— Вот с ней и приходи! — предложил Кощей. Горян согласился. На том мы и расстались. Кощей улетел на ступе. Горян после некоторых усилий всё же змеем обратился, но правда, не улетел, опять пешком ушёл. А я направился искать Кикимору.

Я всё-таки пришёл на проводы Водяного. Взглянуть захотелось, да тянуло что-то туда. Долго шёл кромкой леса, чтобы рассмотреть, что с полями да пашнями стало после битвы всей, да после того, как река русло сменила. Покорежило много где землю, заболотило, да лес повалило тоже. Но да это всё выправится.

Сама река плоха, вода в ней ни к чему непригодная. Но и здесь жизнь постепенно своё возьмёт.

Увидел под деревом Кощея с Горынычем. Стояли они на нашем берегу — напротив поселения людского, что через реку виднелось. Вроде не пострадало оно.

И на берег люда много вышло. И мужчины здесь, и женщины. Прощание устроили.

Стоит, действительно, статуя Водяного, и бабы песню поют. В реке Кикимору увидел, и Мара рядом с ней. Тоже они поют, и от их пения пробирает до костей.

Пошла по воде рябь, хоть и ветра нет, разогнались волны. Воронки начали закручиваться. А потом столбиками тонкими, прозрачными, каплями, словно камнями хрустальными, вода поднялась вверх. Звон раздался, пение тоже усилилось. Бабы начали многие без чувств валиться.

И тут увидел я Гостяту. Бросилась она тем, кому плохо стало, помогать.

Сама худа, выглядит неважно, хотя что мне с берега противоположного разглядеть?

А когда она тоже упала, её на руки подхватил какой-то мужик — из их, видимо, из селян.

Я бы, может, что-то и почувствовал, если б было чем. Боль — она и так меня изнутри ест поедом, и боль эта каждого живого существа, что в лесу после битвы страдает. Так только — в голову как будто сверху обухом — обрушилась мысль тяжёлая. Гостята жива, среди людей, вон и есть кому подхватить её, как ей стало плохо. Помирать, кажись, Гостята не собирается. Бабы многие попадали, как и она — от пения Мары это всё. Оправятся. Да и в лес знахарка не стремится. Ни разу не заглядывала. Значит, так тому и быть. Пусть живёт своей жизнью. А я всё одно теперь лесное чудовище, и облика человеческого у меня больше нет.

Ушёл в лес. Слушал оттуда пение. Видел, как улетают Горян с Кощеем. Как Мара провожает Кикимору до болота — видел и слышал, только не через свои глаза и уши — через лесные.

Ни с кем говорить не хотел. Да и друзья мои ко мне не приставали. Кикимора выла ещё долго. А у меня всё сил не было подняться да за ней идти.

Сидел себе пнём, сидел. Ни о чём не думал. Так, может, Водяного вспоминал. Крутил мысли в голове одни и те же — наш последний разговор. Чувствовал что-то Водяной. Вот и беспокоился. Может, не за себя боялся, а вышло, что сам…

На время как будто пропал я, слился с лесом, блуждал меж ветвей, по корням путался, листву погоревшую носом разрывал. А потом очнулся разом, поднялся и пошёл к болоту. Оно много где было теперь — болото это.

— Кикимора! — позвал громко. Она встрепенулась, прекратила вой. Замерла, голову в плечи втянула даже.

— Кикимора, чего воешь? Надоела, — сказал ей.

— Вою и вою, — ответила, — тяжело мне. Моё право.

— Хоть повернись ко мне, с Хозяином разговариваешь, — напомнил ей.

Она повернулась, подняла голову. Страшна она. Волосы спутанные, вместо платья — листва да болотная ряска.

— Пошли со мной! — протянул ей руку.

— Куда это? — не поняла она.

— Ко мне в дом, со мной жить будешь.

— Нужна тебе баба болотная? — с сомнением спросила она. — Горе у меня.

— Будешь в доме моём горевать, — я руку протянутую не убрал, стою по колено уже в болотной трясине, жду.

— Пошли коль не шутишь! — она руку свою протянула, за мою лапу схватилась крепко. Вытянул я из болота её и сам выбрался. Говорю Кикиморе:

— Ну пошли в чащу лесную. Где живу я, знаешь, но всё равно лучше не отставай.

— Кто ж я в твоём доме буду? — зашлёпала болотная нежить за мной, лапы переставляя перепончатые.

— Хозяйка будешь, — сказал ей.

— Хозяйка Леса? — испугалась она.

— Хозяйка Болота, а оно всё одно в моём лесу. Как и река. Посмотрим там, что дальше будет, а пока одна ты у нас водная нежить сильная, приглядывать будешь за рекой и болотом.

— Значит, и в твоём доме буду хозяйка? — осторожно спросила Кикимора.

— И в моём доме, — эхом повторил я.

— В бочку посадишь? — она семенила рядом. Лапы, по земле ходить не больно приученные, за всё цеплялись.

— Нет. Это я так… Стращал тебя. Притеснения тебе ни в чём не будет.

— Так я… жена буду твоя?

Я остановился, повернулся к ней.

— Если захочешь.

— В груди больно покамест, — ответила она, взглянув на реку.

— Одной лучше на болоте? — спросил я.

— За летом и осень придёт. Птицы улетят, вода холодной станет, — просипела Кикимора. — А потом и вовсе зима нагрянет, льдом стянет реку, вымерзнет болото. Нет, худо будет одной, — она взглянула тоскливо.

— Ну вот и решили, — я пошёл дальше. Так и привёл Кикимору к себе домой.

Обживались мы с Кикиморой сложно. Дал я ей время погоревать, не лез к ней с делами лесными, не беспокоил по хозяйству. Развела она мне в доме сырости, но я молчал. Наконец-то решил устроить её уже как-нибудь, чтобы мы друг другу не мешались.

Леса мало и рубить его на пристройку было жалко, так что я собрал всё поваленное, что рядом нашёл, соорудил для Кикиморы навес над болотом, которое теперь почти к дому подходило. Чтобы мне вода сруб не портила, я вокруг дома всё же почву осушил, оставил только в одном месте подход вроде канала болотистого да ванну природную для Кикиморы. Вот она там и повадилась сидеть.

К дому я сделал переход крытый, так Кикимора от болота до горницы моей по нему шастала да всю грязь домой носила. Наконец-то пообещал я этой болотной бабе, что действительно в бочку её посажу, если не прекратит. Лесной нечисти рядом с болотной под одной крышей, оказывается, обживаться сложно.

Помучавшись, сделал я ещё и купальню, и хотел ещё один переход соорудить от купальни этой в пристройку Кощееву, чтоб Кикимора там ночевала. Но болотная нежить наотрез отказалась. Там ей сухо слишком — кожа сохнет, шелушиться начинает, чешуя отваливается. Значит, надо ей влажность поддерживать в помещении. И спальню делать рядом с купальней. Наконец я всё обустроил.

С мелкой нечистью лесной я особо не общался, но все знали, что Кикимора — нынче жена мне. Так её никто в лесу обидеть не смел, относились с почтением.

Когда Кощей в гости пожаловал, Кикимора его старалась уважить. Накормить, напоить, беседой развлечь. Когда она в свою опочивальню болотную ушла, Кощей даже выдохнул.

Вышли мы с ним на крыльцо, сели на звёзды смотреть сквозь ветви, небо закрывающие.

— А женой зачем? Никак нельзя было по-другому? — первым спросил Кощей.

— А какая мне разница, пускай, — я отмахнулся, наблюдая за падающей звездой. — Всё одно это обман один, видимость.

— Как обман? — Кощей встрепенулся.

— Лес никогда не примет её, нежить болотную. Мне никак её, Кикимору, Хозяйкой Леса не сделать. А моя жена должна быть и лесной Хозяйкой.

— Ишь как! — Кощей покачал головой. — Ну а Рада кто?

— Раду можно было сделать Хозяйкой Леса, — ответил я без особого интереса к разговору. — У неё кровь есть наша, тёмная, и она человек. Ни к какой нежити — ни к водной, ни к огненной, пока не относится, хоть какой её делай — всё примет…

Как и Гостята бы могла — про себя уже подумал, но отогнал быстро эти мысли. Знахарке, видать, хорошо среди людей. Сама она говорила, что человек должен с людьми жить. Она свой выбор сделала. Не неволят ведь её там, но за всё это время она ко мне не пришла.

— Рада — Лесовичка, моя названная сестрица, вроде того, — я поднял и покрутил тонкий прутик в руках, — ну это тоже так, для неё больше название, чтоб не обижалась. Служка она моя и леса.