Дрожащим слабым светом светятся огни на противоположном берегу сквозь мрак бурной ночи. Чёрные тучи несутся по небу, принимая самые фантастические очертания. Изредка выглянет из-за них звезда. Бешено набегают волны на берег.

Великая армия под прикрытием ночи совершает своё отступление в Лобау. На опушке леса горят бивачные огни. Смешанный гул голосов сливается с рёвом Дуная. Всё это представляется Эгберту каким-то фантастическим страшным сном. Раны его начинают гореть; он чувствует сильную ломоту во всём теле. Но его поддерживает избыток юношеских сил и надежда, что его недолго продержат в плену. Припоминая события дня, он не может понять, почему эрцгерцог Карл не преследовал отступающего врага.

Но что бы ни случилось в будущем, Наполеон потерпел первое поражение!

Эгберт узнает от французских офицеров, что император против обыкновения собрал военный совет у моста на северной стороне острова. Большинство маршалов было того мнения, что необходимо оставить Лобау и что лучше пожертвовать боевыми снарядами и орудиями, чем подвергать опасности войско. Но Массена и Бонапарт были другого мнения, и оно взяло верх.

— Теперь наша жизнь в руках эрцгерцога Карла, — говорили офицеры, видимо, недовольные решением военного совета.

В одиннадцать часов вечера император подошёл к разрушенному мосту в сопровождении Бертье.

Несмотря на сделанные ему представления относительно опасности переправы через реку в такую позднюю пору и при сильном ветре, Наполеон не хотел оставаться ни одной минуты долее в Лобау. Неизвестно — мучило ли его опасение быть отрезанным от всякого сообщения, или он надеялся поддержать своё войско с правого берега, где в его руках была Вена, только ничто не могло поколебать его решения.

Нашли лодку, собрали достаточное число гребцов, но они не знали реки и не могли поручиться за благополучную переправу, так как лодка могла быть отнесена течением в сторону от Эберсдорфа.

— Где пленный австрийский капитан Геймвальд, с которым я говорил у кирпичного завода? — спросил Наполеон.

Бертье разбудил Эгберта и привёл к императору.

— Вы говорили мне в Тюильри, что знаете Дунай и здешние окрестности. Я хочу быть в Эберсдорфе до полуночи. Вот лодка и гребцы. Возьмётесь ли вы править рулём?

— Если прикажете, ваше величество, но я могу править только левой рукой.

— Вам помогут. Все ваши приказания будут исполнены в точности.

Прежде чем Эгберт успел договориться с гребцами, император и Бертье сели в лодку. При мрачном освещении двух факелов бледное и неподвижное лицо Наполеона напоминало мертвеца.

Закрыв лицо рукою, он разразился громким принуждённым смехом.

— Кто мог ожидать этого! Проиграть битву после тридцати выигранных сражений! — сказал он.

Волны качают лодку. Но ровно гребут сильные и привычные гребцы. Эгберт правит рулём.

— Они напрасно торжествуют и радуются своей победе, — продолжал Наполеон, разговаривая сам с собою. — Меня не так легко уничтожить! Я ещё настолько молод, что долго буду воевать...

Дремота начинает одолевать его. Он закрывает глаза, но сон его тревожен и перемешан с бредом.

— Кирасиры, вперёд! — говорит он повелительным голосом. — Чего вы боитесь, трусы! Вперёд! Все на батарею. Что значат сотни тысяч людей...

Гребцы, занятые своим делом, не слышат слов императора; глухой рёв разъярённой реки заглушает их. Бертье подходит к Эгберту и становится у руля.

— Ну, как идут дела? — спросил он.

— Мы миновали середину реки. Причалим у Эберсдорфа.

— Вы оказали нам большую услугу, капитан. Чем могу я быть полезен вам?

— Я просил бы вас отпустить меня под честное слово в мой дом у Шёнбрунна.

— Для излечения ваших ран? Ваше желание будет исполнено.

— Посветите, — крикнул Эгберт, — тут мель.

Оба факельщика подошли к нему.

Один во мраке сидит властелин, наводящий ужас на всю Европу, беспомощный против бушующей реки. Гребцы перешли на одну сторону, чтобы сняться с мели, волны бьют в лодку. Наполеон просыпается. Ноги его в воде; шинель соскользнула с плеч. Он бормочет непонятные слова, приказания, проклятия. Ему кажется невероятным, чтобы богиня счастья, которая столько лет покровительствовала ему, могла отвернуться от своего любимца.

— Мы приехали, — сказал Эгберт.

Отблеск факелов на реке, возвещавший прибытие важной особы, был тотчас же замечен на караульных постах, расставленных на берегу. Собрались слуги и жандармы. Генерал Савари выехал навстречу с экипажами и осёдланными лошадьми.

Наполеон поднялся со своего места и стоит на носу лодки. Мрачнее грозной тучи лицо его. Со всех сторон мелькают фонари, отсвечивают и пылают факелы, раздуваемые ветром. В Эберсдорфе пробило полночь.

— Господин Геймвальд! — сказал Наполеон.

— Ваше величество!

— Не намерены ли вы и теперь проповедовать мне мир с немцами? Они будут хвастаться, что победили меня. Между мной и Германией не может быть мира! Я должен ещё отблагодарить их за сегодняшний день!.. Спокойной ночи!

Не дожидаясь ответа, император исчез в толпе встретивших его офицеров и слуг.

Эгберт чувствовал себя в положении человека, потерпевшего кораблекрушение в чужой земле. Правый берег Дуная был в руках неприятеля. Он не знал, к кому обратиться, чтобы выбраться из окружавшей его суматохи.

Кто-то назвал его по имени. Это был Дероне, которого Фуше прикомандировал к полевой полиции. Переговорив с Эгбертом, Дероне обещает ему найти экипаж, который бы отвёз его в Гицинг.

— Вы перевезли его через реку! — сказал Дероне, пожимая плечами. — Оставленная здесь гвардия только что ограбила начисто замок Эберсдорф в надежде, что он останется на том берегу... Ведь это сумасшедший человек! Что вам стоило сунуть его в мешок и бросить в воду по-турецки? У вас наступил бы мир, а нам была бы возвращена свобода! Можно ли упустить такой удобный случай!

Прошли тяжёлые, печальные месяцы, весна и лето. Лес оделся в пёстрые краски осени, в мнимый блеск праздничного платья. В первых числах октября начали опадать листья с деревьев Шёнбруннского парка.

Величественный желтовато-белый дворец австрийских императоров всё ещё даёт пристанище воинственному узурпатору. Но это уже не побеждённый при Асперне, а победитель при Ваграме. Пятое и шестое июля смыло пятно позора с его легионов, хотя далеко не так, как он желал этого, потому что трофеи победы были скудные сравнительно с Аустерлицем и Иеной. Австрийцы отступили в порядке с поля битвы, но Бонапарт овладел Мархфельдом и, преследуя неприятеля до Мерена, принудил его к перемирию.

С тех пор тянутся бесконечные переговоры в Альтенбурге двух посланников: Меттерниха с австрийской стороны и Шампаньи — с французской. Император Франц, видя, что их переписка и речи ни на волос не подвигают дела, послал прямо к Наполеону сперва Бубну, а потом Иогана Лихтенштейна в надежде скорее заключить мир с самим господином, нежели с его слугами.

Блестящие ожидания, с которыми Австрия начала войну, разлетелись в прах; сошли со сцены люди, которые вели её. Австрия никогда больше не будет стремиться к восстановлению прежней Германской империи и приобретению императорской короны Габсбургов; она должна предоставить эту задачу более молодым силам. Граф Стадион только номинально исполняет свою должность; управление делами империи предоставлено хладнокровному и миролюбивому Меттерниху. Он не разделяет ни геройских стремлений графа Стадиона, ни его грандиозных планов и не чувствует никакой ненависти к Бонапарту. В союзе с французским императором видит он безопасность и счастье Австрии. Сердце его не лежит к Германии, которая для него не более как географическое название. Только австрийское государство, в узком значении этого слова, и мечты о собственном повышении могут до известной степени воодушевить Меттерниха.

Дероне, несмотря на все хлопоты, не мог достать экипаж для Эгберта раньше следующего утра. Он сам проводил его в Гицинг и сдал на попечение Магдалены. Непривычное утомление двухдневной битвы и сильное нравственное потрясение вреднее отозвались на здоровье Эгберта, нежели рана на руке, которая оказалась неопасной, так как кость была не тронута. Несколько недель пролежал он при смерти от непрерывной лихорадки и полного упадка сил. Наконец молодость взяла своё, и началось выздоровление; но оно шло крайне медленно, несмотря на нежную заботливость Магдалены. Глубокая душевная грусть, наполнявшая сердце Эгберта, мешала восстановлению физических сил. К печальным воспоминаниям об Антуанете и смерти Гуго присоединялись мрачные представления о будущности Австрии. Слухи из лагеря были самого неутешительного свойства. Австрийское войско не в состоянии было оказать теперь какое-либо серьёзное сопротивление Наполеону даже в случае настоятельной необходимости; в долинах Венгрии свирепствовали заразные болезни. От графа Вольфсегга также не было никаких известий. После битвы при Ваграме он исчез бесследно. Одни утверждали, что видели его в числе убитых; другие, что он попал в руки французов и был отвезён в одну из внутренних крепостей. Между тем в главной французской квартире никто не слыхал о пленном австрийском графе. Эгберт узнал это от адъютанта Бертье. Последний не забывал молодого капитана, оказавшего такую важную услугу французскому императору, и во время болезни Эгберта несколько раз посылал своего адъютанта узнать о его здоровье.