— Зачем мне твоя избушка, я этот дом сам построил, — улыбался я, смешила она меня. Но было и грустно.

— Тогда и ещё лучше сможем построить. Ты столярничать будешь — это очень мастерство хорошее!

Наверное я при жизни был столяром, а может заодно и плотником. Большая у меня страсть ко всему этому.

Но с людьми Лешему не жить на их территории. Я теперь из этого мира, из нежити.

— Я, Гостята, к людям не пойду, — ответил ей.

— Твёрдо уверен? — она головой покачала. — Поговорим ещё об этом. Давай пока спать.

Когда я проснулся, её рядом не было. Я успел почувствовать, как пробежалась по горлу тревога. Но слух у меня хороший — гремят в доме посудой. У печи Гостята, что-то с утра готовит.

Поднялся с постели, прошёл по дому, увидел там где и ожидал Гостяту. Стояла она у печи, босая, нечесаная, в одной моей рубахе на голое тело. Рубаха ей была большая, много открывала ей шею и грудь, рукава были по локоть закатаны. А волосы распущены, лохматы, за спину перекинуты.

— Ты почто нечесаная у печи стоишь? — рассердился я. — Ты же еду готовишь.

— Ни один волос не упадёт, ты не бойся, — отвечает она звонким колокольчиком. — А если боишься есть что я готовлю, я сама всё съем.

— Нет, я так не согласен, — я подошёл и собрал ей волосы со спины и плеч.

— Ты что ли заплетать меня будешь? — удивилась Гостята.

— Нет, не буду, — уложил аккуратно её космы обратно. — Посмотрю, как у моей печи Анчутка колдует.

— Кто я? — она рассмеялась. — Дома у себя я сызрани прибранная ходила. И причесанная и с платком, — она запустила пальцы в свои густые волосы. — Да тяжелы у меня косы, тянут голову вниз. Так у меня головушка болела. Только в бане и отдыхала. И на ночь не расплеталась, уж больно это моему… — договаривать не стала, а я сделал вид, что не заметил. Уткнулся носом ей в шею. В доме было прохладно, а у печи жарко. Нечесаная Анчутка вся разомлела, пока готовила.

— Ты ведовка, вот и тянет тебя ходить простоволосой, — предположил я. Сам уже подумал, что не мне, Лешему, требовать соблюдения людских приличий.

— Никакая я не ведовка, — надулась Гостята. — Знахарка я!

— Ведовка, ведовка, просто про себя не знаешь, — я не мог от неё отлипнуть. Размышлял, что лучше — тащить лохматую Гостятку обратно в постель или дождаться, пока она закончит с готовкой и меня накормит. Такой бы выбор каждое утро.

Уходить мне надо было на обход. Я уже чуял, что творится что-то в лесу, как не лешаки опять к границе из подлесков подбираются. Надо проверить. Гостяту, значит, тут оставить. Не сбежит она, пока я ей воду не отдал. А у меня и нет её.

— Мне уйти будет нужно, но я быстро вернусь, — говорю ей, наблюдая, как она шустро с посудой на печи управляется.

— Как это уйти? — Гостята пугается. Разворачивается ко мне и хватает за руки. — Меня здесь одну оставишь? А как Леший вернётся, пока тебя нет? А тут я!

— Покорми меня для начала, потом пугайся, — я её к печи обратно поворачиваю. — Заодно схожу к источнику, наберу тебе живой воды.

— Так та водица живой называется!? — догадывается Гостята.

— Она самая эта водица и есть, — не скрываю я. — Один ручей с мертвой водой недалече от дома, ты его видела и к нему за водой ходила. А второй ручей — с живой водой — далеко отсюда. Они из одного места начало берут и есть место, где в озеро смешиваются. Но смешанная вода уже ни на что не годна, так что путать нельзя их.

— Помню, мне Леший так и наказывал: сначала мертвой водой, потом живой, — кивает моя гостья.

— Дождись меня, не уходи никуда, — перебиваю я. — В лесу неспокойно может быть, пережди в доме.

— Хорошо, буду в доме сидеть, — кивает Гостята.

Поели мы с ней вместе, она пошла посуду прибирать, а я одеваться для обхода. Шкуру вытащил, рассудил, что перекинусь уже когда от дома отойду. А всё же что Гостята никак мне этот разговор не облегчит, сама не догадается? Как бы то ни было, за водой надо сходить. Достал свой топор, поставил пока у двери. Собираюсь на выход. Гостята подходит проводить меня.

— Ой, — говорит. — Так это топор Лешего, Батюшки!

— Топор и топор, — отвечаю я. — А ты чего пришла? Со мной идти хочешь?

— А надо, Алеша? — спрашивает. Косу так и не заплела, только в платье своё переоделась.

— А пошли, — отвечаю ей, — пригодишься. Может, драться придётся.

— Мне драться с кем? — глаза округлила она, ресницами хлопает.

— Нет, топор подержишь, чтоб я не зарубил кого, — продолжаю я.

— Топор держать? — переспросила. Подошла к топору, хотела подать одной рукой — не смогла. Взялась двумя руками — даже с места не сдвинула. Я забрал свой топор сам, усмехаюсь ей. — Тяжёлый он, не то что красная девица, ни один человек его не поднимет. Разве только если богатырь окажется.

— Так ты, Алеша… богатырь, стало быть? — у меня спрашивает. А ведь подловила меня. Поняла или нет? Я не человек просто, я нечисть лесная, сам Леший. Богатырем мне быть не пристало, силы мои из другого берут исток.

— Мне лес помогает, — отвечаю пока уклончиво. То ли умная она, что молчит, то ли совсем дура. Иная бы уже догадалась. Вернусь и расскажу.

— Осторожен будь, — она привстала на носочки и поцеловала меня на прощанье. — И возвращайся быстрее!

Я уже развернулся уходить, как она схватила меня за руку.

— Алёша, а ежели всё-таки Леший первым вернётся, что мне ему сказать?

Посмотрел в её лицо взволнованное. Не удержался от ответа честного, хотя понимал, что не поймет она, а я её только напугаю.

— Не переживай так. Он уже всё знает.

Как я и думал, повставали вурдалаки. Пришлось с ними рубиться, а возиться потом с костьми их вдвое дольше. Много где ещё снег лежит шапками, не в сугробы же мне вурдалаков прикапывать? Умаялся, пока сложил их как положено, добрался до источника, набрал воды. Думал сам выпить, но негоже живой водицы пробовать вперёд мёртвой. А мне надобно сначала в мёртвом источнике окунуться, чтобы раны на теле зажили. Напал на меня таки помимо упырей обычных ещё один лешак. Но хоть не тот самый, с которым брагу на Купалу пили. Другой какой-то. Больно злой да обидчивый. Порезал мне бочину, но и сам лёг. С концами в землю. То есть, в сугробец пока, а там видно будет. Не принимает их земля.

Возвращаюсь к себе. Всё чин по чину, до дома не дошёл, в человека обратно перекинулся. Оно бы и заявиться сразу так — да больно я страшен. Весь оборван, морда в крови, рог один мне сшибли, нету. Изнежился за пару дней сытых и сладких, обвыкся в теле человечьем, со звериным быстро не совладал, дал порезать себя.

Шёл я обратно, на себя сердясь, а всё же пока что всё закончилось для меня благополучно.

Дошёл до хором своих лесных, а там на полянке перед домом, на бревнышке, Гостята сидит, на солнышке греется, а в ногах её кот Баюн. И мурчит так, шерстяная кабаняка, что по всему лесу шум стоит, деревья качаются. Сморит девицу, упадёт же в сон. А чего это его так расплющило? Морда довольная, во все стороны усы. Вон оно что! Гостята его за ушами чешет и по спинке гладит.

— Нечисть ты блохастая, — я из лесу вышел, — найди себе свою девицу, к моей не лезь. Запустил в него сучком, под руку подвернувшимся. Баюнка только “Мяу” своё недовольное промурчал, а с места не сдвинулся.

— Алёшенька, ты почто котика обижаешь? — надулась Гостята. — Хороший такой котик!

И что, не смутило её ни разу, что котик этот размером с телёнка?

— Молочка бы котику налить, — Гостята всё его по морде гладит.

— Вон лужа весенней водицы натаяла, пусть пьет, — махнул рукой я. — Ты как тут?

— Хорошо, — она потянулась. — Приготовила обед к твоему возвращению, подушки вон, вынесла сушиться. Встретила котика. Вот сижу, песни его слушаю.

— Он тебе частушки пел? — напрягся я. Котику то уши пора пооткручивать.

— А он умеет? — удивилась Гостята.