— Сигнал то бедствия, — медленно, вдумчиво произнес Варда.

Опустил подбородок на переплетенные пальцы, прикрыл глаза.

— Отчего же я его слышал, а прочие — нет? Кто же сигнал тот мне настукивал? — пытал Сумарок кнута.

— Так сразу не отвечу, Сумарок, — откликнулся Варда. — Задачка со звездочкой. Сам не ведаю.

Сумарок искоса на браслет поглядел. Хотел и на его предмет полюбопытничать, но сдержался.

Не дело закидывать приятеля загадками, будь он трижды тебя умнее, а думать да решать за тебя все одно не должен.

За беседой быстро время пролетело. После ужина Сумарок поднялся, засобирался.

— Ты куда это на ночь глядя? — справилась Амуланга.

— Вниз сойду, там нынче скрипочку играют, послушать охота.

Прищурилась Амуланга, быстро поглядела на Варду, поняла, смутилась на миг, вспыхнула благодарностью, потупилась.

— Что же, раз так решил, то дело твое, долго не гуляй, всего хорошего, — напутствовала, до двери провожая.

Внизу в самом деле на скрипке играли: худенький мальчонка, сам что смычок льняной. Нежно скрипка звучала, светло, тепло да печально; ровно песнь журавлиная прощальная. Инда компании веселые поутихли, заслушались, головы удалые склонив. Сумарок постоял немного, оставил малую денежку, во двор выбрался.

Вдохнул воздух чистый, первым морозцем прокаленный.

За ухом пса потрепал, угостил косточками, что со стола припас.

Прислушался: скрипка плакала, лаяла в чужом дворе собака, нестройно пели на другой улице. Стука не было.

Оглядевшись, белкой забрался по столбу на крышу навеса, с него сиганул на маковку стога: утром хозяин воз пригнал, да покамест не разобрал.

Там устроился на спине, под голову куртку сунул.

Низкие, крупные звезды висели, точно яблоки зимние; которые цветастые-мохнатые, которые бледные да строгие; вот тень проползла — Качели Высоты отметились.

Ни кола ни двора, вспомнились Сумароку слова Красноперки.

— Ну, кол-то у меня, положим, есть, — сказал шепотом и сам себе посмеялся.

Вытянул руку, ловя браслетом звездные лучи.

Провел пальцами по гладким пластинам, задумался и еле слышно проговорил:

— А двор… Можно попробовать.

Во все лопатки несся, земли под ногами не чуя. Мало — смерть затылок холодила, по пятам следила, ломала с хрустом подлесье да чапыжник… Сумарока то выручало, что ноги длинные, что молодой-удатный, да что сноровку имел по лесу, по бездорожью во весь опор мчаться, ровно лось сохатый.

Одним дыханием летел, а все же не поспел самое малое — выскочил к берегу, а реки-то и нет.

Лишь след от тулова змеиного, листом мерзлым да первым снегом забросанный. Не сумел задержаться, так и сверзился с наскоку, клубом покатился, благо, не попала в бок ветка-рогатина али камень под голову. Поверху выломалось с ревом, с тяжким, хрипатым дыханием…

Сумарок вскинулся — и столкнулся глазами с кнутом. Коза ведала, как тот у водороины оказался.

Смотрел сверху, щурился насмешливо.

— Привет, — сказал.

— Привет, — просипел Сумарок, против воли чуя нахлынувшее облегчение.

Кнут же выпрямился, поглядел на суща: оный и замер на склоне, зачуяв перемену.

Подался назад, а кнут вперед шагнул.

Сумарок закрыл глаза, на спину откинулся. Теперь и дух перевести можно было.

—... кафтану-то, мясопустому, уже и в спячке бы зимовать, а вишь, шатался… Его я срубил, да не дотумкал, что шуба рядом бродит. От нее к реке бросился, помню, река тут была, Уклейка. Вот что она змеиная, того не знал — перекинулась, сволочь, переползла, куда как не вовремя.

— Шуба с кафтаном завсегда по осени да весне вместе охотятся, летом и зимой розно: один в спячке лежит, второй округ кружит. — Молвил Сивый задумчиво. — Мне вот интересно, что ты думал дальше делать, реки-то на месте не оказалось?

Вздохнул Сумарок.

— Что делать, рубиться бы стал.

Сивый фыркнул на то.

— Покажи мне оружие, годное шубу пробить.

— Шубу пробивать на что? — Возразил Сумарок. — Глаза, нос да пасть горячая, туда бы и целил.

— Покуда она бы тебя харчила, ага. Куда как сподручно.

— Сивый, а? Чего ты начинаешь. Обошлось же.

Подставил пальцы бабочке теневой, что из листьев выбралась да на руку села. Щекотно лапками зацепилась, усами закачала.

— Таимный ты человек, Сумарок. Я еще в первую нашу встречу ключ тебе вручил, так хоть бы раз попытал, на выручку позвал.

Сивый потер скулы. Тряхнул головой, убрал ото лба волосы. Сумарок следил краем глаза. Сивый обычаем в одном и том же ходил, но к зиме вздевал куртку с головной накидкой, мехом отороченной. Всегда любопытно было Сумароку, что за мех такой: чудно переливался, шел к серым глазам, к железным волосам.

— А случись на моем месте человек иной, корыстливый?

Сивый хмыкнул.

— Убил бы, да дело с концом.

Сумарок глаза закатил, спросил другое:

— Сам что здесь забыл?

— Охочусь. Кочергу слежу, али талуху-рваное брюхо, следы схожие. А ты?

— Толки дурные про лугар здешний молвятся, про Уточку. Люди пропадают. Отчего, почему — не доискаться. Или сущ новый объявился, или хворь эндемичная, или свои же прибирают.

Сивый бровь поднял.

— За этим и шел?

— Ну.

Сумарок вытянул ноги, откинулся на руках. У огня хорошо было. Ночь ночевать устроились в балке старицы, от ветра защита, да и будто теплее…

Сивый посмотрел на черное от мороза небо, скупо роняющее медленный, холодный снег.

Так сказал:

— Край осени, Сумарок, а ты все по лесам-полям колобродишь. Иной раз глянешь, так юша юшей! Или не сыскал пристанища?

— Не срослось.

— Про зимник думал ли?

— С ума не скидывал, — признался Сумарок. Сел ровно, кашлянул. Подобрал в руки веточку, принялся крутить. — Так… Приглядел один, над рекой, у леса доброго, сосняка. Соседи не близко живут, вроде все люди хорошие. Мимо ни езды, ни ходу, тихо. Думаю, возьму до весны.

— Дело, — кивнул Сивый. — Я спрашивал знатцев-плотников, молвят, лес под сруб загодя готовить надо. Вот зимой, делом не волоча, и возьмемся, если так решил. Место только укажи. Ну то есть… Если ты хочешь, чтобы мы знали, где проживать-хорониться удумал. Твоя воля, можешь втайне оставить, под своз сруб возьмешь.

Сумарок уперся локтями в колени, подбородок на кулаки пристроил.

— На что мне целый дом, Сивый, если я в нем один мыкаться буду?

Сивый головой вскинул, глаза распахнул. То же выражение на лице его было, что Сумарока всегда сбивало: уязвимое, человеческое. Недоверие, с надеждой цепко сплетенное.

— Не боишься, что убьем друг дружку в соседях-то?

Сумарок плечами повел. Держался ровно, а рот от волнения пересох, будто корпией набили.

— Ну вот за зиму и обвыкнемся. Как Степан говорил, реп… репетиция?

— Демо-версия, — фыркнул Сивый.

— Ну так что? По рукам, кнут?

— Идет, чаруша, — оскалился Сивый.

Руку протянул, и Сумарок по раскрытой ладони своей пятерней ударил. Странный обычай, но чаруше он нравился.

***

Ирфа на животе лежала, плямкала в воде пальцами. Студена водица в Утице, густа от мороза, ровно каша масляная… Снежура — зиме с жира, старики говорили.

Холода Ирфа не боялась, легко рядилась и зимой, и летечком. Что мороз! Вот от жары поди укройся.

Тихо было. Кто на промысел ушел, жемчуг зимний собирать, кто по хозяйству колотился. Вдруг — голоса чужие. С вязиги доносились, что шнурком землю матерую да Уточку вместе держала. Ирфа голову повернула, вскочила, одежду одернула, расшиперилась. Очелье поправила, рясны — сама мастерила, с пухом лебяжьим, с жемчугом.

Негоже перед чужаками неряхой-распустехой показываться, что о лугаре подумают? Уточка, может, и малое место, но славушка о нем добрая идет. И как не идти, коли здесь жемчуг ловят-сбирают, а кажна жемчужинка ровно вишенка, крупна да наливчата?