- Сказки какие-то… - выронил Эрвин, но ощутил облегчение: буйные фантазии Давида отвлекали от безнадеги. – А разве люди в этом вашем мире не испытывают жадности? Если, положим, боги отпустили на каждого по сотне эфесов довольства – что помешает одному ограбить девятерых и забрать себе тысячу?

- Культура, милорд. Мир очень изобилен, деньги и блага достаются малым трудом, а вот репутация и доброе имя дорогого стоят. Никто не рискнет большой ценностью ради малой.

- Репутация… - Эрвин как следует обдумал ответ. Было приятно посвятить мысли чему-либо, кроме отчаяния. – Неужели каждый в том мире имеет достоинство и честь?

- Именно так. Мир настолько изобилен, что детям совсем не нужно трудиться, а взрослые дают отпрыскам и образование, и воспитание. Представьте: каждого человека там обучают так хорошо, как у нас – лишь королей и великих лордов.

- Среди великих лордов тоже встречаются мерзавцы, - отметил Эрвин. – Но главное сомнение в другом. Я стараюсь поступать по чести не только из-за воспитания. Я принадлежу к сословию дворян, хуже того – к северным лордам, и даже больше – к агатовцам. Надо мною довлеет мнение всех этих благородных зазнаек. Будет очень досадно, если сестра напишет мне: «Я – Север, а ты – нет». Или Роберт посмотрит укоризненно и скажет: «Бывает…».

- Простите, милорд, к чему вы ведете?

- Моя честь обусловлена принадлежностью к роду Агаты и семье Ориджин. Я стараюсь быть достойным агатовской крови. Отсюда, кстати, и берется слово «достоинство». Но вот, например, Кид – тот юноша из Спота, «хороший денек». Он – простолюдин из обычной семьи, землею не владеет, вассальной клятвы не давал. Зачем ему высоко нести себя? Он не имеет звания, которому нужно соответствовать.

- Он носит звание человека. Самое высокое из возможных.

- Философия, - хмыкнул Эрвин с легким пренебрежением. – Каждый морален, поскольку горд быть человеком?

- Да, милорд.

- Это ерунда. Ни к чему не мотивирует неотъемлемое звание. Дворяне боятся потерять титул, священники – чин, мастера – грамоту от гильдии. Но человеком ты будешь в любом случае! Главное ходить на двух ногах и не хрюкать, а все остальное - можно.

- Не в страхе же дело, милорд! Поймите: Человек – великое творение богов! Нужно лишь осознать свою ответственность. Мы родились Людьми, а не свиньями или псами. Разве это не причина, чтобы быть человечными? Неужели без титула этого не понять?!

Давил разгорячился, что редко с ним случалось. Эрвин заметил:

- Дело касается лично вас, не так ли? Вы – актер из семьи актеров. Простите, отче, ваш род совсем не высок - ниже только воры и путаны. Поэтому вам так важно доказать, что каждый человек благороден?

Если Эрвин и задел его, Давид не подал виду:

- Я всего лишь живу согласно своим убеждениям. Коль верю, что Человек – высокое звание, то и стараюсь быть достойным, несмотря на низкое происхождение.

- Не держите зла, - попросил герцог. – Я признаю ваши достоинства, но вы – исключение. Мораль среди низкородных – редкость, а не правило.

- А отчего так, милорд? Не потому ли, что голод – не тетка? Бедняк сделает все, чтобы выжить. Мораль ему не по карману.

Эрвин заметил приближающегося Хайдера Лида. Лицо и походка капитана выдавали возбуждение.

- Я не против пищи для бедных. Будут деньги, накормлю всех подряд, - сказал герцог, чувствуя в душе огонек надежды. – Я против оружия в руках подонков.

- Милорд, пленник очнулся!

Хайдер Лид был возбужден аж до блеска в глазах. Его поза выдавала нетерпение – сорваться и бежать назад, к пленнику. Он явился лишь потому, что имел приказ: доложить сразу, как шаван придет в сознание.

- Он может говорить?

- Да, милорд, и даже понимает по-нашему. По глазам вижу, что понимает. Но корчит из себя дремучего дикаря, чтобы избежать допроса.

- Хорошо, капитан, я побеседую с ним.

Лид кашлянул.

- Милорд, в этом нет нужды. Позвольте мне произвести допрос, я справлюсь наилучшим образом. Даже не сомневайтесь, все из него вытрясу!

- Не сомневаюсь, капитан.

Эрвин поднялся и накинул плащ. Странно в Степи: как бы ни жарило днем, к вечеру становится зябко.

- Милорд, простите… - Лид замялся. – Я думаю, вам не стоит присутствовать. Пленник располагает знаниями о том, как стрелять из Перста. Нам нужно получить эти сведения. Я хочу применить надежные методы. Они могут быть неприятны для вас.

Ах, если бы требовались только знания!..

- Нынче не будет никаких методов. Я только поговорю с ним.

Эрвин зашагал в ту часть лагеря, где встали на ночлег Лидские Волки. Капитан нагнал его и сказал с нажимом:

- Милорд, простите мои слова, но у вас доброе сердце. В разговоре пленник ощутит, что вы не любите мучить людей. Его страх ослабнет, что усложнит мне работу.

- Вряд ли, - обронил герцог.

Шаван лежал, надежно спутанный ремнями. Вооруженная Перстом рука была отведена за голову и привязана петлею к шее с таким расчетом, что любое движение удушало пленника. На голом боку темнела рана. Она выглядела пугающе хорошо: не кровоточила, не гноилась, края даже начали рубцеваться. Первокровь сделала дело!

Эрвин подобрал седло, снятое с чьей-то лошади. Положил за головой пленника, сел так, чтобы смотреть сверху ему в глаза. Черные зрачки шавана цепко следили за каждым движением. Он не избегал взгляда северянина, а значит, был не особенно испуган.

- Как тебя зовут?

Шаван издал ряд малопонятных звуков.

- Вряд ли это твое имя. Вероятно, ты говоришь на рейском наречии: «Я не понимаю». Уверен, что ты лжешь. Пауль говорит на поларийском, он не вручил бы Перст Вильгельма парню, чьей речи не понимает.

Шаван разразился потоком слов. Эрвин уловил среди них только: «Пауль» и «Гной-ганта». Голос шавана звучал дерзко и даже грозно.

- А сейчас, надо полагать, ты говоришь, что ужасный Гной-ганта отомстит за тебя и всех нас уложит в пыль. Уверяю, это не так. Пауль ушел туда, где ожидал меня встретить: к Славному Дозору. Поняв свою ошибку, он все равно не вернется, поскольку спешит в Уэймар. Меня преследует только ганта Ондей.

Шаван оживился от последнего имени. Поджал губу так, что зубы блеснули в лунном свете, и свирепо произнес:

- Ондея тирли та! Ондея ханида вир канна теде! Ме тенари, чирлик кус!

- Да-да, понимаю, Ондей – храбрый воин, он всех нас поголовно чирлик. А теперь я прошу тебя помолчать.

Герцог извлек из ножен дагу и положил клинком на губы шавана. Тот умолк, а Эрвин помедлил, чтобы собраться с мыслями. Или – с чувствами, сказать точнее. Начал неторопливо, сплетая голос со звуками сверчков и криками ночных птиц:

- Должно быть, ты удивлен, что я ни о чем не спрашиваю. Ждал пыток и допросов, собирал мужество в кулак, чтобы храбро рассмеяться мне в лицо… А я даже не хочу слушать - странно, не так ли? Но я удивлю тебя еще сильнее, когда скажу, что не питаю злобы или ненависти. Даже грустно, что ты лежишь раненый и связанный, хотя мог свободно скакать в седле рядом со мной. Ты ведь не успел понять тогда, в Рей-Рое, сразу кинулся в бой – а мы-то пришли ради мира. Ганта Гроза стал моим другом. Он должен был убедить Степного Огня принять мой союз. Впервые в истории шаваны и волки выступили бы под одними знаменами…

Повернув голову, пленник стряхнул дагу. Но не заговорил, а облизал сухие губы.

- Хочешь пить?..

Эрвин попросил флягу у Хайдера Лида, приложил ко рту шавана.

- Ты стал слугой моего смертельного врага - того, кого вы зовете Гной-гантой. Ты убил Грозу и многих моих кайров, стрелял в меня самого, и если б попал, то плясал бы от счастья. У меня есть дюжина причин ненавидеть тебя и отдать под пытки. Однако я не питаю ненависти. Вы такие, какие есть. Было бы странно гневаться на это. Людей невозможно изменить, они всегда поступают согласно натуре. Мой брат жесток и глуп, моя сестра слишком ранима, Аланис гневлива и горда, Галлард Альмера - лицемер, Виттор Шейланд – трус… Черты характера лежат на каждом из нас, словно клеймо проклятья. Даже если они мешают, приносят страдания и боль – мы все равно остаемся заложниками своей натуры.