Топор лег в ладонь и обвились цепи. Хотя они сейчас мне без надобности.

Отрубил соседушке голову.

Но этого мало для Лешего. Что ему голова — часть от части его. Он весь лес, он везде всегда. Но сейчас он больше в теле своем. Так надо убить торопиться его. Один раз отпустил — и чем кончилось — сколько уже рублю Лешаков каждый день?

Разрубил ему тело, раскидал по кускам. Сам сел на пень, двигаться сил нет. Смотрю, как Лешаки круг сомкнули, смотрят на меня, приближаются.

— Если подойдёт кто, сразу убью, — я им отвечаю, не двигаясь. — Вы теперь служить будете мне. Пока уходите, свободны все.

Не уйдут, видят, я весь израненный. Целого ничего не осталось нигде. Будут ждать, пока я ослабну совсем и нападут, чтобы добить одного.

Сижу, смотрю, как кровь моя капает, как питает землицу жадную. Долго сижу, нет сил сдвинуться. Все силы потратил на Лешего. А надо двигаться, дело завершить. Надо лес этот присоединить себе. Если сейчас не сделать — значит всё зря. Я тут помру, Лешак займёт место моё. И уже никто не объединит лес, никто не окружит селения. Биться, нечисть, и без меня отобьётся. Подумаешь, чего то сожгут. Если я помру, не всё ли равно, что там будет с той же Гостятою?

Опять лезет в мысли ведовка эта. Так ведь и не появилась в лесу. Неужели так и будет прятаться?

Вернётся её мельника сын, пустит его в дом к себе, или пойдёт к ним невесткою. А в лес ей нельзя, я в лесу.

Посмотрел на землю, вся красная. Это сколько же я тут просидел и сколько тут пролилось кровушки… Тут и моя и другого Лешего. Много в этот раз лес потребовал. Встал я. Тенями отшатнулись кусты. Это Лешаки в них завозились, очухались.

Поднял топор, зажал древко в руке. А второй сам на спину устроился и цепями обвился вокруг меня. Так гляди и задушит Хозяина.

Я тихонько пошёл. Смотрел злобно на всех. Лешаки с пустой головой, а хитрые. Остановился у двух берез, положил ладонь на кору шершавую.

— Это мой лес теперь, — сказал и как мог попытался с лесом слить себя. Не дался лес. Слишком слабый я.

— Это мой лес, — я повторил, и снова до сердца лесного пробиться решил. Увидел себя малой пташкою и волком лесным и змейкою. И выкинуло.

— Мой, мой, не сопротивляйся мне, — снова представил, глаза закрыв. Увидел медведя бурого, он не хотел подчиняться мне, долго боролся, но всё же сдался. Увидел волков серых стаю. И эти не сразу мне поддались. Повторил, что Хозяин я, и завтра приду. Чтобы не пугались они без Хозяина. Чтоб не путались и ждали меня.

Отлип от дерева, пошёл к себе. Как раз источник по пути. Надо в нём искупаться ещё.

Шёл медленно и очень долго шёл. Добрёл кое-как до источника. Оружие, одежда, всё в крови. Прямо так в воду и залез, в эту можно и так. Разводы красные от меня пошли по воде во все стороны. Я зашёл ещё глубже и нырнул.

Лежу на дне и смотрю наверх. А если не всплывать? Пусть всё как есть, как угодно, ведь как-нибудь будет всё равно? Ну кому так надо, чтоб я там был, чтобы Леший был я, чтобы спасал кого-то? Ну поборемся, ну прогонем их — эту пришлую нежить поганую. А, может, они нас, а не мы их, и что? Солнце как светило, так будет светить. Люди, не одни так другие — всё такие же. Мне с ними дружбы не водить, браги не пить. Только лес разве что жалко мне… и ведовку одну.

Полежал на дне, подумал вдруг про слова Гостяты странные. Что не доверяет она мёртвой воде. Боится такого лечения. Вдруг живое она убивает тоже? А во мне живого-то уже чуть-чуть. Быстро растратил живое всё.

Поднялся со дна, если долго лежать, Водяному кто-нибудь передаст. Примчится со дна меня поднимать… Хотя мёртвый источник — не его же владения? Да и Водяной, поди у меня, тоже с Радой заигрывает. Не поверила нежить, что девица моя, нежить запросто так не обдурить.

Выплыл, вылез из воды, вроде получше стал. Мясо зажило, кости ещё зарастут. Головой повертел, вроде ничего, голова на плечах крепко держится. Много раз меня в шею рубили сегодня. Да не смогли снять с плеч голову.

Пошёл домой к себе, вдруг вижу краем глаза, что-то в кустах шевелится. И как будто щупальце чёрное, и глаза такие горящие. Меня не проведёшь, я сразу понял, что это нечисть поганая, причём точно не наша, пришлая! И уже она здесь, в моём лесу.

А она как прыгнет мне на спину. Спрутом поползла по рукам, по шее мне, начала душить. Я её ножиком. Цепи ожили, что на топоре, тоже вокруг гадины обвились. Вот тогда я и смог её скинуть с себя. Топор цепи сбросил, вернулся ко мне. Я ещё подивился подарочку. Да и рубанул сразу. Что долго думать. Разрубил нечисть на две части в один удар. Только криво вышло. Тут туша да ноги. И там туша да ноги — и голова. Вот я голову тоже топором снял. Взял её в руки да поволок в дом. Надо братцем показать эту невидаль.

У этой твари тёмная кровь, и весь пол она в доме заляпала. Пришлось Раду просить отмыть опять всё. А сами мы сели допрос вести. Башку эту иноземную положили на блюдо медное. Да Кощей принялся колдовать — чтоб язык расплести у твари этой.

Как и думал, я, таких уже несколько. Бродят тут где-то по моему лесу. Стало быть, это разведчики.

Да и Кощей не дурак. Стал выпытывать. Сколько их всего да что у них как. А тварь не поддается, не рассказывает. Долго он её и так и эдак, да тварь тоже заговорённая. Наконец, мы картину увидели, как-то Костлявый её всё же вытащил. И то зрелище нам не понравилось. Сколько видно на поле от края до края, столько идёт к нам войска, и с ним столько же нежити.

— Мало нас, — тихо Горян говорит. Даже с Марой можем не справиться… Леший, лес другой теперь твой?

— Мой, — отвечаю ему.

— Уже хорошо, но всё равно мало. Надо бы ещё где-то поискать помощи. Всю нежить собрать. Даже ту, с которой совсем мы не знаемся.

— Завтра и начнём, — соглашаюсь я.

Сидим мы, как то тревожно нам. Кощей гоняет по столу яблочко.

— Ты чего загрустил, Кощеюшка?

— Да Мара улетела куда-то, сказала доспехи чтоб я ей привёз, а она перед дракой оденется. И где она, я не ведаю.

— Так и ты ей не больно отчитываешься!

— Это, Горян, с чего ты взял? Она знает все перемещения, — Кощей вздохнул. — Не поймёте вы. Мара больно неласковая… Вот хотя б… Недавно, лечу домой, — при рассказе он оживился весь, — лечу, значит, никого не трогаю!

— Ну видать, от Варвары летишь?

— Да не суть! — Кощей от нас отмахивается. — И тут подлетает предвестник. Ну тварь такая крылатая. Его Мара гоняет с посланиями.

Нам эта тварь известная.

— Ну и что дальше? — Горян спросил. Мне тоже любопытно стало.

— Ну спрашиваю я у твари: чего, мол? Пошто беспокоишь Кощеюшку? А она голосом наглым, что Мара моя, клюв раззявила да давай частить: три бочки яблок, одну шкуру лося, пять отрезов шелковой ткани, десять сухих паучат, и пыльцы прошлогоднего папоротника.

— Чего?

— Мара в пудру замешивает, — Кощей пояснил. — Но твоя правда, Горян. Я так и спросил тварь летательную. Чего? Говорю. А она мне в ответ: три бочки яблок, одну шкуру лося, пять отрезов шелковой ткани, десять сухих паучат, и пыльцы прошлогоднего папоротника.

— Издевается, тварь крылатая.

— Или жена моя издевается, — Кощей вздохнул. — Да нет, так-то понятно всё. Это мне надо залететь и всё это забрать и Маре вручить по возвращению. Но дело то не в этом! Вы послания сравните. Вот хотя б голубка от Варвары что?

— Что?

— Что принесла мне на белых крылышках! Кощеюшка, свет прекрасный мой…

— Хорошо светишь ты лысой башкой.

— Ай… Не мешайте рассказывать! — он заново начал. — Кощеюшка, свет мой неземной, жаль что так мало побыл со мной, ты мой…

— Козел лесной.

— Налим скупой.

— Ихтиандр злой.

— Это кто?

— Да это так, не по нашему.

— Вы, нежить, слушать будете, или нет? — Кощей на нас обижается.