Николай-грек так и сгинул. Сколько служилые люди Разбойного приказа ни искали следов — не нашли, будто в воду канул. Подозревали, что сей разбой учинили людишки Богдана Бельского. И правителю Борису об этом его дядя Семён Никитович говорил. Да Борис сказал коротко: «Коль не схватили за руку, не судите».

Бориса больше тревожило то, что от Сильвестра не было вестей. И о нём никто ни слова не приносил. Вот уже и год миновал — нет Сильвестра. Нет послов из Антиохии, из Царьграда.

Но слухи о делах в Царьграде доходили до Москвы такие, что и верить им не хотелось. Будто бы магометане изгнали из Царьграда первосвятителя Иеремию, запретили в главном Вселенском соборе Айя-София появляться христианам, подвергают гонению христианских священнослужителей. Слухи эти были устаревшие и цены не имели.

Иов и Борис снова стали думать о том, кого послать в Царьград да в Антиохию, дабы узнать истинное положение вещей. Не мог поверить Иов в то, что магометане подняли руку на иерарха православной церкви. Хотя как не поверить, если на Святую Софию, ранее подпиравшую своими куполами облака, легла тень четырёх высочайших минаретов, поднятых волею завоевателей-турок.

Как-то митрополит Иов сказал Борису:

— Сын мой, проси повеления царя на послов в Царьград. С послами и пошлём богомольцев-лазутчиков. Феоклит ищет дороги...

— Отче владыко, другой меры не вижу. Снарядим послов по торговым делам. Да скоро. И ты готовь своих.

...И совсем неожиданно летом 1588 года, как раз через неделю после Акулины-гречишницы, до московского духовенства дошла весть, что в Смоленске появился восточный правитель христианской церкви, что в его честь в соборах и церквах города шло богослужение.

Торгового человека, что привёз известие, привели к Иову. Задумался митрополит: кто такой восточный правитель христианской церкви? Иов не мешкая отправился к Борису, и оба недоумевали: кто бы мог появиться-приехать безвестно?

— Сие нарушение донести до государя, — попросил Иов Бориса. — Отродясь не бывало, чтобы чужие священнослужители тайно появлялись в наших пределах.

Правителю не хотелось беспокоить царя.

— Сами вольны разобраться, — ответил он митрополиту. — Пошлю туда пристава да дьяка...

— Не обходи государя-батюшку, сын мой. Знаешь же его опеку над церковью, — настаивал Иов.

Борис знал, что царь Фёдор Иоаннович ревностно следит за порядком в церкви. И не стал огорчать митрополита.

В самом деле, доклад Бориса не на шутку взволновал Фёдора. Он даже возмутился тем, что в Смоленске нарушили его повеление не делать богослужений в честь неведомых странников.

— Мшеломство пресечь! — приказал он Борису. — Найти виновного в учинении богослужения без моего ведома, и пусть владыка митрополит Иов наложит строгую епитимью.

— Государь, всё сделаем, как велено. Завтра же утром отправлю чинов на расследование, — заверил Годунов царя.

Но на другое утро в Москву из Смоленска прибыл большой обоз. Купцы и монастырские келари привезли на продажу лён да мёд первого сбора. Ещё привезли короб новин. И митрополиту Иову стало доподлинно известно, кто незвано явился в Смоленск. Келари донесли, что в город прибыл первый иерарх Византийской церкви патриарх Иеремия. Столь важную весть Иов сам понёс царю.

— Ишь, тайком прикатил, — удивился Фёдора. — Да како же можно без гонцов в наши пределы?! — И повелел митрополиту: — Скажи Борису-правителю, дабы написал смоленскому воеводе выговор: «Впредь так просто не делайте, чтоб на рубеж никакой посланник и никакой человек под посад безвестно не приезжал».

— Слово в слово передам, государь, — ответил Иов.

— И сам пошли грамоту смоленскому епископу.

— Перечу, государь. Тебе сие лучше сделать.

Царь согласился, потому что всегда соглашался со своим духовником. И была послана царская грамота Смоленскому епископу. «Если патриарх станет проситься у воевод в церковь Пречистой Богородицы помолиться, то мы ему в церковь идти молиться позволяем. И у тебя в церкви в то время было бы устроено чинно и людно. Архимандритов, игуменов и попов было бы много, встречал бы ты патриарха и чтил его честно, точно так же, как митрополита всей нашей церкви».

И в Смоленск послали дьяка и пристава. В дорогу напутствовал их боярин Семён Годунов, от которого посыльные получили наказ:

— Разведайте, каким обычаем патриарх к царю не поехал, а в Смоленске моление ведёт. И теперь он патриаршество царьградское держит ли и нет ли кого другого на его месте?! А ещё, кроме нужды, что едет за милостынею, есть ли с ним от патриархов с соборного приговора приказ?

Дьяк и пристав слушали внимательно. Кого другого и не с таким бы рвением внимали. Семёна Никитовича боялись. Крутого нрава был боярин.

— Честь патриарху держите великую, — повторял он записанное в грамоте, — такую же, как нашему владыке митрополиту Иову. Да скажите патриарху, чтоб Москву не миновал, своим присутствием наградил высокий гость. Да про утеклеца рудого спросите. Год уже, повеления не исполнив, в бегах...

Путь от Москвы до Смоленска — прямой. Можайск — Вязьма, там и маковки церквей высматривай по окоёму. Да молодому дьяку — и тридцати ещё нет, ан в гору пошёл, завидовал пристав — дорога показалась скудной. И перво-наперво дьяк в Можайске заглянул в кружечный дом.

— Целовальник там шуряк моей кобыле, — пошутил дьяк, приказывая повернуть лошадей к кабаку.

Пристав под пятой у дьяка пребывает и делает всё, что дьяку угодно. А тому угодно, чтобы и пристав мёду с огненной водичкой выпил. До Вязьмы спали. А там снова целовальник роднёй оказался будто бы дьякову псу дворовому. И в Смоленске на постоялом дворе родственница нашлась, свояченица хавроньи, которую в прошлом году на Рождество Христово на соломе опалили.

Да всё бы обошлось, наутро бы к патриарху отправились, к воеводе и епископу, — на беду дьяк девку на постоялом дворе узрел. А у той девки в кошачьих зелёных глазах сила колдовская оказалась. Дьяк как выпил ендову медовухи, свататься к ней потащился. Она в ту пору с возу торговала прикладом для женского рукоделья. Дьяк стал приставать, да при народе. «Женой мне будешь невенчаной!» — кричал он.

Девка-то и повела его за собой. Идёт дьяк за нею, голову вверх дерёт от гордости. А она завела его в нужник, на толчок поставила, отвернуться велела. Как не послушаться? Сколько стоял, одному Богу известно, а как повернулся — козу узрел, стоит на месте девки, глаза лупит, рогами поводит. Обомлел дьяк да и сел на толчок, глаза открыть не смеет. Открыл-таки: ни козы, ни девки.

Вышел дьяк из нужника, видит: девка у воза стоит, торгуется с горожанкой, и козы нигде даже духу нет. «Наваждение», — шепчет дьяк.

Пристав возле зеленоглазой появился. Дьяк глянул на него, увидел, что губы облизывает, глаза маслено светятся. «Ишь, ошалел, сивый мерин», — недобро подумал дьяк. Да от второго конфуза сторониться стал, издали на девку поглядывал, искал, как укорот ей сделать. А она — глаз не отведёшь. Ну есть жар-птица. Огненно-рыжая коса вся в локонах, шея белая да как у лебеди длинная. И грудь высока, и стан тонок. Кобылицей она ещё дьяку показалась. «Ой, кобылица!» — пьянел дьяк.

Так весь остаток дня и вечер дьяк и пристав волочились за девкой. Чем бы всё кончилось, ведомо Богу, но не убереглась бы девка от шалых мужей, потому как забыли они государеву службу. Но к ночи вернулся на постоялый двор Сильвестр, который состоял в свите патриарха Иеремии. Как вошёл на постоялый двор, девка — к нему:

— Сильвеструшка, спаси, родимый! Коты ночные покою не дают.

— И кто тебя, Катенька, беспокоит? Да на ночных-то котов у меня и плеть есть.

Катерина показала Сильвестру глазами на дьяка и пристава да тихо сказала:

— Будто бы государевы люди они, из Москвы. Опасись, родимый.

— Коль так, то мы по-иншему.

Заплатил Сильвестр целовальнику за пол-ендовы медовухи и столько же водки купил да всё смешал и велел подать на стол дьяку и приставу. Сам сел с ними рядом, и Катерина тут же.