— А ну, псы, отзынь! — крикнула Иль звонко. — Дальше отгребай, дальше! Не мешай людям работать!
— Пусти малого, дева, — тихо молвил Сумарок. — На что тебе кровь детская?
Иль бросила на него взгляд. Искрящийся, веселый.
— Не с тобой разговор, каурый, — молвила сладким кошачьим голосом. — Старшой ваш пусть отвалит.
— И не подумаю, — проронил Репень, не опуская самострел.
— Сам, дядя, решай, а мне мальца прирезать, что высморкаться. Добром разойдемся: нам вар, вам жизнь.
— Еще я шкуре-шмаре не кланялся, — сплюнул вожак. — Не бывать тому. Молодцы мои…
Иль рассмеялась. Тихо и неприятно, у Сумарока от смешка этого точно кость рыбья в горле встряла.
— Рать твоя почитай вся под мою руку отбежала, — проговорила, улыбаясь, — али не дотумкал ще?
Репень глубоко вздохнул, оглянулся. Скользнул озлыми глазами по своим молодцам: и впрямь, многих недоставало.
— Стерва, — выбранился.
— Ой! Перебежчики оне, а меня лаешь! — развеселилась Иль.
Подельники ее засмеялись тоже.
— Все равно убью, падаль, — Репень самострел не опустил.
— Ну так и сам сдохнешь, — отозвался за Иль могучий разбойник..
Застыли шатко, что на бревне осклизлом — кто кому первым шею продырявит, а дальше…
Вдруг — затрещало, загремело, зарычало.
Крикнул человек где-то, коротко и страшно.
Супротивники друг на друга уставились.
— Что за дичь?! — спросила Иль. — Ваши шутки?!
— То в шестом, в самом задке, — молвил могучий разбойник, — там, кажись, Лучина с ребятами…
Кивнул разбойному с меченой рожей.
— Марода, проверь!
Не успел Марода и шагу ступить, как распался торец, точно берестяной хлипец, сунулось вовнутрь, в теплое людское, черное чудище хребтом под саму крышу. Шарахнули дружно дружина да разбойник из самострелов, ан все зря.
Выхватило себе чудище человека, с ним же и сокрылось.
Молодец дюжий зарычал, бросился было вдогон — разбойница не дозволила.
— …! — сказала. — Пешня, осади!
И прибавила злым голосом пару таких оборотов, которых Сумарок сродясь от девиц не слыхивал.
Тать же покорился вожачке.
Наново загремело, заворочалось в распавшейся стене клубом, сверкнули глаза алым…
Ломанулись прочь, в одни двери, уже не разбирая, со своим али со врагом бок о бок.
Сумарок с Репнем накинули тяжелый засов, крепя защиту.
Оглянулся чаруша. Не помнил он, как сени миновали — запоздало стыдом кольнуло, что так испугался, индо память отшибло…
Прочие творили чуры, ограждались “козьими рожками”, шептали моления.
Амуланга отступила, настороженно на гостей ночных взглядывая. Ильмень ее глазами зацепила, кивнула:
— Здорово, сестрица!
— Лисица тебе сестрица, — огрызнулась Амуланга.
— Что за тварь?! — вскричал Репень. — Нешто из леса выскочила?!
Амуланга поймала взгляд Сумарока, головой покачала. Не мое, мол, изделие.
На лице Иль мелькнула растерянность, мелькнула и исчезла, сменившись хищным вниманием.
— Вот как, ребятушки, — сказала, — веселая у вас гуляночка, а пора нам до дома…
— Куда собралась?! Одна тебе дорога, на площадь под кнут!
Посмеялась Иль, плечами круглыми поиграла.
— А и не против я под кнута лечь, да где взять…
Рот улыбался, а глаза меж тем так и шарили по возку. Точно кошка дикая — такая по головам выскочит. Сумарок пристально следил. Силы неравны были, но так и сущ неизвестно по ком пожаловал.
Дружинники наново взялись с находниками браниться-лаяться, как вдруг качнулся возок, точно дерево толкнуло.
Стихли все.
— Будто скрип какой, — прошептал Василек.
Скырлы, скырлы, согласно откликнулось ему.
— На крыше! — сообразил Репень.
Головы задрали. И впрямь, ровно что тяжкое поверху бродило, когтями стучало.
Живо Сумарок вспомнил дверь разваленную — видать, доски моренные да шкура каменная не могли сберечь от того, что пришло.
— Эх, вот сюда бы мой самострел огневой, — проговорила Амуланга через зубы. — Поглядели бы, кто кого.
Над головами загудело, точно рой вился-волновался.
— Скрипи, нога, скрипи, лыковая, — разобрал Сумарок в том гудении. — И вода-то спит, и земля-то спит…
— Слышите? Слышите ли? — спросил, вслушиваясь.
— Топает, — прошептал Василек.
— Да нет же! Слова! Ровно песня какая…
Ответом стали взгляды недоуменные.
Вдруг — обрушилось тяжко, точно молотом ухнули по крыше. Затрещала та, закачался возок.
Кто-то вскрикнул, Амуланга да Иль выругались складно, друг за друга ухватились, что подружки.
— А ну, молодцы, подсадите-ка, — попросил чаруша Репня и Василька.
Василек, хоть и был точно печь белый, изготовился помочь, а вот Репень руки в боки упер, спросил с расстановочкой:
— Что, в пасть решил сущу заглянуть, чаруша?
— Велишь пождать, покуда нас что медок ковырять будут?
— Откуда ж знать мне, что не ты навел?
Иль расхохоталась, речи те слушая.
— А ну вас, треплетесь, что бабы, дело надобно делать, — Пешня отпихнул обоих стражей, легко подсадил Сумарока.
Тот ухватился за полок, утвердился ногами на широких плечах.
Прислушался.
Валко прогромыхало по хребту возка, опять вернулось.
— И по узлам спят, и по лугарам спят…
Сумарок примерился и — выбросил сечицу.
Не ведал он, рассадит ли орудие дерево с кожей, одолеет ли толщу, но сбылось по чаянию — пролетел кладенец точно игла шелк, и отозвалось горьким, гулким ревом обиженного зверя…Прошумело, будто тяжко сверзилось нечто с крыши, качнулся возок вдругорядь.
Стихло.
Сумарок потянул к себе сечицу.
— Кладенец, — ахнул Репень.
Глаза его зажглись нехорошим, жадным блеском.
Сумарок же, с плеч Пешни спрыгнув, разглядывал сечицу. Была она ровно не в руде, а в прозрачном соке древесном. Пальцами тронул — холодное, чуть липкое. Языком пальцев коснулся — горечь полынная…
Выдохнул ошеломленно, узнавая.
Так же отзывалась на языке другая кровь, не-человекова, кнутова.
— Нешто не живое? — на свой лад истолковал его замешательство Пешня.
Испуганно загомонили кругом.
— Откуда у тебя, чаруша, эдакая снасть? — справился Репень. — Не у каждого князя сыщется!
— Сам нашел, сам взял, — коротко отговорился Сумарок.
— Ой ли?! А не то скрал?!
Сумарок аж вспыхнул от досады.
Много в жизни бывало, но ни разу чаруша чужого не брал, даже когда живот к спине лип.
— По себе не суди, — сказал, глаз не отводя от лица старшого. — Или за навет спрошу.
Так и сошлись бы, верно, грудь в грудь, кабы не вмешалась Амуланга.
— Будет вам петушиться! — Крикнула сердитым голосом, еще и ногой топнула. — Что если не до смерти уходил ты его, Сумарок, что если вдругорядь вернется?
— Зачем бы ему так трудиться, за упряжкой гнаться? Чать, нелегкая заботушка!
— Может, до мяса человечьего лаком? — испуганно молвил Василек.
— Да ну, в лугар бы наведался ближний, и мяса теплого, бабьего, полны закрома, и ноги не трудить, — хмыкнул Пешня, хлопая парня по спине.
Тот аж поперхнулся.
— Или ищет чего, — задумалась Иль, глянула на Сумарока пронзительно.
Сумарок только сейчас разглядел, что глаза ее — как апрельская березовая зелень, солнцем ярким крапленая.
— Лапу свою…Али ногу, не разобрал.
— С чего взял?
— Слышал. Он, пока наверху топтался, все напевал…
— Говорю же, ты навел, чаруша!
— Слюной не брызжи, западошный, не ровен час, зубами подавишься, — бросил Пешня.
— Ах ты, тать, проблядин сын…
Вновь сороки на руки бойцам слетелись, да тут качнулась дверь, отворилась со скрипом…
Коростель ажно попятился, когда глянула ему в грудь-голову цельная стая птичья.
— Да что это у вас приключилось?! — крикнул слабым голосом.
— Долго объяснять, дядя, — блеснула зубами Иль, своим махнула, чтобы отвели от правильщика оружие. — Гадаем с ребятушками, на что сущ лютый польстился, для чего на рожон лезет…