Поняла Амуланга, что сейчас и ее прибьют. Застыла. Топнула, крикнула злым ломким голосом:

— Веревку тащи! Которой снопы вяжут! Быстро!

Распался кнут на птиц, вылетели те птицы в дверь да окна, стекла проломив…

Амуланга прижала пальцами глаза, быстро задышала.

Вернулась к Сумароку.

Тот глаза и открыл. Вздрогнула мастерица, и увидела вдруг, на что чаруша смотрел.

Застонала.

Склонилась над парнем. По глазам поняла — догадался.

— Не… не вреди ему, — выговорил Сумарок.

Амуланга криво улыбнулась, кивнула.

Погладила по щекам бледным, по вискам. Наклонилась, поцеловала в губы. Закрыла ладонями нос и рот, навалилась.

Сумарок вздрогнул, стараясь освободиться. Не хватило сил, дыр в нем оружие наделало, мясо вырвало с костями.

— Прости, прости, милый, прости, — шептала Амуланга заполошно, дико глазами на вход вскидывая.

Только когда прекратил дергаться, руки убрала.

Облизнулась — горько, солоно.

Едва успела отступить, как затемнело в зимнике, встал перед ней кнут. Глазами пересеклись — Амуланга отвернулась, потупилась.

Кнут на колени пал, обхватил друга руками, ткнулся лбом, так и застыл. Ровно кукла поломанная.

Амуланга отступила, глаз не сводя, взяла с поставца то, на что Сумарок перед смертью таращился.

Не по нраву был ей Сивый, вот уж верно. С первой встречи взаимно невзлюбила она Железнолобого. Но Сумароку смерти никогда не желала.

Неслышно ступая, обошла кругом, встала позади. Руку подняла. Знала она про соль. Знала, что сейчас едва ли вздумает кнут защищаться. Пожалуй, сам рад будет.

Постояла так. Решилась. Убрала оружие, наклонилась, за волосы кнута прихватила. Потянула.

Глаза у Сивого, прежде серые, с шалым блеском, точно дождь весенний, сделались будто железо мертвое.

— Тащи его на Тлом, Сивый. Есть еще время. Тащи его на Тлом.