— А Кикимору служкой нельзя?

— Лесовичкой? — я повернулся к Кощею. — Тоже нельзя. Говорю же, она водная нежить, лес не примет. Но в том, что я Кикимору женой назвал, у меня тоже есть свой интерес.

Кощей посмотрел удивлённо. Не поверил. Я принялся объяснять:

— Мало того, что она так без всяких объяснений под мою защиту попадает, так ещё и я теперь имею право нос свой звериный, лесной совать в дела речные и болотные. Кикимора у нас одна водная нежить сильная, но нечисть помельче может её и не слушаться, от лап отбиться. А если будут знать, что я могу прийти да какому бунтарю усы, лапы и рыбий хвост отрубить — они уже и покладистее будут.

— А как ты в реку-то?

— А чего мне? — я плечами пожал. — Плавать я умею. В рыбу не обращаюсь, конечно, но в бобра какого, в ондатру могу. Язык речной выучу, ну и на правах мужа Кикиморы буду там свой суд вершить, порядок соблюдать. Пока нового Водяного не появится, надо же кому-то…

— Может и не появиться. Не у всякой реки он есть. А если тут Кикимора будет за главную владычицу водную, да ты со своим топором страх начнёшь нагонять — тем более.

— Умереть должен кто-то подходящий, — подумал вслух я.

— Дак это не так просто и не так часто случается, — Кощей вздохнул. — Сто лет может пройти или больше. А девка твоя что? Которая Гостята.

— Видел её, — нахмурился я. Говорить про неё не хотелось, скребло нутро. Всё ж таки, у нас, у нежити, сущность наша глупая. Прожила тут какая-то девка у меня три дня, нашла для меня слова ласковые, правильные. Обещала любить, вместе жить со мной обещала, а потом сбежала и всё.

— Ну и что? — Кощей продолжения требует.

— Да ничего. Среди селян она, пусть там и остаётся. Куда мне её? — я лапой слабо махнул на свой дом.

— А с Кикиморой, значит, так и будете, как муж с женой? — Кощей тоже на двери мои глянул. С того места, где мы сидим, пристройку да навес новый не видно, но Кощей, как прилетел, успел осмотреть всё. Поменял я свои хоромы основательно, под Кикимору всё перестроил.

— Без моего покровительства ей не быть речной владычицей. Нечисть помельче её загрызёт, — ответил я. — А меня боятся.

— Так она зелёная, в слизи какой-то, в чешуе, — Кощей поёжился. — Как ты с ней спать будешь?

— Да ещё Водяной только помер, не собираюсь я с ней спать.

— Тебе, вон, морду от одной мысли перекосило, — сообщил мне Кощей.

— Баба как баба, — заступился я за Кикимору. — Я нынче тоже красавец сомнительный. Звериную морду да тушу — и ту попортило. А человеческой ипостаси лишился.

— Да может ещё вернёшь.

— Мне ни к чему.

Посидели ещё, уже молча. Так и улетел Кощей в этот раз, но прилетал часто. Заглядывал. Лето подходило к концу.

Кикимора понемногу в новой роли обжилась. Пару раз просила меня сходить на реку, с нежитью речной разобраться. Я разобрался быстро. Никто больше недовольства не показывал.

Много я в речном хозяйстве не понимаю, но вроде рыба водилась, зверям и птицам, что ею питаются, было что есть, а мне больше и не надобно. Вода чистая, я кое-как в ней купаться приспособился. Вспомнил, что баню ставить хотел. Одни глупости.

Хотя для Кикиморы вон сколько болота у дома развёл. Да ещё утеплил, чтоб зимой не промерзало.

Сегодня пришёл домой, Кикимора на стол накрыла. Покормила, причём съедобным вполне. Я уже давно заметил, что поладила наконец-то болотная баба с Мокошью. Уважила её, одарила чем-то. Теперь снова у меня в доме снедь всякая появилась, угощения да питьё хитрое.

Отужинали, посидели с Кикиморой за столом, дела обсудили речные. Уже потихоньку природа готовилась к осени и мне болотная баба рассказывала, что в сезон этот в глубинах речных происходит.

Кикимора тоже выглядеть иначе стала. Поначалу сильно она горевала, ходила нечёсаная, грязная, потом постепенно стала себя в порядок приводить и со мной шутить шутки разные. Вот и сейчас сидела, улыбалась, нахваливала меня, говорила слова ласковые. Всё это мне было подозрительно.

Я из-за стола поднялся, к себе пошёл. Кикимора меня остановила.

— Посиди со мной, Алёша.

Давно меня никто Алёшей не называл. Ещё и голосом ласковым. А Кикимора лапу свою мне на грудь положила, не давая пройти, а потом прислонилась лбом.

— Ты чего это, матушка? — спросил я осторожно. — Кожа у тебя высохнет, шла бы в свою опочивальню, окунулась в ванне да отдыхать легла.

— Сегодня сыро на улице, дождик был, я ещё окна открыла, проветрила. Так что влажно в доме, с кожей моей всё в порядке. А искупалась я ещё до ужина, — она ко мне прижалась сильнее. — Я же понимаю, что если бы не ты, Алёша, не признала бы во мне нечисть водная Хозяйку Речную. Уважил ты меня, женой своей назвал. При Водяном я Хозяйкой не была, а при тебе в своём доме — в реке и на болоте — вот стала, — она меня по руке погладила. По шерсти.

— Непривычно так, — сказала. — Чешуи у тебя нет. Может, человеком обернёшься? — и в глаза мне заглядывает. — В человеческом обличии ты мужчина очень красивый.

— Нет у меня больше обличия человеческого, — ответил ей. — На что смотришь, то и есть, мил или нет, а другого не будет.

— Ну и так ты хорош, — Кикимора погладила меня по второй руке, потом вложила свою руку в мою. — Пойдём в спаленку!

Всё мне было странно. И её обличие, и моё. И то что кожа у неё сухая, чешуёй покрытая, и что зелёная она, и что пахнет ряской. И то что я таким делом в обличии своём зверином никогда не занимался и не собирался никогда — меня тоже смущало.

— Нормально всё? — спросила меня Кикимора, потеревшись носом о мою грудь мохнатую. Нормального ничего в этом не было.

Прежде чем она сама начала раздеваться и меня раздевать, я её руки остановил, накрыл своими, так чуток подержал её, пока она не поняла, что надо успокоиться. Потом я взял её за плечи, переложил от себя подальше, головой на соседнюю подушку. Накрыл сверху одеялом.

— Непривычно так, матушка, — сказал ей. Никогда ни одну женщину в такой момент не додумался бы матушкой называть, а Кикиморе сказал нарочно. — Ведь никто не торопит нас. Всё ж таки мы с тобой нежить разная, оно как-то против природы нашей. Надо обвыкнуться.

— Не нравлюсь я тебе, — огорчилась Кикимора. — Считаешь меня страшнОй?

И опять в глаза мне заглядывает.

Не считаю я так. Вполне она хороша — для Кикиморы. Да и мне нос воротить не с чего. Она нежить и я нежить. Её мой вид не пугает, да и тело на её ласки женские откликается. Да вот только не она тут быть должна. А если та, которую я бы хотел сделать Лесной Хозяйкой, сюда дорогу забыла, стало быть, никого тут пусть не будет. Что тут делать Кикиморе?

— Красивая ты, — еле как язык расплёл, чтобы слово молвить. Давно ли вёл речи разные с красавицами залётными, а как будто всё в другой жизни было, сейчас как отрезало. Что сказать — придумать не могу, какие слова подобрать, чтобы не обидеть?

— Красивая? — Кикимора обрадовалась. Оно, много ей слов, оказывается, и не надобно.

— Волосы у тебя душистые, длинные, рекой пахнут, тело крепкое, ладное. Дивно ты хороша, — начал я ворочать мыслями тяжёлыми, мохом поросшими.

— Какие ты речи красивые говоришь, Алёшенька! — Кикимора расцвела. А Водяной-то, видать, совсем двух слов связать не умел, если по её мнению я сейчас говорю красиво. Вспомнил Воднейшество совсем не к месту. Не рано ли Кикимора его мной заменяет?

— Не так давно Водяной умер. Рано нам, может, вместе спать? — сказал ей всё-таки, что было на уме.

— Ты сильно горюешь, ой как сильно, — Кикимора мне положила лапу на щеку, меня по морде погладила. — И я сильно горюю. Может, так легче будет — рядом быть, чем по отдельности? Раз я Хозяйка и жена, мне место тут, — она похлопала по простыни рядом со мной.

— Хозяйкой Леса тебя не смогу сделать, — признался я.

— Да я понимаю это, — Кикимора кивнула, продолжая меня наглаживать. — Я речная нежить, мне лесной Хозяйкой не быть.

— И тебя устраивает?