Я, спотыкаясь, иду за ней, в груди закручивается паника. Я здесь никого не знаю. У меня нет денег. Уйти невозможно, и единственный человек, который в силах мне помочь, отмахнулся от меня как от ничтожества. Даже он не хотел меня. Он планирует подарить меня какому-то другому неизвестному мужчине в неизвестном месте.

Моя жизнь больше не принадлежит мне.

— Подожди здесь, — говорит женщина, провожая меня обратно в комнату, где я проснулась. — Еду и воду принесут. Ты можешь снова принять ванну, если хочешь. Я… — Она выпрямляется, ее лицо превращается в гладкую маску. — Мне очень жаль, Ноэль Джайлс.

Мое имя звучит странно из-за ее акцента. Все здесь странно. Я начинаю что-то говорить, умолять еще раз, но дверь закрывается, и я слышу звук поворачивающегося замка. Выхода нет. Я чувствую, как горячие слезы наполняют мои глаза, когда я падаю на пол, мое тело подкашивается, когда последние крупицы надежды покидают меня. Я в ужасе за себя, за то, что будет дальше, но еще больше я боюсь за Джорджи, за то, что случится с ним сейчас, когда меня не будет рядом, чтобы позаботиться о нем и обеспечить его. Вся его семья исчезла, теперь, когда меня там больше нет.

Я потерпела неудачу, с горечью думаю я, рыдая на полу. Выхода нет.

Моя жизнь, какой я ее знала, подошла к концу.

АЛЕКСАНДР

Я просыпаюсь в своей темной спальне, не уверенный в том, как долго я спал на этот раз и который сейчас час на самом деле. Сон — это в основном то, чем я занимаюсь сейчас, за исключением кратких моментов, когда я вытаскиваю себя из постели, чтобы удовлетворить свои телесные потребности: поесть, принять ванну и проверить рану на плече, которая упорно отказывается полностью заживать. Я часто чувствую лихорадку, от чего меня частенько тошнит. Тем не менее, я отказываюсь обращаться за медицинской помощью, которая выходит за рамки моих посредственных возможностей. Я этого не заслуживаю. Я ничего не заслуживаю сейчас, кроме как чахнуть здесь, растворяться в своем окружении, пока ничего не останется. Другие могли бы назвать это жалостью к себе, но я знаю, что это такое на самом деле.

Наказание, которого я заслуживаю.

Я возбужден, мой член прижат к животу, напрягаясь от потребности в освобождении. Несколько ночей назад я проснулся от сна об Анастасии с липкими от спермы бедрами, мои усилия удержать себя от любого удовольствия сводились на нет потребностями моего тела. Этого было достаточно, чтобы сдержать мою похоть ненадолго, я слишком долго отказывал себе, и теперь я снова жажду, отчаянно желая большего. Теперь здесь нет никого, кроме меня, никто больше не сломлен, кроме меня самого. Больше некого дразнить, трогать, мучить или наказывать.

Мне не нужно тянуться к фотографии, она уже четко запечатлелась у меня перед мысленным взором, но я все равно тянусь. Одной рукой я нащупываю ящик прикроватной тумбочки, другой обхватываю член, мучительный стон срывается с моих губ от простого удовольствия соприкосновения плоти с плотью. Даже зная, что я не позволю себе расслабиться, мои бедра уже напряглись, пальцы ног поджались в предвкушении, а яйца отяжелели и ноют. Я опускаю руку, чтобы обхватить их, постанывая…

Сильный стук в дверь заставляет меня резко вскочить и застыть на месте, сопротивляясь желанию свернуться калачиком в постели. Это немедленно повторяется, и я отпускаю свой пульсирующий член, стиснув зубы от нарастающего раздражения. Должно быть, это колядующие или что-то в этом роде, сердито думаю я, разочарованный тем, что меня оторвали от моих ритуалов самоистязания. Проваливайте.

Я еще немного лежу, надеясь, что они поймут намек и уйдут, но стук раздается снова. На этот раз он более настойчив, и я откидываю одеяло, хватаю скомканный халат, валяющийся на полу, и накидываю его, прежде чем выйти в коридор и спуститься по лестнице.

— Проваливайте! — Кричу я, озвучивая мысль, которая звучит в моей голове так же громко, как рождественские колокола, и я снова слышу стук, когда достигаю нижней ступеньки лестницы. — Ради всего святого — я распахиваю дверь, готовый отогнать любого, кто стоит у меня на пороге, рычанием и несколькими сердитыми ругательствами, когда резко останавливаюсь, застывая на месте.

На моем пороге нет колядующих. Вместо этого я вижу совсем другое.

Перед моей дверью стоит на коленях видение. Женщина, похожая на ту, что была в старой сказке: волосы черные, как ночь, кожа бледная, как снег, губы красные, как кровь. Даже с ее глазами, закрытыми красной шелковой повязкой на глазах, я вижу, что она потрясающая, одетая в красное шелковое белье с кружевами: корсет, который прикрывает ее груди, подчеркивая их наилучшим образом, несмотря на их маленький размер, ее бледная кожа просвечивает сквозь кружевные вставки, спускающиеся до бедер. Там она прикрыта красными шелковыми трусиками, но только-только, ее ноги в чулках, которые облегают бедра, красный кружевной пояс с подвязками поддерживает их. Ее ноги обнажены, за исключением чулок, и поверх всего этого зеленая шелковая веревка связывает ее запястья и лодыжки, вокруг ее тонкой шеи и талии, спускается вниз между вершинами бедер, где теперь я вижу, что трусики разделены тонкой щелью, завязанная узлом веревка прижата прямо к ее киске.

Моя эрекция начала исчезать, но мгновенно возвращается в полную силу, такая сильная, что кажется, будто мой член может сломаться, если я прикоснусь к нему. Боль становится почти невыносимой, и я внезапно представляю, как хватаю в пригоршню ее темные волосы, откидываю халат в сторону и погружаю свою пульсирующую длину между ее красными губами.

Она выглядит так, словно ее упаковали в подарочную упаковку в замысловатом японском стиле шибари. У меня есть подсказка о том, кто отправил ее сюда, еще до того, как я потянулся за красным конвертом, свисающим с веревки, обмотанной вокруг ее шеи наподобие ошейника. Я видел нечто подобное только однажды, на роскошной вечеринке, устроенной Кайто Накамурой, где было множество женщин, повязанных различными узорами шибари, и все они были расположены по-разному для удовольствия мужчин на вечеринке. Это было, безусловно, самое эротичное зрелище, которое я когда-либо видел, самая впечатляющая вечеринка, на которой я когда-либо был, и наибольшее количество раз, когда я кончал за одну ночь, все это Кайто прекрасно знавал. Я не сомневаюсь, что он имел это в виду, когда посылал эту девушку ко мне на порог.

Волна неутоленного головокружения захлестывает меня, когда я тянусь за карточкой. Почти неконтролируемая похоть борется с моими чувством вины и стыда. Ты этого не заслуживаешь. Ты не можешь получить ее. Ты сломал своего последнего питомца, более того, ты потерял ее, ты потерял ее… слова гремят у меня в голове, причиняя боль, заставляя меня хотеть кричать, когда я тянусь к карточке онемевшими пальцами, девушка абсолютно неподвижна передо мной, пока я не отрываю ее от ее шеи. Когда я это делаю, она издает приглушенный, беспомощный стон, который пронзает меня до глубины души, приглушая мое возбуждение лишь на мгновение, пока я гадаю, в каком она состоянии. Она, должно быть, накачана наркотиками, раз так спокойно стоит на коленях, и по синеватому оттенку ее кожи я вижу, что ей должно быть, холодно.

Инстинкт берет верх, и я наклоняюсь, подхватывая ее на руки. Жестокий, жестокий! Мой разум кричит мне. Вожделеешь ее, пока она мерзнет на твоем пороге. Монстр. Зверь.

Жестокий.

Сломанный.

Монстр.

У меня раскалывается голова. Такое ощущение, что слова врезаются мне в череп, кричат на меня. Я резко поднимаю ее, и захожу внутрь, захлопывая дверь пинком, иду по коридору, чтобы отнести ее в комнату для гостей… другую, не ту, в которой жила моя маленькая куколка. Моя Ана.

Я не хочу прижимать к себе эту девушку слишком близко. Она и так меня слишком возбуждает, и мне стыдно за это. Я сжег все остальные фотографии, которые у меня были, все воспоминания о любой женщине, которая когда-либо была здесь, кроме Анастасии. Я был предан ей, единственной женщине, которую я по-настоящему любил с тех пор, как умерла Марго. Даже после того, как я вернулся, и моя маленькая куколка была потеряна для меня, я сказал себе, что непоколебим в этой преданности. Что если я не смогу заполучить ее, у меня никого не будет. И все же, один только вид незнакомки, связанной по рукам и ногам шибари, на моем пороге делает меня твердым как скала и причиняет боль.