Согревала сердце Иова забота Бориса о процветании церкви, о её величии. Вот начал завозить камень для достройки колокольни Ивана Великого. Дух захватило у боголюбца от восторга, когда Борис показал ему макет собора Святая Святых, который надумал строить по наказу царя Фёдора.

— Ты мне место укажи, отче владыко, чтобы лепшее, где стоит Архангельский собор, — просил патриарха государь.

И было найдено такое место, и художники разметили на нём, где опоры ставить. А там царь распорядился лес и камень завозить. Сие движение Иов записывал каждую неделю. Он писал о том, что могущество России рождалось делами Бориса Фёдоровича, что она безопасна своими силами и счастьем внешних обстоятельств. С особым душевным подъёмом Иов выписывал слова о том, что, управляя мудрой твёрдостью и кротостью Божеской, царь Борис Фёдорович вёл свой народ дорогою благополучия: да чтобы не было в державе недовольных, голодных и сирых. И было в державе всё так, как виделось Иову. Имя России возвеличилось в Азии и в Европе, и многие зарубежные державы искали с Россией мира и дружбы. Иову было по душе то, что Годунов стал истинным отцом народа. Он уменьшил тяготы крестьянам, дал многие льготы торговым людям, он проявлял щедроты к лучшим сынам отечества. При Годунове русская земля не обагрялась кровью, а преступников наказывали только ссылкою. Но Иов писал не только похвальным словом. Он напоминал царю, чтобы строго исполнял обет царского венчания и был справедлив. И за минувшие два с лишним года, как отмечал Иов, царь ни разу не нарушил священный обет.

— Если бы и впредь так было, — молил Бога патриарх, — чтобы правосудие судило не строже, чем Господь, чтобы Русь любила своего венценосца и желала ему долгие лета.

По своей воле, по душевному порыву и Божественному Провидению Иов сочинил особую молитву, посвящённую Борису Годунову. И её разослали по всей России и читали в храмах на трапезах и вечерях в монастырях. Возвышенностью и искренностью отличалась молитва Иова. «Слуги Божия, царя Всевышним избранного и превознесённого, самодержца всей Восточной страны и Северной; о царице и детях их; о благоденствии и тишине отечества и церкви под скипетром единого христианского венценосца в мире, чтобы все иные властители перед ним уклонялись и рабски служили ему, величая имя его от моря до моря и до конца вселенныя; чтобы россияне всегда с умилением славили Бога за такого монарха, коего ум есть пучина мудрости, а сердце исполнено любви и долготерпения; чтобы все земли трепетали меча нашего, а земля Русская непрестанно высилась и расширялась; чтобы юные, цветущие ветви Борисова Дома возросли благословением Небесным и непрерывно осенили оную до скончания веков!»

И никто в России не предполагал, что молитва Иова поможет высветить тайную подоплёку отношения россиян к царю Борису Годунову. Оказалось, что исполняли молитву далеко не все, потому что хотели видеть на престоле другого царя.

И когда Борис Фёдорович пришёл к патриарху, и поведал ему то, что услышал от дяди о чёрных замыслах Романовых, и спросил:

— Отче владыко святейший, скажи на милость, что мне делать? Может, благословишь отказаться от царствия в пользу однокровников царицы Анастасии и двоюродных братьев Фёдора? Что делать, если в гнезде Романовом зреет заговор против законного избранника? Сие не есть мелкое действие Симеона Шигалеевича к престолу, от которого он с покаянием отказался. Тут всё круче. Дай же совет, духовный отец.

— Тебе пути назад нет, государь. И церковь отречения не позволит. В ином будь твёрд, сын мой. Помни, — продолжал Иов, — всем ослушникам царской воли неблагословение и клятва от церкви, месть и казнь от синклита и государства всякому мятежнику и раскольнику любопрительному, который дерзнёт противоречить деянию соборному. — Иов волновался, глаза гневно горели.

Борис Фёдорович возразил патриарху:

— Но, отче владыко, — горячо воскликнул он, — я же дал слово не казнить и не просить крови!

— Щедрость сердца твоего ведома, сын мой. Но помнишь ли ты о государстве? Что будет, если Россия потеряет тебя?!

Борис Фёдорович ушёл от Иова расстроенный и недовольный собой, дядей и патриархом. Во дворце он уединился, сел в любимое кресло у окна и задумался, долго не пускал никого к себе. И пришёл к выводу, что дядя Семён и патриарх правы: он должен защищаться от врагов ради России.

Боярин князь Фёдор Романов в этот день примерялся, как ему тайно побывать у Катерины. До Пречистенки, где жила и держала лавку Катерина, рукой подать. Думал он вещий сон у своей знатной ведуньи раскрыть, да ежели нет дома Сильвестра, погреться душою и сердцем возле своей любви. И предлог нашёлся, чтобы боярыня Ксения в догадках не мучилась:

— Ноне после обедни в Донской монастырь поеду. Слышал я, мёд башкирский доставили келари, себе спроворю пудов десять.

Любящее сердце трудно обмануть. Ксения догадалась, что опять её боярина-супруга бесовская болезнь закружила, да виду не показывала. Лишь с умыслом спросила:

— Да сладок ли мёд-то? — В карих, чуть печальных глазах боярыни мелькнула озорная искра. — Аль от своего-то отвык? — И улыбнулась Ксения-костромичка, мать пятерых сыновей и дочери. Да рос среди её сыновей пятилетний Михаил, дабы стать первым русским царём дома Романовых. Но пока сие никому не было ведомо, разве что Сильвестру и Катерине, которые хорошо видели будущее старшего Романова и его младшего сына. Видели они бечеву, в коей сплелись судьбы будущего патриарха и его венценосного сына.

Всё понял из слов боярыни Ксении Фёдор Романов. Да что там, почитай, более двадцати лет свой-то медок был слаще любого на земле. Костромская Ксюша оказалась даром судьбы ласковым и желанным. Но бабья доля тяжкая, хоть и боярская, двенадцать сынов-дочерей родила, шестерых схоронила — а это всё слёзы, всё сердечный надрыв. Поостыла она к муженьку. А ему подай погорячее кого. Вот и нашёл Катерину-огнищанку, каждый раз опалявшую Фёдора огнём до сердцевины.

Ксения между тем спросила:

— Долго ли пробудешь в монастыре-то?

— Да ведаю ли? Нам бы с тобой вместе съездить, помолиться. Ну да в другой раз, — милостиво произнёс боярин Фёдор.

Но «другого раза» у Романовых не оказалось.

Боярин Семён Годунов прошёл выучку у Малюты Скуратова-Бельского. Но в опричной «гвардии» не состоял. И всё-таки умел поступать так, как действовали опричники: внезапно, коварно, расчётливо. Как только царь Борис Фёдорович позвал наконец боярина Семёна к себе и повелел провести обыск на подворье князей Романовых, а если доводы окажутся верными, то арестовать виновных, Семён Никитович начал действовать. Знал он, что на подворье Романовых можно проникнуть разве что с сотней стрельцов. Дворня крепко охраняла палаты князей. Но был у боярина Семёна незаменимый помощник Лаврентий. Лихой человек, ловкий, сильный и беспощадный. Он первым и появился возле палат Романовых. Да притворился нищим сиротой, стал клянчить милостыню. А тут как раз боярину Фёдору пришло время к Катерине ехать. С подворья холопы выбежали, стали прогонять от ворот калек да нищих, что всегда обитали возле подворья Романовых в надежде получить корм.

Навалились холопы на нищую братию, бьют их батогами, гонят. И Лаврентию досталось. Он и закричал: «Люди добрые, ратуйте, сирого бьют!»

Знал московский народ про государево слово: не обижать сирых и бедных, с ненавистными романовскими холопами схватился. Всё торжище прихлынуло к подворью Романовых. А холопы оттуда все выбегают на помощь своим, больше сотни их вывалило. Побоище настоящее по всей улице разлилось. Тем временем из переулка Помётной две больших кареты выкатило к воротам Романовых, а из них, как горох, люди служилые государевы посыпались. Ещё два возка подкатили. И тоже в них добрые молодцы-служилые из Разбойного приказа явились. И все бегом к палатам Романовых. А прежде всего к хоромам боярина Александра. Да тут же и к палатам ещё троих князей Романовых: Михаила, Ивана, Василия.