— Хочешь что сказать, подойди, скажи, — мужик с ножом сам ко мне приближаться начал. Осторожно, присматриваясь.

— Здесь лес когда-то был, — начал я. — Чую грибницу под ногами. И корни оставшиеся деревьев выкорчеванных.

— И что с того? Везде был лес. Теперь тут людское поселение.

— Людское ли? Собаки вас лучше, — я подошёл ещё. Тело высыхало, как дерево без долгого полива.

— Не заговаривался бы, — ответил их старший. Они, не понимая, что происходит, начали меня окружать. Вертлявый бросил тлеющие угли в сухую траву и ветки, сложенные для костра под ногами Гостяты. Быстро начал заниматься огонь. Я прислушался к ощущениям, призывая к себе силу природную. Под ногами появились побеги зелёные, это молодые деревца проклюнулись.

— Здесь был когда-то лес и будет снова. Такое моё слово, — сказал я и побеги поползли выше. Собравшиеся вокруг меня люди пока ничего не понимали, но большого страха, видать, не испытывали. Кого испугает сильно раненый, хоть и происходит странное?

— Да режь его, что думать? — вертлявый, что помладше, толкнул в бок того мужика, что с ножом. А он, подошедши, боялся первый, да ещё и один, нападать. Я его и в этом обличии и здоровее, и выше.

— Я предупреждал, — посмотрев в сторону костра, я ветер вызвал и потушил огонь. А после всё вокруг Гостяты и Тишки густым кустарником затянуло — с шипами длинными, торчащими наружу. Из леса моего повыходили волки. Если б не белый день, и нечисть повыходила бы. Хотя чего бы не позвать — под моей защитой пройдут и днём.

Топор, чтоб сразу не пугать, я в подлеске оставил, теперь же, руку вытянув вдоль тела, чувствовал, как вверх по ней, обвиваясь, ползут цепи. Скоро и топор в руку лёг удобно.

Я не знаю, кто из них Дарён. Никогда не видел, не сообразил и сейчас тоже. Но мне вертлявый настолько сразу не понравился, что я уже знал, кого первым зарублю.

Они теперь все с ножами, и страх в глазах проклюнулся. Но мне ножи не помеха, а бояться надо было раньше — за шкуру свою.

Лес вокруг быстро разрастался, уже по домам лез, валил заборы и постройки начал задавливать. Выбежала скотина. Будет моему зверью что покушать.

Сам я почувствовал, как по ногам моим и рукам поднимается лесная силушка, и как будто не одним разом, а постепенно в зверя превращая меня. И рога мои снова выросли, и морда селян оскалом порадовала, все раны затянуло и закрыло толстой шкурой — оделся как в броню.

Второй топор мне волк принёс. Но чтобы начать, мне одного топора хватило, потом уже подхватил второй. Взглянул мельком на Гостяту, среди густых ветвей её видно было. На белом бескровном лице искусанные до крови губы и глаза большие, от страха или удивления так широко раскрытые. Она на меня смотрела. На то, как я обращаюсь в зверя. Ну пусть смотрит, коли любопытно.

Не то ты в лесу бревно выбрала, девица, чтобы прилечь вздремнуть.

Я зарубил всё семейство мельника — мужскую его часть. И, видать, всех друзей его. По крайней мере, тех, кто вместе с ним пришёл Гостяту на костре жечь. Молодняк их — отроков неразумных, моя волчья стая, погоняв и покусав изрядно — выгнала. Пусть идут в соседнее селение или куда хотят. Не доверяя неразумной нежити, сам прошёл по всем домам, проверяя, не осталось ли где малых детей. Нашёл только пару старых бабок и одну девку — все по домам сидели — их тоже выгнал, здесь ничего не останется. Может, и не виноваты все люди, что здесь жили, но места этого, где сына моего хотели на костре сжечь вместе с его матерью, больше не будет.

Лес задавил всё. Все дома разрушило, все хлевы, овины и амбары. Всё поломало, везде всё проросло травой. Если смогут забрать своё добро люди, пусть забирают, но здесь больше никогда не будет ничего.

Мельницу — одну на два селения, тоже разрушил. Настолько впал я в буйство, меня уже было не остановить. Хорошо, что крепко окружил кустарником знахарку с сыном и оставил их привязанными. Не надо им на всё, что мы тут делаем, смотреть.

Я не помню, как освобождал их. Вроде бы сам. Когда я пришёл, Тишка уже развязался и развязывал мать. Наверное я их сгрёб и вынес на лапах, потому как не помню, чтобы обращался в кого.

— Алёша, Алёша… — голос неуверенный меня звал. Охрипший слегка. Женский. Глаза открыл, увидел Гостяту. Подумал, что снится мне она. Собрался дальше спать, почувствовал, как легко она прикоснулась к моей лапе. Позвала ещё раз.

— Алёша!

Нехотя я проснулся. С мгновение посидел, соображая, что я сплю на полянке перед домом.

— Где Тишка? — спросил самое для меня важное.

— В доме. С… матушкой Кикиморой, — замялась женщина, как будто сообразить не могла, как со мной разговаривать.

— Утро сейчас? — спросил я, оглядываясь.

— Да, ты спал долго. А я не знаю, что делать мне. Может, нам уходить пора?

— Куда ещё ты собралась уходить? — я её чуть не схватил лапой за руку, да вовремя остановился. — Побудете пока тут. Селения вашего нет больше.

— Как это: нет селения? — испугалась Гостята.

— Так. Совсем больше нет. Там теперь лес. Женщин и детей я не трогал, ушли в соседнее селение, где Рада живёт. Ну туда наверное — я не проверял.

— А мужей и отцов их? — осторожно спросила Гостята.

— Если они тебя на костре сжечь не собирались, значит, где-то живы-здоровы.

Ещё мне не хватало людишек по их покосам вылавливать и выяснять, обижены ли они за погром их селения. Если бы у них там всё в порядке было, никто б и никогда знахарку жечь на костре не додумался, решив, что будет безнаказанным.

— А где ж мне теперь жить? — испугалась Гостята.

— У меня, — ответил ей я.

— Как это у тебя? — не поняла она.

— Пока здесь Тишка и идти тебе некуда, ты побудешь у меня, потом сама решишь.

— Тишке надо к людям, — быстро высказала Гостята и замолчала, потупившись.

— Надо. Только не к твоим селянам. А, может, и не к людям. А куда в хорошее место мастерству учиться нужному.

— Так и чувствовала, что ты сына захочешь забрать, — Гостята покачала головой. — Я не отдам.

— А что плохого в этом? — спросил её. Голова моя гудела, в теле всё ныло. Я только после вчерашнего глаза открыл, а Гостята уже тут как тут, и сразу с важным разговором.

— Я боялась, что он родится зверем и ты его в лес утащишь.

— Я тебе скотина неразумная? — понял я, что разговор у нас не клеится. Ну Гостята хоть от меня вроде не шарахается. Посмотрел на неё, сообразил, что у неё самой, видать, ступор от случившегося. Вся она бледная и измождённая.

— Тебе бы поесть чего, — предложил я. — А где нашего сына всё-таки носит?

Гостята встрепенулась при слове “нашего”. Мне было неприятно замечать, как она меня украдкою рассматривает.

— Я ж сказала, что в доме он.

Ну да, она говорила… Как раз выбежал Тишка. Чтобы не тянуть, я его спросил сразу.

— Тишка, дом ваш разрушен и пока не решено, что вам дальше делать, согласен пожить с матерью у меня в доме?

— Я да! — он пробежал дальше. — Мне здесь нравится. А где Баюн?

— От тебя наверное прячется. Зачем ему шерсть стриг?

— Она была свалявшаяся! — быстро оправдался Тишка и начал звать. — Баюн-ка! Ау!

Кот, потягиваясь, вышел. Спал где-то в тенёчке. Увидел Гостяту и сразу ленивой походкой пошёл к ней и принялся тереться об ноги.

— Баюнка! — протянула Гостята и сразу принялась наглаживать кота.

— Мам, это Баюн, не бойся, он смирный!

Это кто, Баюн-то смирный?

— Здравствуй, котик, — приговаривала Гостята, почёсывая кота за ушком. Шерстистая бочка замурчала.

— Баюнка, что у тебя с лапой? — Гостята лапу железную, кошачью, наконец, заметила.

— Мам, а ты что, знаешь этого кота? — спросил Тишка.

— Знает, — ответил я за Гостяту. — Матушка Кикимора обещала завтрак нам?

— Да, готовит, — кивнул Тишка. — А потом звала меня на речку купаться. Сегодня вода будет тёплая.

А потом добавил.

— Странно что я в прошлый раз чуть не утоп. Зацепился за корягу, кое-как выплыл. Но я хорошо плаваю! — тут же заверил он испугавшуюся мать. — И дыхание надолго задерживаю под водой. Кикимора меня нырять учит.