— А я за себя да друзей моих. Ох, Калина, бился бы я с тобой, да Сивый зла на тебя не держит. И знать ему про слова твои глупые не след.

— Не след к кукле привязываться на живую нитку, вот что истинно глупо. — Охолонул Калина, отступил, со вздохом ожерелок поправил. — Дорого бы я дал, на Тлом взглянуть одним глазочком. Чую, там средостение, там разгадка…

— Не место там для людей, — хмуро бросил чаруша.

Повернулся, да скорее прочь зашагал.

Мормагон только цыкнул.

Обход закончил, спустился к реке умыться. Горело лицо да голова — вот уж не мимо молвится, злая совесть стоит палача.

На мостках уже хозяйствовал кто-то: постирушку затеял. Бил-плескал платьем. Со спины вроде баба в сарафане, голова платком повязана. Калина рассудил, что не потревожит ничем, коли тихо умоется в сторонке.

Тут прачка полоскание кончила. Выпрямилась. Повернула голову, и увидал мормагон, как блеснул внимательный глаз вороний да клюв — железо сизое.

Вздох в горле застыл. Подхватился, руки растопырив, будто подпасок, чудь увидевший. Остамел совсем.

А тут костамокша клювом щелкнула — и в голове у мормагона щелкнуло, ровно кто над ухом раковиной стукнул.

Так и обвалился.

— А что, ребятушки, не видал ли кто Калину-молодца? — спросила Марга.

Беседа переглянулась.

— Опосля того как разошлись мы с ним, не видел, — первым отвечал Сумарок.

Отвернулся от кнута. Тот так смотрел, как если бы знал, какие слова были сказаны.

— Ох, тревожно мне, милые, сердце так и заходится, — виновато пожаловалась Марга.

— Да поди в баньке плещется, али за девками по кустовьям скачет, дудкой машет, — фыркнула Ильмень.

Сумарок да Степан сжалились, на Маргову маету глядючи, вызвались с ней идти на поиски, да не пришлось: сам мормагон к ним вышел.

Сел на бревнышко, в костер уставился.

— Ты чего это? — настороженно спросил кнут.

— Ах, Калина-молодец, попритчилось тебе?

Калина ровно опомнился. Ладони стиснул, пальцы заплел.

— Ничего не понимаю, — произнес.

— Ну дак то не новости, — усмехнулся Сивый.

Мормагон голову вскинул.

— Знает ли кто из вас о костамокшах?

Один кнут кивнул.

— Были такие, — отмолвил. — Да всех извели, еще в коконах.

— Стало быть, не всех…

— Да неужто встреча у вас вышла?

Вздохнул Калина и поведал компании, что с ним случилось-приключилось, и о подслушанной побасенке не утаил.

Сивый хмыкнул.

— Зря они ее того, зарыли. Выждали бы мало, раскололи камень, она бы оттуда как живая вышла. Если, конечно, не наврали с перепоя али страху, по людскому обыкновению…

— Думаешь, костамокша у тебя косточку отняла? — тихо спросила Марга.

Калина хмуро в ответ глянул.

— Какая теория стройная у меня была, — молвил горько. — Стройная да красивая! Ан все порушилось…

— Что за теория такая? Сказывай!

— Вот что я думал. Место это, Гусиный лужок, аккурат над Кольцами Высоты стоит. Часть Колец в воде лежит, часть в земле дремлет… И ровно раз в год, как Златые Рога встают, Луну нашу венчают, так на лужок всякий народ прибывает. И каждый несет с собой сказы-басни, что в родном лугаре слышал. А сие место эти сказки слушает, на свой лад толкует, да в жизнь воплощает… Образования такие. Что суща многоглавого, что огневиду… Думалось мне, и Куту пригрезилось то, о чем в страшных быличках толкуют, о чем он слыхивал, а слышал за жизнь наверняка не мало. Но костамокша! Вживе была, не выдумка!

Нахмурился чаруша.

— Почему же раньше не сбывало место истории ночные? Ведь не первый год Грай-Играй празднуют!

— Тоже думал. В последние лета неспокойно все, то стерга, то стремглав себя кажут, а уж им полагается давным-давно прахом истаять…

Призадумались все. Иль зябко плечами повела, глазами вскинула.

— Как же так, нешто всякое болтанье теперь сбудется? На игрищах чего только не плетут языки!

— Раньше костамокши-то на то ставлены были, чтобы кости больные, слабые да поломаные извлекать из тела человекова, да наместо гнили вкладывать железные или стекла каменного. Могла так весь костяк перебрать, новый эндоскелет сложить, стосильный. Потом одичали, пришлось выкосить.

— Не хочу я кости железные! — вскочил вдруг Калина. — Хватит мне и этого…

Метнулся руками к горлу да поясу.

— Да что плохого-то, коли железо в тебе? Крепче будешь!

— Тебе не понять, кнут, ты весь из железа пряден!

— Вот уж не весь, — вступился Сумарок.

Марга по руке друга погладила, усадила подле себя.

Иль почесала задумчиво бровь.

— Ну, — сказала, — так давайте сыщем эту тетку, да заставим косточку вернуть? Прижмем, наляжем всей силой!

— Боем не взять, — сказал кнут. — Косточки она в зобу носит, нипочем не отдаст

— А если обманом?

— Обменом! — подпрыгнул Степан. — Мол, мы тебе вот это, а ты нам вон то, вертай взад, что взяла!

Наново все задумались.

— Может, и прокатит…

— Шерстью что-то горелой тянет, — невпопад отметил мормагон.

— Так я через костер прыгала, — невозмутимо отозвалась Иль.

Подмигнула Сумароку, когда тот ошалело уставился, язык показала.

Расхохотался тут Сивый, ударил себя по колену.

— Ах, ухарь-девка! Повезло тебе, Степан! За ней не пропадешь!

…втроем пошли.

Если Марга, во всем мормагону покорливая, без споров осталась, прочие упрямились, не хотели на задах ждать. Кнут и Сумарока не желал брать, да тут уж сам Калина вступился: молвил что-то на ухо Сивому, тот вскинулся сердито, но махнул рукой.

А костамокша на том же месте обнаружилась, ровно и не сходила с него. В точности по сказанному: сидела на краю мостков, полоскала косточки…

Сумарок приметил, как кнут подобрался.

— Нешто ты ее боишься? — шепотом спросил. — Или она и тебе может кости поменять, да на человечьи?

— Не должна, — без особой уверенности отмолвил кнут. — Ты, все же, меня держись.

Ступил на мостки, метнул поклон.

Заговорил с почтением.

— Поздорову, старая ворона, скудельница! Вижу, все не скучаешь без дела, дай только стирку какую затеять. Чай, много костей намыла?

Оглянулась костамокша.

Дернулась, точно под сарафаном ее пусто было, ветром подбито: воронья голова на палке-скакалке, в бабском обряженье.

Открыла клюв, сухо щелкнула раз, другой; зазвенело тонко, густо, и вдруг услышал Сумарок голос — будто в самое ухо.

— И тебе, кнут, путь-дорога. Пошто пожаловал?

— Ты вот кое-что у молодца забрала, так надобно обратно получить.

— Ишь, быстрый какой. Что, силой взять попробуешь?

— Миром желательно. Давай меняться?

Костамокша голову склонила.

— А давай, — сказала. — Поменяемся, коли в игру сыграете со мной, просильщики.

— В какую игру?

— В лытку, — ответила костамокша.

Тут уж переглянулись кнут с мормагоном.

— Понял-принял, — весело откликнулся кнут, блеснул железными зубами.

Мормагон нахмурился сильнее прежнего, но спорить не стал.

— Что же в лытке дурного? — спросил Сумарок у кнута. — Вся ребятня ей тешится…

Лытка, игра немудрящая, почитай, в каждом лугаре да узле своя справлялась. Бралась для нее кость большая, лучше мосол говяжий. За концы ее хватались игроки, глаза жмурили, да начинали по кругу бежать-кружиться. Кто первый отпустит, тот и продул.

Иногда глаза завязывали для пущей забавы, а окрест кидали всякого — шишек колючих али пузырей рыбьих, что пищали истошно под ногами, соперников пугая, а зрителей веселя…

Мормагон скривил губы.

— Есть нюанс, чаруша, — процедил, — как и во всякой игре с не-человековым отродьем.

— Так что решили, пришлые? — спросила костамокша.

Сумароку показалось — с насмешкой.

— Сыграем, — отвечал Сивый лихо.

— Добро, — щелкнула клювом соперница. — Трое вас. Кто же против меня вызовется?

— Я и назовусь, — мормагон шагнул вперед, но костамокша головой покачала.

— Э, нет, молодец. Моя игра, моя воля. Каурого в супротивники возьму.