– Дура девка, – сказал хриплый мужской голос, – ну как есть дура.

Отшвырнул, будто негожую тряпку, а нож брезгливо прихватил зубами, раздавил в крошево. Потянулся к пленнику. Сперва нить на горле разорвал, пальцы тем себе глубоко прожег. После цепи оборвал, и только потом запястья освободил.

Варда вдохнул полной грудью, выпрямился в рост. Амуланга сжалась в комок под взглядами кнутов.

– Что же ты, – проговорил Варда, с горечью щуря красивые глаза, – что же ты, девочка?

– Я ради тебя старалась, – скороговоркой Амуланга заговорила, слезы глотая, – тебя бы в человека обернула, вместе бы жили, детишек у Козы выпросили бы…

Сивый захохотал, заухал.

– Человеком, – проговорил, в восторге ударяя себя по коленям, – человеком! Кто же тебе такую глупость сказал, а?! Кнуты людьми не делаются, глупый хлебный скот!

Варда удержал его руку.

– Погоди. Кто тебе велел?

– Не велел. Подсказал только, – прошептала Амуланга.

***

Под половицей было пусто, будто вычерпали.

– Здесь оставляла, – утвердительно всхлипнула девушка.

Когда вел её за собой другой кнут, железнозубый, никто не вышел из спящих домов, никто не вступился. Хижие – и те будто сгинули. Кнут был в своем праве, в своей игре.

– Странное дело, – прищурился тот.

Стукнул себя когтем по зубам, осматривая куколкину колыбельку.

– Откуда взяла, говоришь?

– Из–под земли достала. Матушкина памятка.

Измученный железом Варда молчал, привалившись к косяку, следил за ними. С ним девушка все пыталась встретиться взглядом, да тот каждый раз отворачивался.

Вот и сейчас – отвел глаза, уставился в потолок. И застыл.

Крикнул на чужом языке, и другой кнут едва поспел развернуться, когда прыгнуло сверху, из потолочной мглы, безобразное уродище. Не куколка маленькая, советчица, а скрутка с человека ростом, мертвыми волосами паклей, без лица, и тулово тряпичное будто железом начиненное.

Амуланга завизжала – схватило оно её, запрокинуло, под грудь вонзило зубы–ножи.

Забилась, как рыбка на проволоке, а чудище вдруг махом сдёрнули – так, что клыки пропахали оплетку платья, кожу с плотью, да сорвались с добычи. Сивый бросил чудовище о стену, топнул ногой – заплясали блоки–хворост, выпустили увязки–проволоку, обхватили бьющуюся тварь.

Сомлевшую Амулангу подхватил на руки Варда. Оттащил в сторону, унял кровь, отвел с лица волосы.

– Глупая ты, – сказал печально.

Сивый распахнул рот – полетели птицы с железными носами, в черном пере. Налетели на страшилище, да то не далось, с проволоки сопрыгнуло, от птиц увернулось.

– Гляди теперь, кого выкормила! – крикнул девушке злой кнут.

Обхватил чудище поперек туловища, поднял, о землю стукнул – то обмякло, рассыпалось катушками.

А потом сплелось воедино – и опять кинулось.

– Ты ей жизнь вернула, так тебе её и отнять, – твердо сказал Варда.

Амуланга вздрогнула, запрокинула голову. Как так?

Уж если кнуты с ней управиться не могут, то что она, хлебный скот, поделать может?

Так и стояла, в стену вжавшись, покуда Варда и Сивый страшилище в клещи брали. То металось, скакало по стенам, по потолку, а потом Варда изловчился, закинул её сетью, а железнозубый плюнул себе в кулак, швырнул на пол – заскакали косточки мелким горохом, проросла костяника оковами, проткнула–спеленала.

– Чего застыла, ровно чурбан?! Сюда иди!

Амуланга замотала головой, крепче вжалась в стену. Ох, хоть бы Сон пришел, прочь уволок из духоты. И двери то не стало – чудовище все перемесило, окно с дверями спутала.

Сивый зарычал по–звериному. Руку вытянул – из другого угла комнаты, железными пальцами её за локти ухватил и к себе протянул.

– Как? – девушка забилась в его хватке. – Как извести? Я не умею, не способна я…

– А ножом махать на своего желанного куда как способна оказалась, – фыркнул кнут.

Девушка попятилась в ужасе. Кнут сжал ей затылок, пригнул к страхолюдине.

– Как оживляла, так и убивай!

Зажмурилась Амуланга. Догадалась.

Впилась зубами в пустое лицо. Мягкое, будто бы подушечное, ненастоящее, даром что дергающееся. Рванула кусок, выплюнула, за шею схватила, а там толкнулась в горло живая кровь.

Её собственная – обратно полилась. Чудовище зашлось немым криком.

Девушку затошнило. И теперь руками, зубами терзала, лишь бы скорее успокоить.

Не сразу поняла, что всё – кончилось.

– Будет, будет, – теперь её пришлось оттаскивать от куколкиных тряпок.

– Вот и ладно, – кнут похлопал её по щекам, – ишь, румянец вернулся. Что, сладка кровушка? Ровно водичка ягодная?

Амуланга молчала. Смотрела дикими пустыми глазами, билось сердце, как железный барабан, да сладко пощипывала, подпитывала корень языка кровь.

***

– В падаль не полезу, – сразу предупредил Сивый.

Варда устало кивнул. Серебряный ночной шар висел где ему положено, на длиннющих цепях. Куда бы с них делся.

Кнут снял с шеи лестничку. Пальцами прошелся по перекладинам, и стало их словно больше. И то верно – до Тлома путь не близкий.

– Варда, – робко позвала девушка.

Она так и увязалась за ними, спустилась к самой реке. Теперь вот жалась от рассветного холода, в глазах её подрагивал обманчивый ночной свет.

Сивый лишь плюнул.

А Варда обернулся.

– Прости меня. Я как лучше хотела. Думала – вместе жить будем. Думала, ты этого хочешь. Я не…

Не досказала. Варда наклонился, к губам прижался. Девушка замолчала. Обняла отчаянно, ногтями вцепилась под лопатки…

После кнут отвернулся, взялся с другом за лестничку и – пропали оба.

Будто не было.

***

Обратный проснулся-пробудился. Кукла-девка норовистой оказалась кобылкой, но и её объездил. Близко к кнуту подошла. И чем ближе подходила, тем глубже Обратный зарывался - почуять могли, угадать чужое присутствие.

Не случилось. Разошлись.

Потянулся обратный наверх, задвигал мясной куколкой-кобылкой.

Амуланга навалилась на сундук впалым животом, вздрагивая от усилий, сдвинула с места. Открылся в полу светлый квадрат. Девушка сунула руку в узкую щель – на девичью ладонь, на долгие пальцы. Пошарила, зацепила мизинцем рычажок, щелкнула.

Уехала крышка в сторону. Мягко спряталась в пазы.

Осторожно спустилась по лестнице.

Там отодвинула банки–скляночки, убрала гнущиеся дощечки с выпуклыми мурашами черными, густо на провода подсаженные. Переложила круглый наголовник, что и волосы, и лицо надежно закрывал. Не за ними сегодня пришла.

Сняла с полки двух кукляшек, вздела на руки – одна куколка была большеглаза, черноволоса, с бусинками–колокольчиками, вторая щерилась, волос имела седой.

Первую Амуланга поцеловала, вторую стукнула о полку башкой, высунула язык.

Так тебе, лоб железный.

Ничего, подумала. С этими двумя она поладила. И пусть её голос Большеглазый забрал, рот ей замкнул, тряпочек у неё, у Обратного, было ещё много. Целый сундук.

Булыня дергался, как рыба на крючке, но скинуть руки толпы не мог – толпа его взяла, пленила и потащила волоком. Сильно, точно стремнина щепочку.

- Не я это! Не я! Нет на мне крови, люююди!

Замолк, когда брошенный камень зацепил рот, смазал вишнёвым губы.

Бывало, люди и за меньшее на части рвали, булыне ещё свезло. Оттащили в лес, на кончик языка мохнатой пасти. Там - к каменному бараньему лбу–барабанцу, притянули за ноги-руки. Кожу с живого драть будут, догадался булыня и завыл, срывая глотку.

Толпа вдруг разом смолкла, как поле перед грозой. Отпустила, откатилась с шорохом. Булыня разлепил уцелевший глаз, бошку повернул. Между ним и людьми, как на меже, стоял некто.

Откуда только взялся? С Высоты свалился?

- Наш он, кнут, - тяжело молвили из толпы, - отдай его нам.

- За что казните хоть?

Толпа заговорила разом, кнут недовольно качнул головой, вскинул руку, и голос остался у одного – у того, кто первым отважился заговорить. Луне кузнец, разобрал булыня. Важный человек.