— Если вы это считаете лестью, то она относилась не к императрице.

— Он неисправим, — сказала Жозефина со своей привлекательной улыбкой, обращаясь к Антуанете. — Вы его не знаете, это у нас древнеримский республиканец.

— Которому недостаёт республики, — возразил Бурдон. — Меня поэтому и причисляют к классу идеологов.

— Идеологов? — с удивлением спросила Антуанета.

— Император называет таким образом республиканцев, философов, половину немцев, — объяснила Жозефина. — Актёр Тальма, по его мнению, также идеолог...

— Тальма! — воскликнул Бурдон. — Мне кажется, его нужно вычеркнуть из списка. Какой он идеолог! Он изображает королей и победителей и даёт уроки монархам, как им лучше носить пурпурную мантию.

Намёк был слишком смел. В кругу придворных всем было известно, что Наполеон под руководством Тальма делал не одну репетицию в полном параде, прежде чем решался выступить перед насмешливыми парижанами в качестве главного лица во время своего коронования.

Жозефина многое позволяла говорить Бурдону в благодарность за его успешное лечение, но теперь погрозила ему пальцем и поспешила переменить тему разговора.

— Вы не заметили, Бурдон, — спросила она, — что делает теперь молодой немец, который с таким воодушевлением говорил о Гете?

— Я его оставил в зале, ваше величество, — ответил Бурдон.

Императрица взяла под руку Антуанету и в сопровождении доктора вышла к своим гостям.

Приход любезной хозяйки Malmaison живительно подействовал на собравшихся гостей. Каждый наперебой старался принять участие в разговоре и сообщить что-нибудь интересное. Говорили о последних городских новостях, о театре, художественных произведениях и т. п. Дошла очередь до цветов. Императрица была очень довольна похвалами Эгберта её растениям. Оказалось, что Эгберт обладал искусством вырезать цветы и силуэты из чёрной бумаги. Редутэ советовал ему не оставлять этого таланта под спудом. Принесли бумагу и ножницы. Эгберту посчастливилось вырезать довольно удачно любимый цветок императрицы. Остальные дамы также пожелали получить от него на память по цветку.

Но сюрприз, которого ожидал Бурдон, не являлся. Императрица несколько раз смотрела на часы, стоявшие на камине, и стала проявлять признаки нервного нетерпения.

— Вы не должны забывать, месье Геймвальд, — сказала ему придворная дама, которую он встретил у Редутэ, — что из всех присутствующих здесь, кроме её величества, я познакомилась с вами раньше других, и потому вы должны вырезать мне что-нибудь особенное.

— Вы правы, милая Полин, — сказала императрица. — Задайте ему работу.

— Неужели вы находите, что у меня мало работы, ваше величество! — ответил Эгберт, указывая на вырезанные цветы, лежащие перед ним на столе. — Я к вашим услугам, — добавил он, обращаясь к придворной даме.

— Я желала бы иметь силуэт вашей невесты, — ответила она. — Говорят, немцы всегда обручаются перед путешествием.

— У меня нет невесты! — проговорил смущённо Эгберт.

— Так и быть, я готова пощадить вас, но с условием, что вы мне вырежете силуэт самой красивой из австрийских принцесс.

— Вот отлично, покажите ваше искусство, — сказала Жозефина.

— Вы требуете от меня невозможного, — сказал Эгберт, — я видел наших принцесс мельком и всего несколько раз. Наконец, я дилетант, а не художник.

— Вам не помогут никакие отговорки. Принимайтесь за работу. Маркиза Гондревилль знает эрцгерцогинь и должна решить, похож ли ваш силуэт на оригинал.

Эгберт повиновался, но с видимым нежеланием.

Его просили сперва вырезать портрет его невесты. Но чей силуэт мог он представить дамам в виде портрета своей возлюбленной! Он боялся, что какой-нибудь насмешливый кобольд будет руководить его ножницами и вызовет сходство с Антуанетой. На этом основании он решил вырезать силуэт принцессы. Пусть лучше осмеют его в случае неудачи, но он не выдаст тайну своего сердца.

Кавалеры также подошли к столу.

— Я кончил, — сказал Эгберт несколько минут спустя, положив силуэт перед императрицей. — Прошу ваше величество о снисхождении к моей неискусной работе.

— Да это прелесть как хорошо! Какая красивая девушка! — воскликнула Жозефина, задумчиво разглядывая силуэты. — Скажите пожалуйста, милая маркиза Гондревилль, которая это из габсбургских принцесс?

— Это дочь императора Франца, эрцгерцогиня Мария Луиза, — сказала Антуанета. — Я не ожидала от вас такого искусства, господин Геймвальд!

— Она, должно быть, очень хороша собой? — спросила императрица, не выпуская из рук силуэта. — Mesdames, советую вам взглянуть. Это портрет эрцгерцогини Марии Луизы. Может быть, вы будете иметь счастье увидеть эту молодую девушку на престоле.

К императрице подошёл дежурный камергер и сказал ей что-то вполголоса.

— Наконец-то, — сказала Жозефина, положив силуэт на стол. — Госпожа Ленорман! Очень рада видеть её.

Появление знаменитой гадальщицы, предсказания которой пользовались тогда в Париже большим успехом, смешанным с суеверным страхом, произвело заметное впечатление на общество и в особенности на тех, которые не были обычными гостями в Malmaison.

Эгберт с удивлением переглянулся с Бурдоном, хотя в душе был крайне доволен, что его теперь оставят в покое и он будет избавлен от скучной обязанности занимать общество.

В городе дружба Жозефины к Анне Ленорман ни для кого не была тайной. Все знали также, что императрице приходилось часто выдерживать насмешки супруга за своё отношение к гадальщице, но суеверие брало верх над другими соображениями. Она доказывала при всяком удобном случае, что должна верить предсказаниям по собственному опыту и что в детстве, когда она жила ещё на острове Мартинике в доме своего отца, капитана Таше де ля Пажери, одна старуха предсказала ей по линиям руки, что она сделается императрицей.

Мария Анна Ленорман была одета в чёрное атласное платье с длинным шлейфом, узкими рукавами, чёрные перчатки на руках; тёмно-красная шаль была накинута на плечи. Она шла, медленно, низко и чопорно кланяясь по сторонам, и остановилась перед императрицей.

— Кажется, нам нечего ожидать скорого приезда императора, — сказал господин, стоявший около камина своему соседу, занимавшему должность камергера в штате императрицы, указывая на Ленорман.

— Вы думаете это на основании пословицы: кот со двора, а мыши на стол?

— Я сегодня говорил с Фуше: он не ожидает императора раньше конца недели.

— Хотите держать пари, что он приедет сегодня ночью в Париж?

— Какая ему надобность спешить таким образом?

— Видите ли, император хочет застать врасплох Фуше и Талейрана. Эти господа ошибутся в расчёте. Они воображают, что императору неизвестны их тайные совещания. У его величества шпионы умнее и в большем количестве, чем у Фуше. Он им больше платит.

«Ты не из шпионов ли Бонапарта?» — подумал испуганный камергер, отыскивая предлог, чтобы присоединиться к остальному обществу, но тот продолжал:

— Император не может долее оставлять столицу в том беспокойном состоянии, в каком она теперь находится. Разве он допустит, чтобы двое из первых сановников его государства сговаривались заранее о мерах, которые нужно предпринять в случае его внезапной смерти.

— В случае его смерти!

— Да, он может неожиданно умереть от кинжала испанского фанатика. Неужели до вас не дошли слухи, которыми теперь полон Париж? Нас окружает атмосфера заговоров, как во времена Пишегрю и Кадудаля. Но вот идёт Бурдон, он скажет нам, что делается в лагере республиканцев.

— Ничего! — ответил Бурдон. — Они отдают кесарево кесарю, а до остального им дела нет.

— Скажите пожалуйста, кому это гадает Ленорман? — спросил камергер, довольный появлением третьего лица и пользуясь удобным случаем, чтобы прервать неприятный для него разговор. — Надеюсь, не её величеству, это было бы нарушением этикета.

— Нет, императрица смотрит, как Ленорман предсказывает судьбу молодому немцу господину Геймвальду.

— Не пойти ли и нам послушать, что говорит сивилла? — сказал камергер, взяв под руку Бурдона и подходя с ним к столу, у которого сидела императрица.