Литмир - Электронная Библиотека

Мормагон с кнутом уставились на Сумарока.

— Не сдюжит, — брюзгливо молвил Калина.

Кнут же промолчал, но глаза у него стали другими. Такими бывали, когда Сивый собирался биться в кровь, выжидал только, когда кинуться.

— А что же, не откажусь, — торопливо согласился чаруша, кнуту руку на спину положил.

…Чего Сумарок всегда боялся, так это слепоты. Вот и когда повязку на глаза увязали, сбилось дыхание, скакнуло сердце.

— Я рядом, — сказал кнут негромко.

Сумарок ухватился за кость. Была она сухой, чуть шершавой, крупной. С какого зверя взята, чаруша и помыслить боялся. Почувствовал, как слегка кость потянуло — видно, принялась за нее хозяйка-костамокша.

Вцепился как следует, всей ладонью. И почуял, как коснулись его пальцев чужие — гладкие, холодные.

Кругом повело, задвигалось все в темноте.

И Сумарок в круг шагнул.

Отошли, встали поодаль.

— Сколько ему? На круп ежели смотреть, так лет двадцать?

Сивый головой вскинул, поглядел недобро:

— Ты глаза-то не распускай. Я тебе круп с мордой поменяю, все равно никто разницы не приметит.

Усмехнулся Калина.

— Значит, двадцать. Славное время. Они все в эту пору ласковые, что тели.

— Хорош юлить. Прямо говори, зачем на разговор позвал? Я тебя знаю.

— Зато я тебя не узнаю, Сивый. Думал, только люди меняться могут, оказалось — нет. — И, без перехода всякого, продолжал. — Скажи, Железнолобый, слышал ли ты об операторах?

Сивый нахмурился.

— Не доводилось.

Мормагон поглядел в небушко.

Без спешки достал из кошеля расшитого самокрутку, огниво в коробочке затейной, железной, язычком пламени самокрутку запалил.

Посетовал:

— Совсем было бросил, уж больно Марга, бедная, на дым кашляет. Вот, самосадом здесь разжился. — Затянулся, выдохнул. — Сказывают, операторы те сподобны над кнутами да мормагонами, над чарушами да вертиго стоять. Власть их больше власти княжеской. Течет в них Змиева Кровь, от того сильны. Узнать оператора нельзя, он и сам про себя не догадывается, живет-мрет, как прочие. Только случаем можно оператора обнаружить: они, мол, править могут Качелями Высоты да Кольцами, что в земле лежат… Да тварями, от Колец корни берущими.

— К чему ведешь, мормагон?

— К тому, что каурому, дичку вашему, к руке сечень-кладенец, да и браслет твой с Тлома он носит, ровно простую даренку. И слышал я кое-что про него, среди прочих он парень известный. Про Черноплодку всякое слагают… Есть у меня мысль, что Сумарок в себе кровь Змия имеет, только сам про то не ведает.

Сивый без спросу самокрутку забрал, сам затянулся.

— Тоже вертиго его отписать думаешь?

Фыркнул мормагон, плечами двинул.

— Делиться, вот еще! Я покамест присмотр вести думаю. И ты тоже, кнут, приглядывай, все одно рядом крутишься. Ежели истинно он таков, то за ним и твое племя может явиться: какие кнуты будут волю человека над собой терпеть?

— Ласково стелешь, мормагон, а только какая в этом твоя выгода?

Калина коснулся ожерелья.

Молвил задумчиво:

— Неподобные дела творятся, Сивый. Если и правда, что Сумарок ваш — оператор, так лучше я в друзьях его буду. Мне, знаешь ли, жить не надоело. Тебе же хочу предложить таково поступить: коли случай выпадет, спытай его. Наведи на добычу, сам в сторонке держись, наблюдай, как он себя покажет, как явит… Ах, кнут, ежели он оператор! Невеста ваша с ума сойдет! Он ведь и ее, старуху, раком нагнуть сможет!

Рассмеялся закатисто, Сивый в сердцах самокрутку пальцами смял, бросил под каблук.

— Ты, мормагон, обурел совсем, — молвил с ласковой злобой, — смотри, мне твою голову кудрявую наново оторвать — раз плюнуть. Забыл уже, как дурманом окуривался, чтобы боль изжить? Крепко знай: увижу от тебя какую обиду Сумароку, вернешься в бочку свою, на куски порубленным, как встарь.

Мормагон закусил губу, голову красивую-гордую вздернул.

— Все ли понял?

— Доходчиво, — сказал Калина, наново закуривая. Усмехнулся. — Крепко он вас, кнутов, за глотки взял. Молодец.

Калина во все глаза глядел, как костамокша с чарушей играть затеяла, дурочка. Не думал он с ней встречи искать, а все же, к пользе обернулось.

Кнут рядом что струна вытянулся.

По правилам-то, третьему в игру мешаться нельзя было.

Но если Калина успел про каурого понять, что тот за друзей своих готов был до конца стоять; только мертвому зубы разжать.

Поначалу все чин по чину делалось: пошли кругом, друг против друга.

Раз, два, а на третьем обороте — исчезли оба. Точно птица на крыло посадила.

Сивый первый бросился, Калина, цыкнув с досадой, следом подошел. Пуст был бережок, ни следа. Кнут на колени опустился, ладонь к песку прижал, ровно слушал. Вверх поглядел.

Ругнулся по-своему.

— Что содеялось-то? — справился Калина.

Сивый повернул голову — люди так не поворачивают, позвонки лопнут.

Калина, смекнув, отшагнул. Сивого он знал достаточно.

— Тауматроп, — внешне спокойно отозвался кнут. — Ни к месту сотворился.

— В-тумане-тропа? Рябь? — удивился мормагон. — Давно не встречал. Думаешь, костамокша устроила?

— Или не при чем здесь костоедка, — молвил кнут задумчиво.

Знал мормагон, что против тропы туманной или, по кнутовым словам, “тауматропа”, поделать ничего нельзя. Только ждать, покуда выпустит, когда замедлит вращение… Бывали на Сирингарии такие места гиблые, места бедовые, где человек запропасть мог. Обычаем схватывали, стоило человеку в пляс пуститься али кругом бродить. Отчего так, мормагон не знал.

— Что же нам…

— Ждать. Сумарок не глуп и не слаб.

Одно хорошо было в ряби — выбрасывала обратно она в том же месте, где брала.

Оставалось надеяться, что костамокша не вздумает на чарушу кинуться.

Может, не был он слабым и глупым, а все же — человеческая плодь, глаза увязаны, место незнамое.

Ничего не сказал Калина. Только руки за спину забросил да кольцо с пальца на палец переменил.

Что-то изменилось. Сумарок почуял быстрое движение воздуха вокруг, как бывает в сенях сна, когда тело вздрагивает, обратно в явь кидает.

Почуял, как косточка дернулась.

Соперница его по игре остановилась, и он тоже встал.

Поднял руку, стянул повязку.

Ахнул.

Не было рядом ни Крутицы, ни бережочка с мостком, ни костров дальних за ерником. Ни мормагона с кнутом. Стояли они с костамокшей в темноте: только слабо откуда-то зарево било.

Сумарок взгляд опустил. И забыл разом про все.

Потому что под ногами, как под тонким льдом, лежала недвижно руна.

Та самая, что с самого цуга ему покоя не давала.

Сумарок опустился на корточки, руку протянул. Вспыхнула руна ярче от касания, а от нее самой — раскатились круги, один за другим, точно кольца древесные, которые потоньше, которые толще.

Убежали в темноту, и дальше, дальше, точно волны по безбрежной озерной глади… Поднял Сумарок голову: не смог взглядом охватить, сколь велико было пространство. Голову закинул — слабо блестело что-то далеко наверху, не разобрать.

Опять руну погладил, будто сама рука тянулась.

А тут костамокша очнулась. До того стояла недвижно, как кукла.

Клювом щелкнула, повернула голову.

Сумарок опомнился, подхватился, попятился, сечень выбросил.

— Ты это содеял?

— Мне такое не по силам. Твоя шутка?

— Нет. — Помолчала мало и добавила. — Но, коли такое дело, я заберу твои кости.

Думал Калина, гадал: или бежать ему, подобру-поздорову голову уносить, или рядом до конца оставаться.

Потому что кнута в гневе он видел, и знал, на что тот способен.

А в горе знать его не хотел.

Сейчас ровно и не волновался кнут. Застыл весь, даже глаза прикрыл. Не знай Калина Сивого, решил бы, что тот к Козе взывает, о помощи молит.

81
{"b":"873227","o":1}