Привели её сюда силой, на привязи. Выпустили, заставили убивать. Пережила она большую битву. В огне выжила. Домой ей ходу нет и здесь ей места нет. И даже сейчас она не упокоилась. Ну разве только что отмаялась.
Спросил Тишку — понял ли он что-нибудь? Он ответил, что понял. Про ту пору и битву в селении до сих пор говорят много, мальчишки, до рассказов охочие, многому верят — и правде и выдумке.
Я бы не хотел, чтоб он был как я.
В тот раз мне надо было успокоить зверьё в лесу и заодно свои нервы. Обход я делал, обернувшись в волка, и Тишку на спине катал. Снова оставил его на ночь, чтоб по тьме не шастал. Кикимора уж как любила его ночёвки. Сказки садилась ему рассказывать и кормила сладким. А утром, когда Тишка уходил, он внезапно спросил у меня.
— Батюшка Леший, а ты ведь отец мне?
— Да, — проскрипел я, сгибая лапы непослушные, чтоб присесть и сравняться ростом. — Я тебе отец.
— А как я появился на свет? — так сосредоточенно, пожалуй, от меня никто и никогда не ждал ответа.
— Ты же знаешь, что Кощей и Горыныч людьми обращаются. И я когда-то мог. В ту пору мы с твоей мамой познакомились.
— Вы вместе жили?
— Да. Недолго. Три дня.
— А теперь не живёте, потому что ты не можешь быть человеком?
Всё ж таки дети умнее женщин. Рада донимала меня расспросами, пока её кое-как не выгнал, Тишка сам додумался.
— Так и есть.
Он как будто кивнул и собрался уходить, а потом повернулся и спросил:
— А мама об этом знает?
И точно дети умнее меня. По крайней мере, вот этот.
— С твоей мамой… нам в любом случае надо поговорить. Как только выпадет случай.
— Ты из леса не можешь выходить, батюшка?
— Нет, не могу. Дождусь, когда твоя матушка сама за чем-нибудь в лес сподобится.
Тишка кивнул понимающе.
— Она скоро пойдёт в лес — травы заготавливать на Купалу. Раньше она боялась в лес ходить, а потом как-то привыкла, и теперь иногда ходит. Когда надо очень. Мне предупредить, когда она пойдёт?
— Не надо, я знаю, когда у людей праздник Купалы, — я потрепал лапой Тишку по лохматой голове и усадил на волка. — Езжай домой, с матерью твоей мы свидимся.
И, может, не надо было этого ему говорить, как бы не вышло, что я его матушку любимую обвиняю, но, видать, наболело у меня.
— Я про тебя узнал только когда у источника мёртвой воды увидел, в который ты чуть не свалился.
Больше ничего говорить не стал. Тишка понятливый.
В моей постели чужая женщина с чужим ребёнком нянчилась, я видел, как чужой сын начал ходить. А своего не видел. Гостята меня этого лишила.
Какой с меня в то время был прок, правда? Что я делал? Как раз пьянствовал и буйствовал, или обустраивал дом для Кикиморы? А потом ушёл в дальний лес. Но я не знал.
Отправил Тишку восвояси, раздумывая, что скажу Гостяте. Нам с ней теперь не ругаться надо и не поминать былое, а решать про Тишку.
А вышло так, что свидеться пришлось нам раньше, чем перед Купалой.
Глава 43. Здесь будет лес
Тишка прибежал внезапно. Испуганный и разозлённый. С криками, что один ничего не может сделать, а никого из мужиков в селении нет. Все на своих покосах. Семья мельника пришла к Гостяте и обвиняет её в убийстве мельниковой старухи, а теперь ещё и в травле младшего сына мельника жены.
— Мамка не травила никого! — нервничал Тишка. — Старуха эта померла от старости. Если б не мама, она и столько, сколько прожила, не протянула б! Мама её лечила долго. Всё сокрушалась, что мельниковы снохи ухаживать, как надо, не умеют! Это не мамка её свела со свету!
— А что с женою сына мельника? — спросил я, уже понимая, что надо как-то вмешиваться. Хотя пока не сообразил, как.
— Она от неудачных родов мается. Детей раз за разом скидывает, и вот теперь мамку обвинили, что та из ревности её опаивает.
— Зачем ей из ревности? — не понял я.
— Так это жена Дарёна, — злился моей непонятливости сын. Я первым делом решил, что надо вызвать Горяна или Кощея. Они могут людьми хоть куда зайти. И там или откупятся, или силой всех разгонят и заберут знахарку. Но как с ними связаться быстро? Нужно в дом мне возвращаться, в сердце леса, в самую чащу, а мы почти на краю, вот так быстро с Тишкой потому и встретились, что я его почуял.
Можно через реку, по водной глади позвать Кикимору, объяснить ей, что мне нужен Кощей. Но ей может колдовских способностей не хватить пробудить заговоренное блюдце, чтоб с Кощеем связаться. Раздумывать долго некогда, уж больно Тишка переживал. Мало ли что может сделать люд разгневанный, если обвиняют знахарку в убийстве.
— Главное, маму выведи в подлесок. Он близко подступает к селению. Там уже её никто не тронет, — сказал. Перекинулся в волка, дождался, пока Тишка заберётся мне на спину и побежал к селению Гостяты.
У самого края остановился. Различать, где избушка знахарки, мне не понадобилось. Несколько мужчин и отроков постарше вывели знахарку на поляну перед лесом, привязали к столбу и разводили костёр. Про то, что хотят сжечь ведьму за убийство мельниковской старухи и травлю молодой снохи, услышал в обрывках фраз.
— Тишка, стой! — едва успел крикнуть, а схватить не успел. Скатившись с моей волчьей спины, Тишка побежал к матери. Ничего он один не сделает против стольких взрослых мужиков.
Я из леса прыгнул, не думая. Дёрнуло меня со страшной силой обратно. Как удавкой затянуло, помутилось в глазах. Обернулся в Лешего, смотрел, как мой маленький сын полез драться.
— На костёр его. Сжечь вместе с ведьмой ведьминское отродье! — подвывал самый мерзкий из их сборища. Тишку потащили на костёр. Гостята, до этого сыпавшая проклятиями, вдруг взмолилась, чтоб отпустили сына. Я больше ждать не мог.
Не знаю как, мне то неведомо, но я в человека перекинулся. Боль в теле резанула так, что чуть сознания не лишился. В огне тогда было хуже, но это тело слабее. И всё оно калечное. Тут же и понял, почему не могу обращаться. Не в одной моей голове дело, да сейчас важно не это. Нащупал рога, оба на месте. Повалил деревце ближайшее, наклонил голову, отрубил себе рога топором.
Кое-как поднялся, кровь моя нечеловеческая, а всё одно тёплая, заливала за шиворот. Делал всё быстро, думать некогда. Выбрал, как ближе подойти — по подлеску. Почти к полянке самой подберусь. Пошёл. Как понял, что видно меня, крикнул этому их карательному сборищу.
— Зачем обижаете ребёнка и женщину?
— Тебе какое дело? — ответил тот, кто постарше выглядел. Видать, зрение у него похуже, он начал подходить и приглядываться.
— Иди своей дорогой, — ответил другой мужик. — Тут дела этого селения вершатся.
— Вы женщину на костре решили сжечь, — не согласился я, высматривая, можно ли ещё подойти. Тело начинало гудеть, привязь моя меня душила.
— Иди по добру по здорову, как сказано, — повторил самый старший из них. А какой-то отрок запустил в меня камнем. Я уклонился. Повторил им ещё раз.
— Лучше бы вам отпустить их обоих, не накликаете на себя беду.
— В лес ушла и пропала пропадом, коли так, — кивнул мужик помладше на Гостяту. — А даже если и сожгли ведьму — так очистили селение, благое дело сделали.
— Один ещё раз повторю: отпускайте их.
— Ты, что ли, доложишь на нас? — спросил тот, что мне сразу не понравился.
— Посмотрите, он в крови весь, он раненый! — разглядел один из отроков.
— И то правда, разбойник, кажись, — повторил старший из них.
— Зря ты пришёл сюда. Если сказать больше нечего, уходи, — самый рослый из мужчин сделал шаг вперёд, доставая нож. — Ты человек пришлый, это дело не твоё.
— Уж так вышло что моё.
— Он сам упадёт скоро, братцы, — крикнул вертлявый доставучий мужик, — давайте быстро порешаем его!
— И куда его?
— В лес. Звери съедят.
Стало мне смешно. Смог сделать ещё несколько шагов. Больше тянуть нечего. Граница леса закончилась, сдавило страшной болью меня. Тело начало разрушаться. Видать, покачнулся я, что местных больно обрадовало.