-Западного фронта возложена на гарнизоны Николаева и Херсона. Но гарнизоны эти очень слабы, не представляют сколько-нибудь реальной силы и способны нести только сторожевую охрану и караульную службу. Но даже для этого людей не хватает, и нам доподлинно известно, что охрана зачастую поручается женщинам.

— Это точно, — вставил Николя, представитель из Богоявленска, который находится от Николаева всего в каких-нибудь двенадцати верстах; что делается в городе, ему, конечно, было известно.