— Мы планировали уехать той ночью, когда она сказала мне. Мой отец случайно услышал…
Я качаю головой, стискивая зубы от боли при воспоминании.
— Он пришел в сарай в приступе ревности. Он назвал Марго шлюхой и потаскухой, а также обзывал меня ужасными оскорблениями. Он кричал на меня, что если бы я был сыном, на которого он надеялся, если бы я был мужчиной, мне не пришлось бы трахать свою сводную сестру, чтобы заполучить женщину. Он сказал ей, что вырвет мерзость из ее живота, а затем…
Пока я говорю, я чувствую, как кончики пальцев Ноэль нежно касаются моих. Она молчит, и мои глаза закрыты от натиска воспоминаний, но все равно это помогает.
— Я бросился на него, — тихо бормочу я. — Я пытался отбиться от него. Но он был крупным мужчиной, коренастым и мускулистым, а я был никем. Тощий мальчик. Он швырнул меня на сельскохозяйственное оборудование и оглушил, а потом он… — Я вздрагиваю, слова застревают у меня в горле. — Он набросился на нее.
— И он убил ее? — Голос Ноэль мягкий, полный боли, как будто ей больно за меня. Я не могу не вспомнить, что однажды уже рассказывал эту историю Анастасии, и она чувствовала то же самое. Ей было больно за меня, она нежно прикасалась ко мне и пыталась сказать, что это не моя вина. И все же я все равно причинил ей боль. Я знаю, что Ноэль будет сочувствовать мне сейчас, на этом этапе истории. Но позже…
— Он сказал ей, что не допустит, чтобы эта грязь оставалась в ней. Он… — Я с трудом сглатываю подступающую к горлу желчь. — Он позвал мою мачеху, и вместе они…они прервали беременность там, в сарае, на моих глазах. Как будто Марго была каким-то сельскохозяйственным животным. — Мои зубы скрипят, когда я говорю, каждое слово выдавливается с трудом. — Она потеряла сознание, истекая кровью. Они отвели ее обратно в дом. Три дня она была больна. Я держался подальше от нее, разрываемый на части. Мне было больно, как будто со мной сделали то же самое, я надумывал ужасные вещи, но больше всего винил себя. А потом, на третью ночь…
Я задерживаю дыхание, чувствуя, что из меня уходят все силы, чтобы рассказать это снова, и это только начало.
— Она пришла и нашла меня. Я прятался в сарае, не ел, не спал. Она все еще хотела убежать. Чтобы быть со мной. Мы поссорились, и мой отец снова нашел нас. Он пошел по кровавому следу, который она оставила, к сараю… и потерял рассудок. Он накричал на нее, назвал неблагодарной и сказал, что пытался искупить грех, который она совершила. Что он покажет ей, что значит чувствовать мужчину внутри себя, если она уж так сильно этого хочет. Он насиловал ее снова и снова, несмотря на ее состояние, и бил ее так же, как и меня всегда. Когда он закончил… — Из моего горла вырывается низкий всхлип, и я наклоняюсь вперед, испытывая боль от слишком долгих воспоминаний. — Она была мертва. Он убил ее. Я пытался подойти к ней, крича и плача, но он схватил меня и избил. Он оставил меня там, рядом с ее телом.
Когда я открываю глаза, Ноэль смотрит на меня с таким выражением ужаса на лице, что это поражает даже меня.
— О боже, Александр… — Ее глаза наполняются слезами. — Это ужасно. Он был монстром. Это была не твоя вина. — Она яростно качает головой. — Ни в чем из этого не было твоей вины! Вы были всего лишь детьми, а он был нелюдем. Даже подумать о таком страшно, совершить такой ужасный поступок… ты не виноват! Это вина твоего отца, а не твоя…
— Если бы я не прикасался к ней, если бы я похоронил свои желания, если бы я нашел женщину, которая не была под запретом, она была бы жива. — Я с трудом сглатываю. — Это простая истина.
— Александр, нет…
— И даже если ты права, и это была не моя вина, — продолжаю я, резко обрывая Ноэль. — Это еще не все. — Я делаю глубокий, прерывистый вдох. — Я могу остановиться сейчас, если ты не хочешь больше ничего слышать. Если этого достаточно.
— Нет. — Ноэль переплетает кончики своих пальцев с моими. — Расскажи мне все, Александр.
— Той ночью я впервые подумал о самоубийстве. — Я плотно сжимаю губы. — Я сидел там, держа ее изуродованное тело, плакал и читал ей стихи, которые мы любили, как будто она могла меня слышать. Я сказал себе, что останусь в живых, чтобы похоронить ее. Но даже после этого я… я не смог этого сделать. — Я качаю головой. — Я был трусом.
— Желание жить — это не трусость, — мягко говорит Ноэль. — Даже если кто-то, кого ты любишь, ушел… Марго не хотела бы твоей смерти. — Она качает головой. — Даже если ты веришь в загробную жизнь, это не одно и то же. Никто из тех, кто тебя любит, не хотел бы, чтобы ты присоединился к ним раньше времени.
Я с трудом сглатываю сквозь стиснутые зубы. В этой истории есть еще кое-что, часть, которую я даже не рассказал Анастасии, испугавшись, что она не останется. Что она отвернется от меня, если узнает. Но Ноэль уже решила уйти. Я ничего не могу сказать ей сейчас, кроме абсолютной правды, как я рассказал ее той долгой ночью, когда священник сидел рядом со мной. Другого рода исповедь последней женщине, которая когда-либо проявляла ко мне доброту.
— Когда я похоронил Марго, я вернулся в дом, весь в ее крови. Я подтолкнул к дверям все тяжелое, что смог найти, и я… — Я отвожу взгляд, вспоминая ужас той ночи, запах меди в воздухе, ярость и горе, которые я испытывал. Мне было все равно, что будет дальше. — Я поджог дом.
— О боже, — шепчет Ноэль. — Так они…
— Я не знаю. — Я качаю головой. — Я убежал той ночью и никогда не пытался выяснить. Я действительно не хотел знать. Мой разум был достаточно сломлен, и если бы они выжили… — Я делаю вдох, пытаясь унять бушующие эмоции. — Я поехал в Париж. Я нашел способ начать все сначала, но я был сломлен внутри. Какие бы странные монстры ни были в моей голове раньше, они вырвались на свободу. Я был неправ во многих отношениях и зациклился на коллекционировании, чтобы успокоить бурю внутри. Марго любила красивые вещи: книги и произведения искусства, и мы часто говорили о том, если бы мы были богаты, какие места мы бы увидели, какими вещами мы бы наполнили дом. Я сказал себе, что делаю это ради нее. Я сколотил свое состояние на антиквариате, путешествовал, находил редкие вещи, обменивал, перепродавал и собирал для нее все это, но я не мог заставить себя хотеть чего-то цельного. Я не мог спасти ее, но я мог спасти другие вещи. Я хотел получить все, что когда-то было красивым и редким, а теперь повреждено. Со временем мое безумие перекинулось и на женщин. Я видел Марго в каждой из них, но ни к одной из них я не прикасался. — Я смотрю на Ноэль, отчаянно желая, чтобы она поняла это, прежде всего. — Я уничтожил Марго, любя ее, желая ее. Поэтому я старался уберечь их. Я никогда не прикасался ни к одной. В течение многих лет после Марго я получал удовольствие только с женщинами, которым за это платили, или которые были на вечеринках Кайто. Я отказывался снова любить или желать кого-либо из женщин, которых приводил в свой дом.
— Что с ними случалось потом? — Мягко спрашивает Ноэль, ее тон внезапно становится настороженным. — Если ты не прикасался к ним и не любил их, почему они исчезали?
— Они мне не доверяли, — бормочу я. — Я пытался обезопасить их. Были правила, рутина, вещи, которые нужно было соблюдать, чтобы обезопасить их…
— Ты пытался сделать их домашними питомцами. Как и меня. — Тон Ноэль слегка ожесточается. — Александр, это неправильно…
— Я знаю! — Слова вырываются из меня, комом стоя в горле. — Я знаю. И теперь их всех нет. Они убегали или отказывались есть, и их рвало неделями. Двое из них нашли способы свести счеты с жизнью. — Слезы вины и стыда выступили у меня на глазах, горячие и обжигающие. — Я каждый раз терпел неудачу. Я почти планировал сдаться, пока не встретил ее.
— Кого? — Спрашивает Ноэль, ее голос немного смягчается.
— Еще одну женщину, которую я искренне полюбил, — тихо говорю я. — Ее звали Анастасия. Я нашел ее на вечеринке, о которой Кайто дал мне информацию. Она была в плохом физическом и психическом состоянии из-за другого мужчины, который причинил ей боль до того, как русский, устраивавший вечеринку, добрался до нее. Он использовал ее как центральное украшение, подвешенное посреди вечеринки, как балерину в музыкальной шкатулке. Когда я увидел ее…
