— Из-за этой особы не может быть ни малейшей опасности! — с живостью вскричал Сан-Режан. — Она скорее погибнет, чем навлечёт на нас подозрение. Наконец, разве она не может прийти в модную мастерскую? Да и вы сами разве не можете отправиться к ней купить у неё лент, шёлковых материй и бархата?

Виргиния Грандо стала опять серьёзной и твёрдо сказала:

— Хорошо, на одно свидание я согласна. Но не на два, прошу вас. Мы не должны приносить в жертву нашим прихотям интересы нашей партии. Я уже оказала большие услуги нашим друзьям и хотела бы оказывать их и в будущем. А для этого единственное средство — не выдавать существования нашего тайника и не подводить под арест ни себя, ни меня. Итак, вы должны принять наши условия или же оставить нас в покое. Поняли?

— Понял.

— Отлично. Вы, вероятно, ещё не ужинали. Тогда позвольте познакомиться с вами поближе за столом.

Виргиния Грандо была родом из Бретани. Её отец, правая рука Шаретта, был взят в плен в Шаботери и вместе с главой шуанов расстрелян. Услуги, которые эта особа оказала роялистской партии, были неисчислимы. Граф Прованский сам писал ей из Митавы, благодаря за её преданность, и поручил Гиду де Невиллю лично передать ей его слова: «Если бы я мог жаловать титул герцогини, как я жалую титул герцога, то, конечно, достойнейшей была бы m-lle Грандо».

Полиция знала, что в Париже есть агент принцев, который является связующим звеном между Англией, Вандеей и югом. Но ей никак не удавалось разыскать этого агента. Тайна модной мастерской на улице Дракона хранилась крепко, и о ней знали только люди вполне благонадёжные.

Лимоэлан приходился родственником Виргинии и был посвящён в её отношения с эмигрантами. Не будь этого дальнего родства, подобной фигуры никогда не было бы около Виргинии Грандо.

Лимоэлан явился на улицу Дракона на другой же день. На этот раз он был неузнаваем: он переоделся так, что даже самый опытный глаз не мог узнать его. У него была физиономия настоящего пьяницы, красная и помятая, глаза слезились, из всех пор словно просачивался алкоголь. Одетый в весьма заношенную куртку красного бархата, он тащил инструменты для набивки тюфяков, а на плече раму, на которую натягиваются для чистки кружева и тюль. Месяца два тому назад он поселился в мансарде рядом с мастерской, которую под самой крышей занимала Матюрэн. В околотке, где ему уже пришлось поправить матрасов сорок, он стал известен среди мальчишек под именем дяди Жюля. Он притворялся вечно выпившим и говорил с сильным пиккардийским акцентом. Сначала полиция следила за ним. Но дядя Жюль казался таким глупым, что подозрения против него были усыплены и агент Дюбуа даже помогал ему добираться до дому, когда он уж чересчур шатался и колотился об стены. У него был только один друг — Франсуа, привратник одной женской общины. Перебивая в общине матрасы и потому пользуясь свободным доступом туда, дядя Жюль каждый вечер отправлялся на час или на два к нему в контору с разрешения начальницы общины мадемуазель Сисэ.

Община, служившая убежищем дамам и девицам благородного происхождения, раскрывала также свои двери и монахиням из провинции, которым случалось проезжать через Париж. Не проходило дня, чтобы комнаты для приезжих не были заняты.

На самом же деле вот что происходило среди молчаливых стен этого убежища. Все приезжавшие монахини были роялистскими агентами, которые передавали инструкции во все отделы своей партии. Привратник Франсуа был не кто иной, как Жан Карбон, шуан, который отказался подчиниться соглашению 1796 года и, поселившись в Париже, продолжал служить делу короля, поддерживая при помощи Лимоэлана сношения с Виргинией Грандо и вожаками партии.

Таким образом, все приказания, шедшие из Англии, всякие посылки, направлявшиеся через Бретань на юг, — все они стекались в эту общину Нотр Дам-де-Шань. Дядя Жюль и Франсуа были агентами, в обязанности которых входило передавать новости, шедшие из разных очагов восстания.

В тот самый день, когда Сан-Режан переселился на улицу Дракона, дядя Жюль и Франсуа, сидя в обычной комнатке за стаканами вина, до которого они, впрочем, не дотрагивались, вели тихий разговор.

— Настал наконец час, — говорил Лимоэлан, — когда можно будет привести в исполнение план, который Сан-Режан предложил комитету и который был им принят. В общем, он чрезвычайно прост. Нужно раздобыть тележку и лошадь, бочонок с порохом и старое ружьё. Тележку и лошадь должен добыть ты, чтобы некоторое время они не пропадали даром...

— У меня есть и то, и другое под рукою. На этой тележке каждую неделю ездят в Шевилльи за овощами на огород, который принадлежит нашей общине.

— Ты не обдумал дела, как следует, — возразил Лимоэлан. — Что если тележку и лошадь узнают? Полиция нагрянет сюда и арестует всех сестёр общины, как соучастниц! Тут такое дело, что и головы можно лишиться! Мы не имеем никакого права впутывать в это столь опасное предприятие этих благородных дам... Надо раздобыть такую тележку, которую нельзя было бы признать, если даже от неё останется большой кусок. В крайнем случае, можно обойтись без лошади. Неужели мы не в состоянии вдвоём отвезти эту тележку на указанное место?

— Нет, так будет опасно. Я знаю, у одного садовника из Вожирара есть тележка и старая лошадь, которых я попрошу продать мне. За хорошую плату он, без сомнения, согласится, и мы их возьмём от него, когда появится необходимость. Этот человек нас не выдаст. Я уверен в нём. Таким образом, ничто не может нас скомпрометировать. За двадцать экю будет устроено всё.

— Что касается бочонка с порохом и ружья, то об этом позаботится Сан-Режан. Снаряд будет изготовлен им. Останется только положить его на тележку...

— А когда же будем действовать?

— Нужно будет подождать удобного случая. Сан-Режан определит благоприятный момент и предупредит нас, когда настанет время.

Таким-то образом эти три человека без колебаний готовились уничтожить героя, на которого Франция возлагала все свои надежды. Пока дворцовая полиция и агенты Дюбуа, желая снискать благоволение первого консула, не спускали глаз с якобинцев, которые держались спокойно, и сыпали доносами на филадельфов, которые расплывались в бесконечных теоретических словопрениях, те, которых только и боялся Фуше, были накануне своего страшного покушения.

Напрасно прождав целых два дня у гостиницы «Красный Лев», Браконно, тщетно поджидавший выхода Сан-Режана, должен был сознаться, что агенты полиции, которых он приставил следить за юным роялистом, остались в дураках и что ему нужно начинать с другого конца, с магазина под вывескою «Bonnet Bleu», чтобы снова поймать оборвавшуюся нить. Браконно был уверен, что если он станет следовать по пятам за Эмилией Лербур, то таким путём он дойдёт и до Сан-Режана.

Чтобы обеспечить себе верный успех, Браконно поселился на улице С.-Оноре, в трёх шагах от «Bonnet Bleu» и, злобствуя на Сан-Режана, думал о расплате, которая неминуемо должна наступить.

На третий день после того, как Сан-Режан прибыл на улицу Дракона, в магазин Лербура вошла около четырёх часов дня какая-то женщина с картонкой, которую обыкновенно носят модистки, продевая руку через ремень верхней крышки. В магазине её направили на второй этаж. Здесь молодая женщина деятельно раскладывала вместе с мужем разные шёлковые ткани, чтобы составить для покупателей богатый выбор. Лербур подошёл к покупательнице и спросил, чем он может ей служить.

— Гражданин, я зашла сюда на всякий случай предложить вашей жене, не выберет ли она у меня кружева... Это распродажа по случаю, недорого, для такого дома, как ваш, это будет сущая безделица....

— Ну, посмотрим, — сказал Лербур, которому польстили последние слова. — Но позвольте, ведь это кружева со стихарей. Чёрт возьми! Великолепная вещь! Вот покровы с престола... Откуда это у вас?

— Я не могу вам этого сказать. Всё это продаётся за две тысячи четыреста ливров... Если вам это подойдёт, то берите, а мне дайте деньги. Это крайняя цена, и я даже не беру за комиссию.