— Вам эту дверь вовек не отпереть! Разгадывайте! — захохотал мастеровой, видя ихнее сомнение.

Сумарок губы сжал. И впрямь, дверь была ровно из цельного массива рублена. Ни замка, ни щелочки.

Только там, где скобе быть полагалось, какая-то пленочка зеркальная. Сумарок ее тронул-мазнул — потянулась следом линия, моргнула красным, исчезла.

Вновь засмеялся мастеровой.

Заругалась Амуланга ругательски на дружка прежнего, с досадой неизбывной.

А ну…

Сумарок взял и — терять нечего — по той пленочке руну свою прочертил.

Вспыхнули линии, да мягко дверь в сторону отвалила.

Завизжал тут Кулебяка, рванулся — Слуда прыгнул на спину, не пустил.

…Даже Амуланга помалкивала. Не соврала Олешка, не напутала: стояли тесно лукошки, а в них — девицы, что рыбки, сетями опутанные. Лежали недвижно, глаза закрыв.

— Так вот откуда силу ты тянуть хотел, — проговорила Амалунга.

В голосе ее странно мешались и восхищение с брезгливостью, и зависть с любопытством.

Сумарок головой вертел, светцом рыскал, искал. Наконец, повезло, в последнем лукошке мелькнули волосы яркие…

— Ты чего это?!

— Там Красноперка, вытащить надо!

— Думаешь, живая еще?!

— Надеюсь….

Слуда же вовсе не сомневался: ахнул, первым кинулся. Куда немочь делась, с головой нырнул, выхватил девушку, на руках вынес.

Лежала та, будто не дышала уже…

— Ты очнись-пробудись, лебедь белая, ты проснись-улыбнись, моя ласовка, — взмолился молодец, на руках девушку качая.

Неизбывное горе лицо его застило.

Сумарок Слуду за локоть потянул, заставил на землю опустить ношу свою. Головку девичью закинул, зубы разомкнул — и зацепил пальцами, вытянул за хвост длинного червя прозрачного…

Только отбросил, как вздрогнула Красноперка, закашлялась, глаза распахнула.

— Стой! Куда! — закричала вдруг Амуланга.

Оплошала, отвлеклась — а Кулебяка, не будь дурак, по скуле сестрицу приласкал, да стрекача задал.

Кинулись в угон, да тут же и встали.

Вспрыгнул Кулебяка на борт лукошка, навел синь-порох, у мастерицы силой выхваченный.

— Вот и все, ребятушки! — сказал, смехом заливаясь.

Прочим не до веселья было: и не потому, что орудие грозное в руках злых оказалось.

А потому, что вставал-поднимался за спиной Кулебяки столб водяной: мелькали в том столбе очи женские да головы, вытянулись из того столбища руки тонкие…

Вот уж подлинно, кулебяка, подумалось Сумароку.

— Тебя, рыжий, как сказывал, под батарейку оставлю, уж на той тяге разгуляюсь! А прочим — смерть. Пользы от вас только землю кормить…

Обернулся мастеровой, недоброе зачуяв, неладное угадав по взглядам, да поздно. Успел только синь-порох наставить, пальцами сжал — фыркнуло в ответ, обдало лицо да шею розмысла огнем горячим.

Обхватили тут его руки белые, уста визг заглушили… Выгнулся да упал столб обратно в чашу, только плеснуло.

— Ох, — Амуланга, не робкого нраву, и то за плечо схватила чарушу.

А вода в лукошках ровно вскипела вся, сделалась синей, точно лед весенний, по неводам побежало-побежало, вздрогнула земля… Послышался далеко гул, рев восторженный.

Переглотнула Амуланга, так молвила:

— Вот и представление…. Потеха огневая на тяге хваленой. Как обещал — так и исполнил. Не хуже, чем в “Мари-Яне-красавице да Горь-кровяннице” сложилось…

Помолчала и со вздохом заключила:

— А синь-порох, выходит, дорабатывать надо.

Постучался Сумарок наперед.

— Отворено, — молвил слабый голос.

Сумарок дверь толкнул, вступил в горенку дома гостиного.

Пахло травой запаренной да теплом.

Красноперка улыбнулась ему бледно: на постели сидела, в одной рубашке. Подле застыл Слуда, за руку держал, да так смотрел на хозяйку свою, что чаруша глаза отвел.

— Ты прости, что я такая, разобранная, — с тихим смехом молвила Красноперка. — Лекарка сказывала, еще с недельку мне валяться, но, думаю, дня через два уже встану. Вот и Слуда мне помощник.

Взглянула на парня, улыбнулась светло.

— Сделай милость, дай мне с Сумароком наедине потолковать.

— Долго не продержу, не утомлю, — пообещал Слуде чаруша.

Тот поклонился, вышел. Сумарок проводил его взглядом: от хромоты ни следа не осталось.

Вздохнула Красноперка, на подушки откинулась. Бледна еще была, что первый снег. Волосы и те, кажется, поблекли.

— Никогда такую слабость не ведала, не чуяла, — поморщилась девушка. — Спать все время тянет, до нужника дойти уже за подвиг. Мальханка вон снадобья оставила… Горькие — страсть!

— Рад, что жива ты осталась, Красноперка. Поправишься, благо, есть теперь о тебе попечитель заботный.

— То правда, — смущенно улыбнулась Красноперка, глазами вскинула. — Я тут думала… Много думала… Всю жизнь гналась-гналась, скакала-скакала, а чудом не померла. Что нажила? С чем осталась?

Вздохнула, отвернулась к стене. Помолчала и наново заговорила.

— За девчоночкой-от я присмотрю, пусть твое сердце не тревожится. Ты ведь за нее хотел просить?

Сумарок молча голову нагнул.

— Знаю тебя. — Слабо улыбнулась Красноперка. — Думала я и раньше большой дом собрать, под сирот-бродяжек, чтобы мастерству их обучить, чтобы к труду честному приохотить, да чтобы в тепле были, в сытости, в призоре… Много ли радости скитаться, что пес подзаборный?

— Доброе дело затеяла, — поддержал Сумарок.

— Все откладывала да откладывала, какой мне припен с этого доброго дела, думала? А тут, кажется, и пора бы. Слуда сказывал, ты меня откачал?

Сумарок плечами повел:

— Вместе с ним бились, он первый тебя на руках из лукошка вынес.

— Благодарю, Сумарок, что в стороне не остался. От слов своих не отказчица: надумаешь дом брать, так вот она я, на какой покажешь, тот твой.

Поклонился Сумарок, за доброту благодаря.

Красноперка губу закусила, молвила горько:

— Знаю, что подарка ты такого от меня в жизни не примешь, упрям больно. Но так и я упертая. Дай только повод, тогда уж не отвертишься!

Улыбнулись друг другу, обнялись на прощание.

За дверью Слуда поджидал, тихо с Олешкой беседовал. Девочка ему вверилась, ласкалась, как к брату. Махнул им Сумарок, да пошел вниз по лестнице — пора было и к ужину торопиться.

А как вернулся в их с Амулангой горенку, как дверь распахнул — ахнул от радости.

— Варда!

Старший кнут навстречу шагнул, обнял приветно, по спине погладил.

— Вот так встреча!

— Задержался в пути, Амуланга мне уж насказала, что у вас тут содеялось. Завтра же возьмусь те ходы смотреть, лукошки под печать, чтобы не случилось больше лиха…

Амуланга, непривычно смирная да румяная, с волосами влажными, на стол собирала, как добрая хозяюшка. Синяка на щеке будто и не бывало.

Позвала.

— Кончай лизаться! Садись, пока горячее.

— Сама стряпала?

— Не бойся, у хозяев доняла, — фыркнула мастерица.

Затихла, когда Варда ласково по плечам провел. Потерлась о ладонь кнута, точно кошка.

Сумарок голову к чашке опустил: на чужую любовь глядеть всегда смущался, как и свою на люди выставлять. Непривычен был к ласке семейной, а тут кольнуло так, что дыхание перехватило. Ровно домой пришел, подумалось. Амуланга по возрасту матерью могла быть ему, а Варда — тот всегда ровно отец наставлял-вразумлял, утешал да советовал…

Зажмурился, щеку укусил, чтобы с лицом совладать.

— Чего ты?

— Или невкусно? Так я пойду, на голову стряпухе вывалю…

— Нет, что ты, что ты! Очень вкусно. Так… мысли глупые.

— Ну тогда ничего нового, как обычно.

Сумарок, чтобы сердце успокоить, так заговорил:

— Мне вот что непонятно осталось: кто же стучал-настукивал, кто вестил? Не Олешка, не Красноперка…

— Как стучали хоть? — спросил Варда.

Сумарок прикрыл глаза и отбил ногтями: три быстрых, три долгих.

Варда удивленно головой вскинул.

— Не путаешь ли?

— Еще бы мне путать,если этот стук меня всюду преследовал. Уж думал, головой повредился.