– Да. Интересы общества превыше интересов личности. Самопожертвование во имя общества – благо для личности и почётная обязанность гражданина.

– Вот и не удивляйся, если они попытаются принести нас в жертву собственной глупости.

Небо треснуло и начало с хрустом расползаться по швам. Сверху пахнуло холодом, и чудесный белостенный город превратился в нагромождение камней, припорошенных снегом. С высоты птичьего полёта она увидела длинные бревенчатые бараки, асфальтовые дорожки, тополя с остриженными кронами, караульные вышки с прожекторами, несколько катеров, патрулирующих свинцовые прибрежные воды.

Корней торопливо одевался, бросая на Лейлу недобрые взгляды – внезапная перемена погоды застала его врасплох.

Вдоль гряды островерхих камней действительно стояли пусковые установки, направив острия ракет в сторону лагеря, и вокруг сновали солдатики в ватных бушлатах. До них от лагеря было не меньше двадцати вёрст, но почему-то разглядеть можно было даже мельчайшие детали, вплоть до мигающей красной лампочки на приборной панели ближайшей установки, означавшей, что ракеты находятся в полной боевой готовности и стоит лишь откинуть предохранительную крышку и надавить на кнопку…

– Так ты кофе отнесёшь? – Корней протягивал ей мерцающую тусклым блеском кружку, над которой поднимался ароматный парок. Видения кончились, и теперь вокруг была знакомая обстановка барака. Только заключённые, в большинстве своём, уже улеглись на нары, завернувшись в серые колючие одеяла.

– Отнесу. – Лейла нашла в себе силы улыбнуться. Действительно, страсть, которой Корней воспылал к Яночке, вдруг показалась ей и смешной, и трогательной. – Только она одна пить не будет. Наверняка с Маргаритой поделится или ещё с кем-нибудь.

– Пусть что хочет, то и делает. Только кружку ей лучше спрятать подальше – чтоб не лапал никто. Вещь должна к хозяину привыкнуть. Вопросы будут – завтра снова приходи. И Яну с собой бери, если согласится, конечно.

Когда Лейла осторожно вошла в женский барак, все уже спали. Она подошла к печи, подбросила в топку несколько полешек, и тут с верхних нар донёсся шёпот Маргариты:

– Эй…

– Что?

– А чего это у тебя на голове блестит?

– Посмотри. – Лейла вытащила из волос заколку, подаренную Корнеем, и протянула её отставной ведьме.

– Экая красотень. Где взяла?

– Неважно. Хочешь – возьми себе.

– А не жалко?

– Нет. Нисколько. – В этот момент Лейла действительно была рада избавиться от украшения, которое, как ей казалось, едва не свело её с ума.

Два дракона умиротворённо лежали, охраняя вход в святилище. Их зрачки едва заметно мерцали в предрассветном полумраке, и взгляды, казалось, были направлены в глубь себя. Эти каменные стражи видели множество странников, пришедших издалека к этим воротам в поисках просветления, желающих обрести ясность сердец и чистоту разума. Сколько их было за множество минувших столетий? Сколько их ещё будет в грядущие века? Вот за этими древними стенами мудрецы Тао-Линя хранили свои тайны, терпеливо дожидаясь часа, когда их знание станет вновь угодно Солнцу Поднебесной? Яо Ваю предстояло переступить через этот священный порог, и душа наполнялась благоговейным трепетом. Жилище просветлённых, место, где сосредоточена вся мировая гармония, незамутнённое зеркало, в котором отражен чистый свет Солнца Поднебесной…

Шестеро цзяо сидели на циновках за его спиной, ожидая приглашения войти. Ночь осталась позади, но, возможно, и день пройдёт в тишине, нарушаемой лишь шелестом пожухлой травы. Это ожидание может продлиться и час, и сутки, и неделю. Кого-то могут вовсе не впустить, и тогда дело затянется – придётся искать другого кандидата. Но это вряд ли… Если сам дай-ван рекомендует людей, то едва ли монахи посмеют кого-то из них отвергнуть прямо здесь, у ворот Тао-Линя. Если бы кого-то мудрецы сочли недостойным, они сообщили бы об этом заранее.

Всё-таки Чао Ши Субеде прекрасно разбирается в людях, и ему было довольно одного взгляда, чтобы из множества кандидатов выбрать этих шестерых.

Цзян Син сидела за спиной, и Яо чувствовал на себе её взгляд, полный благоговейного трепета и надежды. Славная девочка. Сирота. Отец погиб в боях с мятежниками, мать, фельдшер полевого госпиталя, умерла во время эпидемии холеры. Прежде чем ехать сюда, Цзян отпросилась на полдня, чтобы в одиночестве почтить их память и прикоснуться к их душам памятью сердца. И родители, отдавшие жизни за то, чтобы в веках продолжало сиять Солнце Поднебесной, благословили её идти и далее путём Служения. Но почему она обращалась к ним? Как будто и так не ясно, что в мире нет ничего более достойного жизни и смерти, чем Служение! Может быть, в её душу закрались сомнения? Может быть, стоило сообщить об этом дай-вану? Нет! Кощунственно даже на долю мгновения усомниться хоть в ком-нибудь из этих людей.

Чжоу Хун, старый солдат, пролившей немало своей и вражеской крови на полях сражений, похоже, также полон душевного трепета. Да, он заслужил самой высокой чести, но не возгордился, не требует себе особых почестей, как иные ветераны. Помнится, когда-то давно по родной деревне Яо Вая ходил, гремя костылями одноногий инвалид и кричал на каждого встречного, что он жизни за него не жалел и теперь каждый должен делиться с ним последним, а кто не пожертвует ему пару лянов на чашку рисового вина, будет навеки проклят и не видать ему покоя под Солнцем Поднебесной. В конце концов, смутьяна увезли куда-то хуанвэйбины. Тот, кто искренне предан, не требует награды. Служение – само по себе награда. Чжоу Хун вполне мог бы стать головой Дракона, но ни словом, ни взглядом не показал, что в его сердце поселилась зависть.

Лао Дун, казалось бы, просто канцелярская крыса, любимчик наместника, мог бы получить всё, что ему заблагорассудится, не слишком утруждая себя. Недаром говорят, что писарь главнее любого уездного вана, поскольку исполняется не то, что сказано, а то, что написано и скреплено печатью. Лао, похоже, ещё до конца не поверил, что именно он удостоился такой чести, но это не мешает ему делать всё, как надлежит, быть упорным в учении и отрешиться от сует, расслабляющих дух.

Чань Хэ, после того, как она стала вдовой, можно было жить в почёте на немалую генеральскую пенсию, а детям хватило бы гордости за отца, достигшего небесных высот в военной иерархии – им и так была обеспечена карьера, а ей – сытый покой. Но, оказавшись среди кандидатов, она даже не подумала о том, что положение позволяет ей не откликнуться на повестку. Детям следует гордиться не только отцом, но и матерью, и она не смогла обделить их этим чувством.

Ван Бун, прославившийся на всю империю своими благочестивыми мыслями, тоже не позволил себе почить на лаврах, решив не только словом, но и делом доказать свою преданность и самоотверженность.

Лянь Джебе… Мудрая, храбрая и прекрасная, несмотря на свои седи

– Приветствую тебя, Яо Вай, – Чиновник жестом приказал ему подняться.

– Тысячу лет жизни, господин, – отозвался Яо, вставая.

– Яо Вай, личным указанием Чан Бойши, высокого сяйго, тебе предписано немедленно отбыть в учебный центр Школы Верного Пути и дожидаться там особых распоряжений.

– Но…

– Что?!

– Виноват, господин, но…

– А вот кто виноват, нам ещё предстоит разобраться.

– У них что-то не складывается. Я подозреваю, что отношения между монахами и властями не так уж безоблачны, как им хотелось бы. Иначе они не стали бы так медлить… – В голосе Николы Плавуна, директора Исследовательского Центра сектора ИАЯПФ Спецкорпуса, не чувствовалось былой уверенности. Скудность агентурных данных, получаемых из империи, не позволяла оценить действительное положение дел во вражеском стане, и поэтому докладывать приходилось, опираясь, в основном, на догадки, а порой – и на домыслы. – Мне казалось весьма странным, что мудрецы Тао-Линя вообще пошли на сотрудничество с властями Поднебесной. Я подозреваю, что у них возникли какие-то проблемы, и пока они их решают, нам надо как-то скорректировать программу подготовки нашей Седьмицы.