Я знаю, что нам предстоит. Я должен рассказать ей все, хорошее и плохое. Мне придется рассказать ей о «Черной розе» и, возможно, даже о Боссе. Но я хочу быть с ней полностью обнаженным, без фальши и фасадов, потому что я никогда не был таким ни с кем.

Может быть, даже с самим собой.

Поппи заслуживает знать правду. Всю правду.

Я сдерживаю рвущиеся наружу слова, потому что не хочу, чтобы оставались сомнения в моей честности, когда мне придется разоблачать грязные делишки, о которых Поппи еще не знает. Поэтому я приберегаю их до поры до времени. Но я могу сделать так, чтобы она знала, что я чувствую. Я должен это сделать. То, что я не могу сказать, я изливаю в своих прикосновениях; мои руки ласкают все чувствительные места Поппи. Пальцы щиплют набухшие соски, затем обхватывают бедра. Она скачет на мне, и ее тихие крики удовольствия дают мне то, чего я так жажду. Ее стоны – спасение для моей души.

Я двигаю тазом сильнее и быстрее, глубоко в нее проникая. Поппи подает тело вперед, опирается предплечьями о заднее стекло, и я пользуюсь моментом, засасывая тугой сосок в рот.

– Коннор! – задыхается она, находясь на грани оргазма. Киска сжимается вокруг меня почти как тиски. Я поднимаюсь, мои яйца напряжены, тело на грани, но я жду Поппи в этот блаженный момент.

– Да, – шипит она.

Когда я чувствую ее оргазм в дрожащих стенках влагалища, я прекращаю себя сдерживать. Может быть, я произношу ее имя, может быть, нет, но, взрываясь внутри нее, я понимаю, что никогда не буду прежним. Она изменила меня навсегда, и пути назад нет.

Я прижимаю ее к себе, наши сердца бьются в такт. Единственный звук – наше прерывистое дыхание, хотя…

Мимо проезжает грузовик, громко и назойливо сигналя, заставляя нас обоих подпрыгнуть, как нашкодивших подростков.

Поппи смеется, когда понимает, что это было, и восклицает:

– Хорошо, что ты не гудел несколькими секундами раньше, засранец. Я бы очень разозлилась, если бы ты испортил мой большой О.

– Я не думаю, что он тебя слышал, – говорю я, проводя пальцами по ее волосам и целуя ее лоб, пока мой удовлетворенный член сдувается. Выскользнуть из нее – это горько-сладкий жест, потеря рая, но я молюсь, чтобы меня пригласили обратно… навсегда.

Она стонет, тоже чувствуя потерю.

– Колени не болят? – шепчу я.

Поппи слабо вздрагивает.

– Пока не знаю. Несколько минут назад я перестала чувствовать ноги, но тогда это не казалось важным, – отвечает она, пожимая плечами.

Я улыбаюсь и тянусь к ее пальцам, чтобы восстановить в них кровообращение, но это определенно неправильный поступок, потому что Поппи резко визжит и дергается, падая на сиденье.

– Я боюсь щекотки! Не трогай ноги!

В итоге она каким-то образом ударяет пяткой по окну, оставляя отпечаток прямо на стекле.

– Ой!

– Ты ведь знаешь, на что это похоже? – спрашиваю я, пока она пытается стереть след. – Нет, оставь. Мне вроде как нравится.

Вместо того чтобы оставить все как есть, Поппи прижимает ладонь к стеклу.

– Теперь люди будут гадать, в какие безумные позы ты становишься. – Она поднимает одну руку в сторону, ногу – в другую, а затем меняет их местами, пытаясь совместить два отпечатка одновременно.

– Ты сумасшедшая, – с улыбкой констатирую я.

– Ты только сейчас это понял? – Поппи хмурится, как будто я только что сказал, будто научился складывать два плюс два.

Я посмеиваюсь, гладя рукой ее бедро, но держась на расстоянии от ее ног.

– Я хочу, чтобы ты осталась у меня на ночь. – Слова вырываются прежде, чем я это осознаю. – Я хочу, чтобы ты всю ночь лежала в моих объятиях.

Поппи медленно моргает, словно позволяя сказанному проникнуть в сознание, а затем расплывается в сияющей улыбке.

– Мне придется выпустить собак перед сном и с утра. Но, думаю, это можно устроить!

Шлеп!

Я хихикаю от игривого шлепка Коннора по моей заднице. Впрочем, когда он заявился, чтобы поднять меня с постели, я тоже ущипнула его за сосок. Мы только что провели полчаса в обнимку, и несмотря на его напоминания о работе и сроках, в которые мы должны уложиться, я не хотела вставать. Даже когда Коннор вылез из кровати и сделал себе кофе, я обнаружила, что обнимаю его подушку и вдыхаю ее запах, как какая-то маньячка.

– Вставай, бургеры не останутся горячими вечно, – рычит Коннор, безуспешно пытаясь казаться строгим. О, я уверена, что с большинством людей он по-прежнему говорит грубо, как ворчливый мудак.

Но теперь-то я знаю его и знаю этот рычащий звук. Он – его уникальный способ сказать: «Позволь мне накормить тебя и позаботиться». Но это только со мной! Для всех остальных его рык – предупреждение о надвигающейся гибели.

Прошлой ночью мы открыли множество эмоциональных дверей и разрушили череду внутренних стен, и я думаю, что Коннору все еще некомфортно копаться в некоторых обломках. Его ворчливость – это его способ сказать: «Я не отрицаю всего, что произошло; мне просто нужно время, чтобы изучить произошедшее и разобраться в этом дерьме».

Я не против дать ему время, потому что я знаю, что чувствую. Кроме того, я чуть более открыта для счастливых, конфетно-букетных эмоций. Ладно, я гораздо более готова, чем он. Но, как бы то ни было, я уверена, что Коннор тоже однажды к этому придет.

Я вскакиваю и сажусь, сотрясая наш траходром.

– Ладно, ладно, – отвечаю я. – Только я слегка раздета.

На Конноре нет ничего изысканного, только футболка и спортивные шорты, но это гораздо больше, чем абсолютно ничего на мне. Я жестом показываю на свое обнаженное тело, рассматривая собственную кожу: упс, похоже, у меня свежий засос на правой груди и несколько отпечатков пальцев на бедрах.

Коннор тоже меня осматривает, вполне довольный собой за оставленные следы любви.

– Держи, – сняв с себя футболку, он протягивает ее мне.

Глаза мои блуждают по его коже, получая извращенное удовольствие от исчезающих на груди розовых линий, прочерченных моими ногтями. Я знаю, что на его спине тоже остались метки. Мы были грубыми, но в удивительной манере, которую я бы с удовольствием повторила.

Я вдыхаю запах его футболки и счастливо стону, прежде чем натянуть ее через голову. Я могла бы целый день ее не снимать. Я закручиваю волосы в привычный беспорядочный пучок на макушке, завязываю его узлом, чтобы он держался без резинки. Довольная своим новым утренним нарядом, я встаю с кровати и иду за Коннором на кухню, где от вкусных запахов у меня сразу же урчит в животе.

Это всего лишь хороший ароматный кофе и бургеры из духовки, но когда мы садимся с нашими кружками (его чашка с надписью про семь способов убить тебя, моя – простая, белая), все кажется идеальным и домашним. Мои ноги спрятаны в его безразмерной футболке, так что колени находятся возле подбородка, отчего кажется, что у меня арбузные сиськи, то есть большие и длинные.

– Доброе утро. – Я посылаю ему воздушный поцелуй через край кружки.

Коннор, вскинув брови, отпивает кофе.

– Доброе, – рычит он. – Хотя, если бы я тебя послушал, сейчас был бы полдень.

Я не могу сдержать улыбку, особенно после прошлой ночи.

– Почему ты так смотришь?

Я отхлебываю кофе и протягиваю руку за бургером.

– Я тебе нравлюсь, – хвастаюсь я. – Ни один мужчина не поделится бургером, если ты ему не нравишься.

– Да уж, ничего «умнее» я еще не слышал, – невозмутимо говорит Коннор.

Я откусываю огромный кусок и принимаюсь громко пережевывать. Пока Коннор не стонет от отвращения, это только доказывает мою правоту.

– Тебе не по душе многие люди, ты сам это сказал. Но я тебе нравлюсь. – Заявление звучит твердо и гордо, потому что я полностью в нем уверена.

Я покачиваюсь на стуле, отчего мои груди-колени пускаются в пляс. Я знаю, что Коннору нравится мое тело.

Я никогда не чувствовала себя более сексуальной, чем в те моменты, когда он на меня смотрел.