— Это тебе, Лёш. Нужно поставить на проигрыватель, чтобы послушать…

С этими словами Ленка кивнула на полку, где под прозрачной прямоугольной крышкой красовалось одно из последних достижений советской бытовой электроники — проигрыватель «Электроника Б1-01».

— В санатории, где мы с родителями отдыхали в июле, был такой киоск — в нём записывали маленькие гибкие пластинки. Это называлось «звуковые письма» и «музыкальные сувениры» — можно было наговорить свой текст, или выбрать песни или мелодии из их списка. Я вспомнила, что у тебя как раз в сентябре день рождения — и вот, решила записать.

Я открыл тонкий альбом — внутри, вложенный в конверт из серой бумаги, помещался гибкий диск из полупрозрачного зелёного пластика, наподобие маленьких пластинок-миньонов. На другой стороне «альбома» имелся перечень записей. Так… а ведь неплохо!

— Ты сама выбирала песни? — я удивлённо посмотрел на Лену. — Угадала, ничего не скажешь…

— Стихи, которые ты читал на уроке истории, те, которые «Мексиканское танго», потом то, что ты пел у меня на дне рождения — я сразу подумала, что ты должен любить бардовские песни. Ну а Окуджава мне всегда нравился больше остальных — Высоцкого там, Никитиных, Визбора. Или… взгляд её на мгновение сделался испуганным, — я что, не угадала?

Что ты, что ты! — я поспешил её успокоить. — Песни ты выбрала замечательные!

Я пробежал глазами короткий список:

— «На ясный огонь…», «Отшумели песни нашего полка…», «Виноградная косточка», «Поднявший меч на наш союз…» — да я и сам бы лучше не выбрал!

— Там было больше, но на пластинку влезали только четыре. — сказала она виновато.

— Ничего, зато самые-самые… У нас есть большой диск Окуджавы, но там из этих песен только одна. Так что, спасибо тебе огромное. Я поставлю, никто не возражает?

Гости зашумели в том смысле, что нет, никто, а наоборот, очень даже «за». Я нажал кнопку, в окошке на панели загорелся зеленый огонёк — никаких сведодиодов, честная катодная лампа-индикатор питания, как в древних радиолах! — положил невесомую пластинку на рубчатый резиновый диск и поставил иглу на краешек. Раздалось шипение пополам с треском — о, это божественный звук, согревавший души поклонников винила в нашу эпоху цифровых записей и музыкальных подкастов! — и из динамиков полился знакомый с юности голос Булата Шалвовича:

…Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры?

Вдоль красной реки моя, радость, вдоль красной реки,

До синей горы, моя радость, до синей горы…

Я не выбирал песню специально, она оказалась первой на этой стороне пластинки — но вдруг всем своим существом, комком, подступившим внезапно к горлу, давшим мгновенный перебой сердцем ощутил, что попал в самую точку.

…А где ж та гора, та река, притомился мой конь.

Скажите пожалуйста, как мне проехать туда?

На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь.

Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…

И ведь не сказать, чтобы я так уж устал от своей новой попаданческой жизни, но… Куда, зачем ехать дальше, что искать, к чему стремиться — с этим я до сих пор не определился. То есть, думал, что определился, когда грузился в поезд Москва-Симферополь, полный фантастических надежд и не менее фантастических ожиданий… пока сам всё не испортил.

…Но где же тот ясный огонь, почему не горит?

Сто лет подпираю я небо ночное плечом.

Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит.

Фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чем….

Или не испортил? То есть определённые трудности я себе создал, но когда их не было? Зато теперь есть вот эти четверо, которые смотрят на меня горящими глазами и, похоже, по-настоящему рады, что мы снова вместе, пусть ненадолго, пусть только на сегодняшний вечер. А ещё есть девочка Мира — живая, весёлая, и скрипка её лежит в углу, на кресле, рядом с Ленкиной «Кремоной» — я заметил, как они сначала шептались, а потом подкручивали колки, состраивая свои инструменты. И есть наш бывший вожатый Дима Ветров — ныне куратор «юниорской» группы «3-А», потративший не один час, чтобы убедить руководство, какая я потеря доя «юниорского» проекта. Отец рассказал мне об этом под страшную клятву не проболтаться (которую я, к слову, намерен исполнить), когда излагал мне свою идею позвать ребят на день рождения. И добавил, между прочим, что ведущий психолог Проекта (тот самый, между прочим, что выступал на награждении победителей конкурса фантпроектов в «Лазурном» и заслужил от нас прозвище «И.О.О.») с полным вниманием выслушал Димины излияния и подтвердил: «да, действительно, Алексей Монахов обладает выраженными лидерскими качествами, умеет вести за собой, в том числе и в экстремальных ситуациях, а, следовательно, может представлять значительный интерес в будущем. Если, конечно, сделает из случившегося в лагере верные выводы…»

И снова он едет один, без дороги, во тьму.

Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам?

Ты что потерял, моя радость, кричу я ему.

А он отвечает, ах, если бы я знал это сам.

Но ведь я не один, верно? Есть ребята, наша слётанная боевая пятёрка; есть родители, и в особенности, отец, который похоже, душой болеет за мою перспективу попасть-таки в «юниорскую» программу, есть Дима Ветров, мой, как выяснилось, союзник. Да что там, есть и другие: Мира, Ленка Титова, с восторгом слушавшие за столом рассказы о моих «подвигах» в Артеке. А когда ребята рассказали о планируемой во Дворце «школе юных космонавтов», куда мне не худо бы подать заявление, наступив на горло собственному уязвлённому самолюбию — то Оля Молодых и Андрюшка Поляков, переглянувшись, осведомились, можно ли и им тоже попробовать? А я невольно вздрогнул: а что, если это шанс для Андрея — свернуть с той колеи, которая в той, другой реальности привела его в казённый дом и бог ещё знает, каким несчастьям? Ведь она не отпускает просто так, эта дурная колея, удерживает крепко, пример у меня перед глазами — если судить по предотвращённой трагедии с Мирой. Упругость времени, чтоб её…

Пластинка давно доиграла, с блюда подобрали и отдали двум лохматым попрошайкам последние крошки «наполеона», вовсю развернулось обсуждение «школы космонавтов» и перспектив Андрюхи и Ольги туда попасть — а у меня в ушах всё звучал мягкий голос Окуджавы:

…На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь.

Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…

Конец первой части.

На носу — красный день календаря, и дед уже поинтересовался, собираюсь ли я вместе с ним на демонстрацию. Я, онечно, собираюсь. Я бы и на параде побывал, тем более, что в «той, другой» жизни случалось и такое — но тут меня ждал сюрприз. Нету здесь военных парадов на Седьмое Ноября, не проводятся! Ещё один «дрейф реальности», вызванный поистине удивительным миролюбием этого мира? Что ж, я не против, хотя парадов жаль — с удовольствием полюбовался бы прохождением советской военной ретро-техники.

В школе, конечно, всё накануне грандиозного шухе… в смысле, конечно, праздника. Пятьдесят восьмая годовщина Октября не самая круглая дата, но это не мешает ученикам и педагогам носиться, как подорванным: готовить мероприятия, скоблить до парадного блеска внутренности школы — и готовить бесчисленные стенгазеты. Между прочим, тема покорения Космоса, как оно из главных завоеваний победившего социализма там на первом месте…

И, конечно, уроки. Пропустить такую дату наши предметники — в данном конкретном случае учительница русского и литературыТатьяна Николаевна, она же классная руководительница девятого «Б» — разумеется, не может. Правда имелся затык: по программе у нас первая половина девятнадцатого века, Пушкин, Лермонтов и Тургенев, а тут здрасьте-пожалуйста: стихи о революции, по которым требуется писать сочинение! Но — нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики — то есть, разумеется, советские учителя, вооружённые всей мощью социалистической педагогической науки! В качестве темы для сочинений на были представлены три стихотворения на выбор. Первое — Маяковский, куда ж без него! «Левый марш». Ну, которое «Ваше слово, товарищ маузер…», наверняка ведь знаете…