— Всё это очень заманчиво, но меня беспокоит, как вы будете жить здесь одна с матерью. Вы знаете, как я предан вам...

— Уж не хотите ли вы убеждать меня в искренности вашей дружбы?..

— Да, моя милая Магдалена, у вас нет более верного друга, чем я.

Задушевный взгляд её добрых глаз вознаградил его за уверения, хотя в них звучала фальшивая нота, но она слишком любила его, чтобы заметить её.

Ей нетрудно было уговорить Эгберта, у которого ни в складе ума, ни в характере не было почвы для противодействия, тем более что её советы совпадали с его желаниями. Высокое мнение, которое она имела о нём, льстило его самолюбию; он чувствовал, как мало-помалу исчезала последняя тень сомнений и боязни тех препятствий, которые были навеяны его собственными мудрствованиями.

Вошла Кристель и обратилась к Магдалене с каким-то вопросом; разговор перешёл на практическую почву. Эгберт должен был сделать разные распоряжения по хозяйству, так как не знал, сколько времени может продлиться его отсутствие. И здесь Магдалена была для него неоценимой помощницей в смысле доброго совета. Когда зашла речь о водворении Гуго в доме в качестве хозяина, Магдалена несколько раз рассмешила Эгберта своими шутками и замечаниями. Она предложила ему дать своему приятелю формальную доверенность на управление домом, а затем начала серьёзно уверять его, что нужно отстранить Гуго от всяких хлопот, потому что безделье его призвание.

— Напрасно говорят, — добавила она, — что праздность мать всех пороков: она, напротив того, начало всех искусств и поэзии, и я вполне понимаю, почему господин Шпринг так предаётся ей.

Бедная Магдалена шутками и смехом думала заглушить глубокую тоску, которая всё более и более охватывала её сердце.

— Однако мы упустили ещё одно обстоятельство, — сказал Эгберт, — господин Шпринг может влюбиться в фрейлейн Армгарт.

— Как Голо в Женевьеву! Но я не позволю запереть себя в башню. Вдобавок у меня нет такого ревнивого супруга, как пфальцграф, который несправедливо приговорил бы меня к смерти. Вы этого не сделаете, Эгберт, вы слишком добры.

— Ревность ослепила бедного пфальцграфа; он поверил коварному другу, который из мести оклеветал Женевьеву.

— Ревность, — повторила Магдалена. — Неужели женщины так легкомысленны, что к ним нельзя иметь никакого доверия?

— В большинстве случаев. Очень мало женщин остаются верными своему долгу.

— Вероятно, этого бы не было, если бы мужчины показывали нам хороший пример. Бедную Женевьеву отправили в лес на верную смерть, но история умалчивает, соблюдал ли пфальцграф супружескую верность в лагере...

Магдалена остановилась. Старая история о несчастной супруге пфальцграфа представляла много общего с её настоящим положением.

Эгберт уезжал на чужбину в соблазнительный город сирен и оставлял её на попечение своего друга. Она знала, что не изменит ему, но останется ли его любовь такой же сильной и неприкосновенной?.. Но разве знала она, что Эгберт любит её! Откуда могла явиться такая уверенность? Можно ли назвать любовью его дружелюбное и спокойное отношение к ней? Точно так же стал бы он относиться к своей родной сестре. С замиранием сердца ожидала она его ответа, который мог помочь ей решить загадку, ставшую для неё вопросом жизни.

— Граф не приговорил бы свою жену к смерти, если бы не имел чистой совести, — сказал Эгберт.

— Вы заступаетесь за него.

— Потому что на его месте я бы никогда не изменил Женевьеве.

— Правда ли это, Эгберт?

— Моя дорогая Магдалена!..

Она поднялась со своего места; слёзы подступили к её глазам; она едва не зарыдала от мысли, что должна расстаться с ним.

Молча подошла она к фортепиано и открыла его. Сначала пальцы её медленно перебирали клавиши, но чем дальше, тем лучше и задушевнее становилась её игра. Она играла одну из сонат Гайдна, которые она и Эгберт предпочитали модной и глубокомысленной музыке Бетховена. Эгберт стоял за её стулом и машинально смотрел на быстрые движения её красивых розовых пальцев. Сколько раз стоял он таким образом за её стулом и переворачивал листы нот. Но сегодня он был избавлен от этой обязанности, потому что она играла по памяти. Вся душа Магдалены выливалась в мелодичных звуках сонаты; понимает ли он этот язык и затрагивает ли он его сердце? Пусть звуки эти напутствуют его, лаская его слух...

Соната кончена; тихо звучат ещё клавиши. Руки Магдалены упали на колени. Неподвижно, погруженный в свои мысли, стоит Эгберт. С образами юности смешиваются фантастические картины будущего, которые заранее рисует ему воображение. Она чувствует, что он наклонился к ней...

— Эгберт, мой дорогой Эгберт! — чуть слышно произносит она, обнимая его обеими руками; горячий поцелуй горит на его губах. В одно мгновение она исчезла из комнаты, он не успел произнести ни одного слова, ни удержать её.

— Вот твоё счастье, — шепчет ему внутренний голос, — удержи его... Или ты тогда только поймёшь это, когда будет слишком поздно!..

Наступили вечерние сумерки; предметы в комнате казались подернутыми сероватым туманом.

— Не сон ли это? — спрашивал себя Эгберт.

Но вот стул, на котором она сидела, здесь покоилась её рука...

В царствование Наполеона I Париж был первым городом в мире. Со времён императорского Рима ни в одном городе не было столько победных трофеев, такого благосостояния и широкого развития образованности, как при строгой и ревнивой власти Бонапарта.

На почве старого общества, опустошённой и изрытой землетрясением, вырос новый порядок. Глядя на улицы и площади, наполненные оживлённой и пёстрой толпой, жаждущей наживы и наслаждения, всякий счёл бы сказкой или давно забытым преданием, что здесь свирепствовала гроза революции. Всё это совершил один человек; он закрыл пропасть революции, водворил внутренний мир, возвратил гражданам их собственность и дома, восстановил церкви и храм муз. Только кое-где наблюдательный взгляд иностранца замечал кровавые следы недавнего переворота, оставшиеся в понятиях и поступках парижского населения, как кровь убитого Дункана, которую леди Макбет напрасно силится смыть со своих рук.

Вместо прежних революционных надписей на всех общественных зданиях, дворцах, музеях, колоннах, триумфальных воротах красовался теперь вензель N с короной, окружённый лавровыми ветками.

Во Франции появился властелин. Силою своего гения он вырвал из бездны великую нацию и сделал её первой в мире, но в своём лице навязал ей императора. Он думает и желает за всех, насыщает Францию золотом и почестями, увеселяет дорогостоящими зрелищами, даёт работу неимущим; но за всё это французы обязаны служить ему. Они вправе называть себя повелителями мира! Пока блеск и обаяние непобедимости ещё неразлучны с его именем. Народы европейского материка благоговеют перед ним; двое из них осмелились сопротивляться ему, и он не замедлил наказать их. Быстрым походом он разогнал испанцев; из Бургоса он направился в Сомо-Сиерра, перешёл эти Фермопилы Испании, и войско его вошло в Мадрид — поход окончен менее чем за месяц. Парижане, улыбаясь, принимают это известие: они привыкли к блеску молнии, и невероятное сделалось для них обычным явлением. На днях пронёсся слух, что маршал Сульт отразил англичан на море.

Это происходило в январе 1809 года. Празднества, балы, различные увеселения следуют непрерывно одни за другими в блистательном городе. Император не скупится на государственную казну и военную добычу, но требует от своих маршалов и сенаторов, чтобы они со своей стороны тратили деньги и внешней пышностью показывали бы себя достойными своего высокого положения. Благодаря этому роскошь достигла крайних пределов, так как клевреты Бонапарта охотно исполняют его волю. Испанская война, которую пессимисты считали предвестником падения императорского величия, не отменила ни одно празднество, не помешала ни одному увеселению. Враги правительства жалуются на стеснение торговли с Англией, на застой в делах и сокращение столичного населения, но посторонний наблюдатель не замечает ничего подобного. Перед ним в ярких красках выступает величественный образ гигантского всемирного города с бесчисленными куполами, башнями, колоннами и дворцами, где всё грандиозно и полно гармонии и где диссонансы ещё более усиливают впечатление целого. Если под этой блестящей внешностью скрываются источники несчастия, то они лежат на такой глубине, куда редко проникает взгляд людской. Кругом на далёком пространстве тянется богато обработанная земля; всюду виднеются деревни, выступающие среди садов, красивые дома, замки и дворцы, окружённые большими роскошными парками.