Ирина сие поняла сразу, как только увидела-рассмотрела дерзкую красоту Катерины, её гордый, на грани бесстыдства взгляд, всю самою её, наполненную бунтующей против смирения женской плотью. Ирина была для своего времени просвещённой женщиной, она понимала подлинное искусство, знала греческих и римских художников, ваятелей. И она пожалела, что никому из них не дано видеть такое торжество жизни, такую удивительную гармонию тела. Оно было скрыто под одеждой, но Ирина угадывала его и обнажала. «Да простит меня Всевышний. — Рассматривала грациозные линии русской Афродиты. — Откуда ты? Да любят ли тебя мужи российские?»

«Любят, страстно! Лихо мне от их любви», — отвечала Катерина, читая в глазах Ирины её вопросы.

Ирина и Катерина стояли друг против друга долго. Их созерцающие взгляды не привели ни ту, ни другую в смущение или тем паче в замешательство. У каждой из них было своё состояние покоя. Они даже не обращали внимания на княгиню Одоевскую, которая суетилась, семенила из угла в угол по гостевой палате.

Катерина в этот миг думала о том, почему сия чудесная женщина несчастна в жизни, лишена радостей, лишена семьи, детей. «Как было бы прекрасно, если бы её окружали шестеро, как у Ксении Романовой». Почему-то Катерина любила слушать рассказы Фёдора о детях. Бывало, слушая его, себя жалела, что бездетна. Да и родила бы многажды, но не хотела прелюбодейчищей плодить. Теперь вот и бывшую царицу пожалела по-бабьи.

У царицы-инокини наплывали свои размышления о молодой цветущей женщине, которая стояла перед нею. Она по каким-то скрытым приметам догадалась, что Катерина не простая смертная, что такой взгляд, как у неё, может быть лишь у человека, владеющего тайными силами природы. Да и чародейскими. Только такой человек может смотреть так независимо на сильных мира сего. Да как она тогда в карету-то к ней влетела! У Ирины до сих пор, лишь вспомнит, мурашки по спине пробегают.

Но вот наконец Ирину потянуло к Катерине, захотелось тронуть её рукой, обнять. И она подошла к ней и сказала просто, как старой знакомой:

— Ты искусная волшебница, рука твоя под Божьим вдохновением. — И Ирина взяла Катерину за руку, потом за талию и повела её в свой покой.

— Спасибо, государыня. Мне сказали, что у тебя есть желание познать тайны рукоделья...

— Принеси мне эту радость, дочь моя, — ответила царица-инокиня.

...И почти три года, каждый месяц, а то и дважды в месяц, Катерина навещала Ирину. Трудно, порою невыносимо тяжко было ей в монастыре, но каждый раз Катерина торопилась туда, чтобы облегчить страдания полюбившейся ей женщины.

Ирина угасала на глазах. И сама знала, что завершает земной путь. И однажды, видя, как Катерина мучается от бессильных переживаний, сказала ей:

— Ты стала мне сестрой, я полюбила тебя. Но ты больше не приходи в монастырь. Нам Богом велено расстаться. Да выполни мою волю, отвези пелену «Воскресенье Христово», что вместе сотворили, в Вознесенский монастырь.

— Выполню твою волю, матушка, — ответила Катерина.

— Там я встречусь с нею вновь, — печально проговорила Ирина. — А тебе спасибо, ясновидица.

Расставаясь, они обе всплакнули, понимая, что разлучаются навсегда. Да так оно и случилось.

Катерина снова начала торговать узорочьем и паволоками. Она обновила и расширила лавку, наняла приказчика, на торжищах накупила товаров у иноземных купцов. В лавку потянулись модницы со всей Москвы, каждый день здесь можно было встретить многих знатных жён. Навещала свою знакомую и княгиня Одоевская.

Сильвестр помогал Катерине как совладелец лавки. Он вёл переговоры и дела с мастерами-ювелирами, с купцами, доставлял иной раз покупки по домам именитых покупательниц. Катерина и Сильвестр так и жили, не обременённые узами супружества. Зато крепкими узами были связаны духовно. Вечерами, а иногда и по ночам они предавались ведовским забавам, раскрывали друг другу судьбы знакомых горожан, заглядывали в будущее. Оно их пугало, особенно Катерину. Каждый раз, когда она заглядывала в завтрашний день, ей казалось, что на неё накатывается-летит огромной высоты волна. Она видела штормовое море, какое запомнилось ей с того печального дня, когда погиб её отец.

Катерина предвидела всё, что случится с её Фёдором. И потом, когда сие произошло в действительности, она только чудом, только благодаря Сильвестру не рехнулась умом. В это трудное для Катерины время Сильвестр оказался бескорыстным и преданным другом. Ради Катерины он готов был не пожалеть живота и спасти Фёдора от позора и ссылки. Катерина тогда сказала ему:

— Друг мой, не тщись. Я давно ведала, что боярину Фёдору идти через тернии и муки многие. Да пройдёт. А там встанет выше всех в России.

— Ищи и себе утешение. Не мыкай горе, — посоветовал Сильвестр.

— Утешусь, друг мой. Дай времечко, — отвечала Катерина. И чтобы не угнетать Сильвестра своей печалью, начинала петь песни ведовские. Он подпевал ей. А у неё голос лился тихо, шёл из глубины души и уносил уверенно и навсегда в лесную глушь, в луга первородные, в пору царствования Ярилы и Перуна.

И вот уж голоса льются сильнее, в них больше жизни, в них — ласка, в них — тепло, сочувствие:

И стала налаживаться жизнь у Катерины с Сильвестром. Вот-вот и погреются друг подле друга. Оба радовались про себя да присматривались, заново узнавая. И близким было уже примирение. А тут как гром среди ясного неба налетела новая беда. Взбунтовалась природа. То ночью две луны стали появляться, то два солнца в ясном небе возникали. Да поднимались столбы огненные до божьей лазури. Ночью же эти столбы в схватку, словно воины исполинские, сходились. Кровь лилась. По утрам народ лужи находил. Там и тут по России стали падать башни и колокольни. Волков и лис в лесах и на полях появилось несметное множество. И набегали они стаями на Москву, и пожирали людей по ночам. Когда же в летнем небе появилась хвостатая комета-огнищанка, Катерина сказала Сильвестру:

— Друг мой сердешный, быть беде страшной скоро. Надвигается на Русь мор и глад. И погибель неминучая ждёт всех через одного.

Но Катерина не удивила Сильвестра. Он и сам знал, что силы небесные прогневались на Россию, шлют ей небывалое испытание во всём. А тем, кто грешен, — в первую голову.

Знал Сильвестр и другое.

— Грядёт смута великая! К престолу царскому звериные лапы потянутся... Вся Русь встанет на дыбы!

— Не можно ли остановить сие бедствие, не ведаешь ли?

— Не остановишь Божьей кары. Да и сказать сие мы не можем, сожгут нас с тобой. Есть токмо один человек на Руси, который поверит нам.

— Да кто же? Не святейший ли отец Иов?

— Он, спаситель. Токмо он откроет нам свои уши, он охватит душой и сердцем всё народное горе. И токмо он отдаст свою жизнь в жертву небесным силам, чтобы спасти народ. Готова ли ты идти к нему?

— Идём к святому отцу! Идём!

— Но я сказал ещё не всё. Да чтобы услышала ты сие, надо закрыть лавку.

И они закрыли свою лавку: на двери и ставни железные запоры повесили, сами скрылись в ней. Да тут же в лавке Сильвестр зажёг две свечи, поставил слева и справа на стол, усадил напротив себя Катерину и, перекрестив все углы, тихо повёл речь: