Мысли снова и снова крутятся у меня в голове, пока я хожу из магазина в магазин за едой и вином. Я задерживаюсь, потому что часть меня хочет остаться в мире, среди людей, на холоде и солнечном свете. Я чувствую себя живым, хотя и сопротивлялся этому с тех пор, как вернулся, чувствуя, что я этого не заслуживаю. Что все, чего я заслуживаю, это темноты и смерти.

Я уже испытывал это однажды с тех пор, как вернулся в Париж, когда обнаружил Ноэль на пороге своего дома. Это опасное чувство, желание вернуться к жизни. Забрать то, что у меня было раньше.

Я должен сказать ей, чтобы она уходила, думаю я, возвращаясь домой. Кайто угрожал забрать ее обратно, но сейчас я чувствую, что он, скорее всего, переключился на что-то другое, забыл о ней. Кайто всегда был капризным, легко отвлекающимся, непостоянным и подверженным приступам зацикленности. К настоящему времени он наверняка нашел что-то еще, что привлечет его внимание.

Я знаю, что не способен быть для нее хорошим хозяином. Я хочу, чтобы она была той, кем она никогда не сможет быть, никогда не станет, и я ненавижу себя за то, что хочу этого. За то, что хочу забыть Анастасию, за то, что хочу кого-то другого, и если я не буду осторожен, я вымещу это на Ноэль.

Она хороший питомец, настолько хороший, насколько это возможно, не понимая, что это такое на самом деле, без хорошего хозяина, который мог бы ее обучить. Она заботиться о квартире, следует моим самым элементарным правилам и оставляет меня всегда в покое. Она не пыталась обокрасть меня или сбежать. Она заслуживает лучшего, чем это.

— Кайто был неправ, — бормочу я вслух себе под нос, приближаясь к квартире. Я не заслуживаю Ноэль, и она не собирается исцелять меня. Она не кинцуги, не мое золото. Теперь, когда Анастасии больше нет, ею никто никогда не сможет стать.

Я никого не заслуживаю.

Я поднимаюсь по ступенькам в квартиру, захожу внутрь и бросаю ключи на поцарапанное бронзовое блюдо у двери. Мои шаги приглушены на ковре в прихожей, теперь чисто выбитом, цвета проступают так, как не проступали уже давно. Я не слышу Ноэль, но это ничего не значит, она может быть наверху, убирается в библиотеке или в подвале, стирает белье. Я не собирался делать из нее горничную, но это было единственное, что я мог ей дать, чтобы не сделать намного хуже. Чувство вины охватывает меня, и я чувствую сильнее, чем когда-либо, что сказать ей уйти, это правильный выбор.

Я верну ей паспорт, дам немного денег и отправлю восвояси, твердо говорю я себе, ставя продукты на кухне и направляясь в гостиную. От этой мысли меня пронзает странная боль, как будто это не совсем то, чего я хочу, но даже если так, это не имеет значения. Я не могу больше держать ее здесь, или все пойдет наперекосяк. Я причиню ей боль. Я чувствую, что с каждым днем мой рассудок ускользает все больше и больше, и я боюсь того, что случится, если я оставлю ее здесь. Я заберу ее с собой, если сделаю это.

Она не может спасти меня. Я могу только погубить ее.

Я оглядываюсь и замечаю, что дверь в кабинет осталась открытой, что странно. Ноэль всегда хорошо закрывала комнаты после того, как уходила из них. Из коридора доносится приглушенный звук, и я оборачиваюсь, гадая, в своей ли комнате Ноэль. Возможно, убирается, или… Внезапная похотливая боль охватывает меня при мысли о том, что я иду и вижу, как она принимает ванну в полдень или трогает себя в постели, думая, что я ушел. От этого вуайеристского наслаждения мой член мгновенно твердеет, посылая дрожь по позвоночнику. Не только при мысли о том, чтобы застукать ее вот так, когда ее руки скользят по разгоряченной влажной коже или пальцы скользят под трусиками, но и о том, как я мог бы наказать ее за это, как хозяин наказал бы своего питомца за получение подобных удовольствий без разрешения.

Я был бы хорошим мастером, не так ли? Рассуждаю я, пока иду по коридору, мой пульс учащается в груди, нарастает предвкушение. Я знаю, что это неправильно, что, видя ее такой, я переступлю черту, что потеряю всякое подобие контроля. Мой член уже болит, пульсирует, нуждается. Это было так чертовски давно. Я уже чувствую себя наполовину безумным от вожделения, и я даже не знаю, действительно ли мои воспаленные фантазии соответствуют тому, что происходит.

Я подхожу к двери Ноэль…и застываю на месте, часть похоти смыта внезапной, яростной волной ярости.

Звуки доносятся не из комнаты Ноэль. Они доносятся из комнаты в конце коридора…

Той, в которую я сказал ей никогда не заходить.

НОЭЛЬ

Кабинет Александра, безусловно, самое простое и трудоемкое помещение для уборки. Он больше туда не заходит, так что не то, чтобы там было особенно грязно, но пыль, тем не менее, собирается, и поэтому это должно быть частью моей рутины. Я остаюсь занятая на кухне, пока не слышу, как он уходит, не желая пересекаться с ним. Как обычно, я увидела его этим утром, когда он принес мою тарелку с завтраком и подождал, пока я встану на колени на полу, как послушный домашний питомец, прежде чем поставить ее, а затем попятился из комнаты. Он больше не остается смотреть, как я ем, как будто ему не терпится уйти от меня, и поэтому, конечно, как только его шаги удаляются, я сажусь на край кровати со своей тарелкой. Это почти похоже на игру, но с последствиями, в которых я не совсем уверена.

Как только я узнаю, что он ушел из дома, я иду убираться в кабинет, наслаждаясь дополнительной свободой от осознания того, что его некоторое время не будет. Убирать комнату утомительно из-за разбросанных стопок документов, файлов и бухгалтерских книг, которые мне приходится передвигать и убирать, стараясь быть осторожной, чтобы не потревожить все это слишком сильно и не выглядеть так, будто я подглядываю что, конечно, я делаю изрядно, пока могу.

Большая часть того, что я нахожу, кроме купчих на антиквариат, книги и тому подобное, это скучные деловые квитанции и электронные таблицы, в которых я ничего не понимаю. Я действительно не понимаю, что принесло Александру столько денег, знаю только, что у него их много.

Однако сегодня, когда я убираю со стола, я нахожу кое-что еще. Что-то, что заставляет меня прекратить все, что я делаю, перечитывать пачку бумаг, когда холод пробирает меня до костей, страх поглощает все остальные мои мысли.

Я потеряла бдительность. Я начала доверять ему, думать, что он просто грустный, одинокий мужчина, который не просил, чтобы ему присылали девушку. Что настоящим злодеем в этом был Кайто, а не Александр. Что мне нечего бояться Александра. Я была чертовски неправа. Бумаги, которые я держу в руках, это скорее купчие, но не на предметы искусства, книги или антиквариат.

Они на людей.

Девушки, в частности, все такие же сломанные и ущербные, как и другие вещи, которые собирает Александр, их “дефекты” отмечены в купчих, как и у любого другого предмета, как будто это все, чем они являются… их уже нет? Одна девочка была слепой, другая глухой, а еще у одной была искривлена нога, у другой не хватало пальцев, одна не могла говорить, а еще у одной большая часть тела была покрыта ожогами. Всего их около десяти, и ни одной здесь уже нет. В самом низу находится одна купчая, мятая, чернила слегка потекли и покрылись пятнами, как будто документ в какой-то момент намок.

Анастасия Иванова. Приобретена у Алексея Егорова. 5’11, блондинка, 110 фунтов. Бывшая балерина. Ступни деформированы от ножевых ранений и ожогов. Психически нездорова. Покупатель должен знать, что у нее есть связи с американской мафией и членами Братвы.

Продана Александру Сартру за 100,000,000.000 долларов

На мгновение у меня в голове не укладывается цифра в купчей. Сто миллионов долларов? Я вообще не могу представить, что у меня есть столько денег, не говоря уже о том, чтобы потратить их на одну транзакцию. Я с любопытством перелистываю страницы назад. Ни одна из других девушек не была куплена так дорого. Для сравнения, все они продавались очень дешево, за пять цифр или меньше. Девушка с ожогами была продана Александру всего за пять тысяч.