— Будет? Так Кикимора не Хозяйка?

— Рада, тебе туда. Иди, пока не село солнце.

Чего ж она с таким напором спрашивает, как будто передумала идти за своим Родькой? Куда мне столько бестолковых жён? Я и с одной-то толком не справляюсь. Вон, злится на меня, сидит в болоте и носа не показывает…

— Если вопрос в самом обрядовом порядке, то… Хотя бы и ты, Рада, можешь быть моей женою. Как только станешь ею, станешь и бессмертной. Дальше зависит от твоих способностей. Если есть к чему предрасположение, этим и будешь заниматься. Колдовать ли, или лечить зверей, или помогать наводить в лесу порядок. Ты будешь считаться нежитью, в которой ещё жизнь есть, пока всю жизнь не потратишь. Кто-то тратит быстро, кто-то хранит зерно живое в себе веками. Будет у тебя звериное обличие лешачье, или нет, сможешь перекидываться зверем, или не сможешь — зависит от твоей врождённой силы. Это если просто замуж за меня выйдешь. Если ты сама сгинешь, и как-нибудь подло: от злого умысла, от убийства, обмана, в нечестной драке или в лесу, где злая нежить правит, то тоже станешь нежитью. Может, и безумной, безмозглой. Может, духом бестелесным станешь, а тело твоё истлеет. Может, станешь заложным покойником. Может быть по-разному. Сохранишь ли личину человеческую, будет ли у тебя ипостась женщины, или нет — тут как повезёт тебе.

— Я уже поняла, что умирать в лесу не собираюсь… — как-то Рада побелела. Слова мои ей не понравились. — Но если я только хочу быть тебе женою, я стану бессмертной нежитью, но останусь женщиной? Правильно я услышала?

— Правильно. Но я тебя в жёны не возьму.

— А Гостяту?

Я девушку подтащил к себе.

— Вот ты к чему расспрашивала… Она жива, здорова?

— Алёша…

— Ответь.

— Да, — она прошептала.

— Мне больше знать не надобно. Жива, здорова, как и хотела, живёт среди людей.

— Вам бы с ней встретиться и поговорить… Алёша, больно мне.

Она попробовала вырваться, я её не отпустил.

— Вкусно ты пахнешь, девица.

— Алёша, что ты делаешь? — она испугалась на самом деле. А говорила, что не боится меня.

— Вкусно пахнешь, волосы, должно быть, как шёлк, и кожа мягкая… должно быть. Я этого больше не почувствую, тогда зачем оно тебе?

— Зачем что?

— Зачем быть красивой? Чтобы злить меня своим присутствием?

— Отпусти меня! — опять она попробовала вырваться. Я снова понюхал её волосы, хотел убрать лапу с её плеча. Рада рванулась нехорошо, невовремя. Я поцарапал её шею и часть щеки. Она вскрикнула, приложила пальцы к лицу, отняла их, посмотрела на кровь. Глаза её расширились. Заплакал её сын, который сидел в корзинке, зарычал подошедший и сидевший до этого момента тихо Вук, зашипел Баюн.

— Ну-ка все тихо! — приказал я. — Я не хотел, Рада. Прости.

Она покачала головой, распахнутыми глазами на меня уставившись.

— Боишься меня? Скажи мне честно. Не ври мне.

— Так-то… обычно нет. А вот сейчас боюсь.

— А почему Гостята не должна бояться?

Рада хотела что-то сказать мне. Я приставил коготь к её губам.

— Не хочу я такой жизни ни для себя, ни для неё. Уходи, Рада. Вука могу с тобой отправить. Если сам волк согласится. За Родькой, он, пожалуй, хоть бы и до конца с тобой пойдёт, но и тебе с волком показываться в селениях опасно — примут за нечисть. И волку лесному трудно будет в степи, и ждать тебя придётся, пока ты будешь в селениях. Но если примешь к себе такого спутника, я его отпущу с тобой.

— Алёша… — она всё прижимала ладонь к щеке. — Пожалуйста, ты как-нибудь загляни к Гостяте…

— Радость моя. Ты же сама сказала, что знахарка жива-здорова. Мне более знать не надо. Пусть живёт как хочет. Если в лес пойдёт, я не обижу её, не заберу к себе. И не покажусь. Если вернёшься ты благополучно и вы с знахаркой свидитесь, так можешь ей и передать — чтоб не боялась Лешего.

— Алёша… может, скажешь сам?

— Я уже сказал, что видеться не хочу с ней больше. Ни к чему. Я ухожу в дальний лес, Рада. Который тоже нынче мой и выжжен был который до корня. Там работы много. Надо восстанавливать. Что успею — расчищу осенью. В зиму уйду в спячку. Весной продолжу свою работу. Буду пересчитывать зверьё, может, кого-то переселять придётся. Мне не до жён и не до вашей бабьей мудрости. Прав я или нет — это всё подождёт. А лес ждать не может.

— Как это — уходишь? Ты же вернёшься?

— Там такой же мой лес, как и здесь. Только здесь дела получше, справятся мои подручные. У меня Лешаков дружина и вся нежить в подчинении. Теперь и лесная мои, и водная. Будут передавать мне новости. Волки с медведями за порядком будут следить. Уж если что серьёзное случится, приду. Но я, пожалуй, на пару-тройку лет, как не больше.

— На пару-тройку лет?

— А ты, думаешь, на меньший срок уходишь из дому?

— Так долго! — она мне, кажется, не верила.

— Это не долго, Рада. Для нежити это один миг.

— А как же…

— Ты тоже, если не помрёшь, жить будешь долго. Должно быть, ещё свидимся. А нет, так нет. Ты не серчай на меня и счастлива будь.

Спокойно не становится. Осерчало много нечисти, и, как выяснилось, и пришлые остались некоторые. Пришли повязанными, невольными. Тут их выпустили, а назад не забрал никто. Теперь те, что не сгорели, по чужой земле и лесу шастают, куда податься — не знают. Кто нашёл себе место, отвоевал угол, кто в нору спрятался, сидит тихо. Кто вредит, а кто мирно живёт, старого не ворошит. А всё же беспорядок.

Надо или себе подчинить или выгнать взашей.

Так и застрял я сам в новом лесу, что у Лешего, соседа своего, мною зарубленного, отобрал. Работы много тут, за осень первую едва прибраться по верхам успел. Да и залёг в чужих местах на зимовку, что медведь в берлогу.

Очнулся, когда воды вешние своим журчанием прогнали сон да лаз размыло в моё укрытие ледяной водой. Так чудно, что от сна я отошёл, а человеком, проснувшись, не стал. Раньше, первым делом, перекидывался, когда первый раз купался. Сейчас не потянуло даже. Так можно и оскотиниться.

Там, где доспех, вросший в мясо и кость, остался, чесалось всё. А тело Лешего изменилось слегка. Подумав, в волка я перекинулся, чтобы владенья обежать и посмотреть, где что. По реке передал привет Кикиморе. Водные жители доставят быстро. Надо бы проведать, хоть раз летом зайти. Да много дел ещё ждёт. Почти сразу управляться и принялся. Срубил себе землянку грубую. Мокошь звать не стал — обойдусь дарами леса и колдовством своим. Один раз всё ж таки встретил Кикимору. Сама она по реке в гости приплыла. Посидели хорошо, можно сказать. Обговорили всё. Показалось мне, что ей без меня привольнее. И даже повеселела баба, зазеленела ярче, полнее телом стала.

Повторил ей, что если найдёт себе кого, то я, так и быть, от обязанностей жены моей освобожу её. Только Водяного кем попало заменить — не попущу.

— Ты и Леший, и Водяной, — Кикимора по лапе меня погладила и уткнулась мордой мне в плечо. — Тут одна река бежит на оба этих леса. — Будем связь держать. Я буду проведывать. В нашем крае тихо всё. Звери не дерутся, людишки не тревожат нас.

— Как же звери не дерутся, когда весна? А как же гон? — не понял я.

— А в этом смысле дерутся ещё как! — Кикимора по-водному присвистнула. Я успокоился.

— А я всё усмиряю нежить да договариваюсь. Пристраиваю немощных к какому делу. Обучаю жить в нашем лесу.

— Хороший лес, а будет ещё лучше, — Кикимора потянулась сладко. — Лешенька, может, домой придёшь?

— Пока тут много дел. Поживу тут. Может, загляну когда. Ты хозяйство не запускай. Дому догляд нужен.

— Само собой.

Кикимора на жизнь не жаловалась, и мне как-то стало легче. Может, простила меня, если сама пришла. Попросил её напоследок реки и озёра тут проверить и в болотах посидеть, а сам занялся своим привычным делом. Так год прошёл. Потом ещё один такой же год был. И ещё один.

Так прошло пять лет.