— Какой такой сущ?...

Пришлось Амуланге рассказать правильщику, что тут случилось-содеялось, покуда он честно работу свою исполнял. Слушал Коростель с волнением, а после выдохнул горько, голову обхватил.

— Ох, знал, ох, чуял, что добра не будет с той вещицы подземной!

— С какой это? — насторожился Репень. — Нешто везем что тайное? Почему я не знаю?!

Коростель же без слов к себе ушел, а вернулся скоро, да с узким ларчиком. Обычного вида ларчиком, из дерева темного, в рогожку увязанного.

Поколебавшись, отпер, откинул крышку.

Люди сдвинулись ближе.

А лежал в ларчике, лежал в гнезде желтом соломенном…

— Кладенец! — ахнули видоки одним голосом.

— Лапа, — молвил устало Коростель.

Посмотрели на него, а после — на чарушу.

Сумарок осторожно ларчик перенял, кладенец разглядывая. Смутно откликнулось, сдавило запястье — браслет о себе напомнил.

Был кладенец ровно наруч из трех колец, скрепленных узкими пластинами, эмалью да финифтью богато украшенными. Тонкой работы, искусной. Но Сумарока более всего иное задержало, потянуло взор: от малого запястного кольца шла ровно перчатка, петлями серебристыми набранная. На пять пальцев перчатка, и каждый палец венчался серпом-срезом, когтем звериным…

Коростель же почесал в затылке, так заговорил.

— Когда вар черпали, наткнулись вот ребятушки. Глубоко под землей лежал, и не разобрали сперва, думали, коряга какая. Потащили к огню, бросили — сор наросший сгорел, и засверкало! Уж тогда смекнули, что кладенец. Мужички промеж собой его лапой медвежьей нарекли, ну да за схожесть…Артельный князю доложился, так мол и так. А он уж велел к себе выслать, да чтобы в пронос и слова не явили...Ох, не хотел я брать…Дурная вещь…

Переглянулся Сумарок с Амулангой.

— Нешто сам медведь за своей лапой пожаловал, — прищурилась мастерица.

— Может, отдать? — робко предложил Василек.

Репень по затылку вихрастому треснул, только сойкнул парнишка.

— Ну да, сейчас! А князюшка за такову потерю небось бархатом спину на площади погладит!

— А сам не отдашь — порвет! — вступился за отрока Марода.

Пешня же засомневался.

— Может, вовсе не вернется…Чаруша его вон как насадил! Не вдруг прочухается!

Пока судили-рядили, Сумарок вновь к окну отошел. Все казалось ему, что кладенец тот он видел допрежде, вот только когда, как, где — не мог вспомнить.

Висок потер.

Почуял на себе взгляд — Репень отвернулся, втолковывал что-то дружинникам своим…Не иначе, наставлял, как со злодеями расправиться.

Злодеи, кажется, вовсе страха не имали, посмеивались в своем кругу.

Не вдруг сообразил чаруша, а все перекрутилось.

Вскрикнула Амуланга, Сумарок на голос обернулся.

Такая картина открылась: стояли друг против друга Репень с дружинниками да некоторыми разбойниками, а против них — Амуланга с Коростелем, да Пешня, да Василек, да Марода, вор с меченой рожей…

— Давай сюда кладенец, девка! — крикнул Репень, сороку в грудь Амуланге наставляя.

— Да ты разбойник поболее моего, — развеселилась Иль.

— Лишнего не болтай! Давай сюда, живо!

— Совсем тебе жадность разум затмила, — покачал головой Коростель. — Справный же дружинник был…

— Кой ляд справный, — продолжала скалиться Иль. — Из бороны Князевой не иначе на пинках вынесли?

— Заткнись, шмара!

Замахнулся.

Тут только вспомнил Сумарок, какие прежде он речи слыхивал про Репня.

— Нельзя так! — Василек шагнул храбро, Иль-разбойницу да Амулангу собой загораживая. — Не по Укладу, не по закону! Мы обряжены защищать, а не губить, не брать чужое!

— Здесь я закон, возгря!

— Ну все, порвало котелок…

Тряхануло тут возок, стрела и сорвалась. Ахнули все, Василька Иль подхватила, прочие отшатнулись.

Репень белым сделался, зубы оскалил.

— Давай кладенец, сука!

— Да подавись! — Амуланга швырнула ему ларчик.

Репень с переметами своими отступил, прикрываясь самострелами.

Прочие угрюмо смотрели вслед.

***

— Будет тебе урок — когда злой дядя велит безделушку какую отдать, так отдавай, не баранься.

Закручинился Василек. Иль да Амуланга его обиходили, стрелку вынули из плеча, чисто перевязали. Отрок все стерпел, ни пикнул.

— Как можно, я же клялся…И какая же эта безделушка?

— Железка старая, — рассмеялась Амуланга, подмигнула. — Не вешай уши! Ну, лапа. Что он с ней сделает? Кладенец, дурашка, не ко всякому впору. Носить не каждый сдюжит. Так, чаруша?

Сумарок кивнул. Сам он, когда свой кладенец к руке примерял, вовсе о таком не знал. Не думал даже. Да и не было времени на раздумья-то…

— Ах, знать бы, что затеял жабий сын! — Сокрушался Коростель. — Небось вар умыкнуть захочет. Чего ему теперь, прямая дорога в лиходеи, да и народец вкруг него свою долю затребует…

— Да уж, не успели мы и половины скинуть, — посетовала Иль, — кто-то уж слишком быстро прилетел, хвост трубой по ветру, грива нарозметь…

Весело поглядела на чарушу, тот усмехнулся невольно. Нравилась ему разбойница.

— Да у Репня вашего терпения как у жениха молодого, первым делом захочет себе кладенец примерить, — фыркнула Амуланга.

— И что тогда? — шепотом спросил бледный Василек.

Мастерица плечами повела, длинный нос почесала.

— А может пополам разорвет его, может наизнанку вывернет, а может, и к руке пристанет.

Василек сделался вовсе как молоко снятое, водой разболтанное.

— Хорошо бы закрыть снаружи ватагу, — сказал вдруг Коростель, посветлев лицом. — Так, пока они там с кладенцом возятся да уговариваются-торгуются в горнице своей…Снаружи и запрем их, а? К князю на суд правый…

Призадумались тут все.

— Да как бы их обойти-то, чтобы к торцу самому подлезть? — сощурилась Иль.

— Разве по крыше? — молвил Марода.

— Если не совсем дурак, крышу стеречь будут, — хмыкнул Пешня.

— А если по боковине пройтись, да с внешней стороны? — предложил Сумарок. — За шкуру цепляться да опоясные огни.

Запереглядывались путники.

— Ну, вроде как можно изловчиться-изломиться, — протянула Амуланга задумчиво.

— Нешто возьмешься?! — ахнул Василек, расстроено добавил. — Страсть-то какая, я бы ни за что…

— Возьмусь, — вздохнул Сумарок решительно.

Иль смотрела на него, мнилось, с одобрением.

Пешня кулаком по плечу ударил.

— Молодца! Ну а мы крышей пойдем, отвлечем засранцев!

***

— На-ка вот, — Марода вручил Сумароку цапы, похожие на когти накладные, какими бортники пользовались.

Примолвил хрипато, порченым от шрамов на горле голосом.

— Этим-то сподручнее за шкуру тебе держаться будет.

— Ох, Сумарок, — Амуланга кусала розовые губы. — Смотри у меня, не сверзись.

— Не тревожься обо мне, мастерица, — Сумарок тронут был нежданной заботой.

— Да кабы об одном тебе тревожилась?! — Рассердилась Амуланга. — За себя страдаю, горемычную! Чую, если смерть твоя на меня придется, задушат меня моими же кишками, а мне они еще пригодятся…

— Не подведу, — коротко улыбнулся Сумарок.

— Уж сделай милость, не подохни, — буркнула Амуланга. — На-ка вот, на дорожку.

Сунула ему под локоть что-то, в платок увязанное.

Сумарок откинул уголок, глянул.

— Что такое? — спросил, осторожно трогая. Справился с искренним недоумением. — На что мне яйца печеные?

Амуланга аж затряслась, пятнами пошла.

— Яйца печеные у дурака тв…

Выдохнула сердито, увидев искреннее недоумение не лице чаруши, закрыла глаза, потерла лоб.

Пояснила сухо.

— Оружие это. Поделка моя. Если припрет тебя Репень али кто из ватаги его, швыряй прямо под копыта али в рожи свинячьи. Хорошо швыряй, чтобы побилось!

— И что сделается?

— Бросишь — узнаешь. Да не сомневайся, перец там летучий, прахом вдох залепит, главное, сам дальше держись.