Если бы Эгберт обратился к Бертье с просьбой о своём освобождении, то тот, вероятно, тотчас же исполнил бы его желание, обойдя все формальности. Но свобода не прельщала Эгберта, потому что он не мог пользоваться ей. Устройство каких бы то ни было частных дел было немыслимо до окончательного заключения мира. О вторичном поступлении в армию также не могло быть и речи. Даже помимо докторов, которые восстали бы против такого решения, Эгберт сам чувствовал после всякой прогулки, насколько его силы не соответствуют трудностям и неудобствам лагерной жизни. К тому же он слышал со всех сторон, что при новом государственном устройстве Австрии хотят вернуться к стеснительным мерам первых лет царствования императора Франца и что одной из этих мер будет отмена ландвера и роспуск волонтёров.

Дероне выходил из себя всякий раз, когда заходила речь об этом.

— Они сами не понимают своей пользы, — сказал он, разговаривая однажды с Эгбертом. — Вместо того, чтобы поддержать народное войско, которому Австрия обязана блестящим исходом битвы при Асперне, они спешат уничтожить его при первой возможности. Всякое народное движение пугает их, хотя опыт не раз доказал им, что помимо народа им не одержать ни одной победы!

Эгберт и Дероне сидели на каменной скамейке под старой липой, украшавшей большой сад, который тянулся за домом, до склона горы, поросшей тёмным лесом, где находился императорский зверинец. В этом же саду была могила Гуго, украшенная мраморным памятником. Плющ уже начал обвивать его своими тёмно-зелёными листьями.

— К чему нам теперь народное ополчение или какое бы то ни было войско, когда мы не хотим больше сражаться, — ответил Эгберт на замечание Дероне. — Наполеон безгранично властвует в Европе, от испанских гор до русской границы. Мы должны безмолвно повиноваться ему. Если ему вздумается уничтожить немецкий народ, то мы не можем помешать этому.

— Не сидите только сложа руки — и вы справитесь с ним. Нелегко уничтожить целый народ. Я всегда говорил, что Наполеон сумасшедший, которому удалось захватить в руки оружие, выкованное французской революцией, благодаря нашей глупости. Если это оружие перестанет служить ему, потому что всё изнашивается на свете, то люди с удивлением увидят, как ничтожен тот, перед которым они так долго трепетали. В Асперне он едва не сломал себе голову. Его место не в Пантеоне, куда он мечтает попасть после смерти, а на кладбище сумасшедшего дома! Вооружитесь только терпением, мой дорогой друг. Берите пример с нашего бедного Бурдона.

— Что с ним? Не имеете ли вы о нём каких-нибудь известий?

— Он всё ещё сидит в тюрьме в качестве государственного преступника, без суда и почти без допроса. С нашей стороны сделано всё, чтобы облегчить ему участь. Этот злодей, восседающий в Шёнбрунне, воображает, что он окончательно истребил якобинцев! Он тоже думает о Пруссии и Испании, потому что сильно желает этого и считает свою волю всемогущей. Но его ожидает горькое разочарование. Во Франции не умрут идеи 1793 года; они восторжествуют ещё при его жизни. Вот этого и ждёт Бурдон, изучая в тюрьме животный магнетизм. Император отпустит его по окончании мирных переговоров.

— Но заключение мира откладывается с недели на неделю.

— Вам хотелось бы поскорее избавиться от нас! — сказал со смехом Дероне. — Я вполне понимаю это. По правде сказать, мне самому до смерти надоел присмотр за добродушными немцами. Мне, поклоннику свободы и равенства, совестно арестовывать людей, все преступление которых заключается в любви к отечеству и ненависти к чужеземному игу. Сам император не особенно хорошо чувствует себя здесь, среди недовольного населения. Но, по-видимому, в трактате есть какой-то тайный пункт, которого он добивается, а ваши соотечественники не хотят уступить.

— Почему вы думаете это? Разве вы занимаетесь дипломатией?

— Отчасти. На мне, собственно, лежит обязанность охранять жизнь Бонапарта. При этом я провожу над ним свои наблюдения.

— Кто-нибудь поручил вам это? — спросил Эгберт.

Дероне прищурил глаза и с улыбкой взглянул на своего собеседника.

— Может быть, и так, — ответил он, — но я делаю это также для себя, как дилетант психиатр по собственной охоте. Я убеждён, что у него составлен новый план, и хочу заранее узнать, в чём дело, чтобы факт не особенно поразил меня.

— Неужели он готовит нам ещё большее унижение? Не хочет ли он завладеть престолом императора Франца?

— Пустяки! Это все громкие фразы, которыми он прикрывает свои настоящие намерения. В этом он довольно неудачно подражает Дантону. Нет, он готовит подкоп в другом направлении. Что бы вы сказали, если бы он вздумал жениться на австрийской принцессе!..

Разговор двух приятелей был прерван появлением адъютанта Бертье.

— Маршал, — сказал он с вежливым поклоном, — просит капитана Геймвальда пожаловать завтра на парад в Шёнбрунне!

— Ну, значит, мы будем скоро укладывать наши чемоданы! — воскликнул Дероне после ухода адъютанта. — Перед возвращением во Францию он разыграет сцену великодушия и публично выразит вам свою благодарность за переправу через Дунай. Если бы я был тогда в лодке на вашем месте с полудюжиной решительных людей, разумеется французов, а не немцев, которые даже к узурпатору чувствуют уважение, тогда дела, быть может, приняли бы совсем иной оборот... Но вот идёт ваша благодетельная фея, фрейлейн Армгарт. Честь имею принести вам мой нижайший поклон, фрейлейн, и прошу не сердиться на меня, если я уведу от вас месье Геймвальда на короткую прогулку.

Магдалена с благодарной улыбкой протянула руку Дероне. Она была уверена, что общество весёлого и остроумного француза лучше всего рассеет печальное настроение Эгберта, которое поддерживалось уединением деревенской жизни.

Приятели вышли из сада и пошли по лесной тропинке. Эгберт, поднявшись на гору, оглянулся назад. Магдалена всё ещё стояла на прежнем месте в золотистом отблеске осеннего вечернего солнца. Ему казалось, что он всё ещё видит взгляд её добрых глаз, с любовью устремлённых на него. Сердце его радостно забилось. «Моя дорогая, милая!» — невольно подумал он.

Они шли молча; каждый был занят своими мыслями.

— Вы, вероятно, хотели мне сообщить что-нибудь? — сказал наконец Эгберт.

— Да, и такие вещи, о которых неудобно толковать в вашем саду, где нас могут подслушать, а тем более в присутствии фрейлейн Армгарт. Одним словом, вы должны благодарить небо за случай, который доставил вам покровительство императора, так как это пока спасает вас и ваш дом от несчастья. Витторио Цамбелли...

— Разве он жив? Вы ни разу не упоминали его имени в последнее время, поэтому я был убеждён, что он убит при Ваграме, где погибло столько достойных людей!

— Вы говорите таким печальным тоном, как будто сами собрались умирать. Вооружитесь мужеством, друг мой!

Вы должны защищать себя. Жизнь есть борьба — говорят философы. Неужели я должен проповедовать это кровному немцу! Знайте, что шевалье замышляет погубить вас, и теперь более, чем когда-либо, так как скоро осуществятся его самые смелые мечты. После заключения мира посыпятся награды. Поговаривают, что шевалье получит значительные поместья и титул маркиза.

— За какие услуги?

— Он желает, чтобы ничто не напоминало об услугах, оказанных им Бонапарту. Он не хотел бы видеть пятна на своём гербе и, разумеется, прежде всего постарается устранить тех, которым известно его участие в одном деле. Веньямин Бурдон сидит в тюрьме; граф Вольфсегг пропал бесследно; а третий — вы...

— Почему вы исключили себя, месье Дероне? Мне кажется, что вы для него опаснее всех нас.

— Вот тут-то и ошибается шевалье в своём расчёте, как это всегда бывает с преступниками. Он всё обдумал, взвесил все шансы, а главное упустил из виду. Он не подозревает о моём существовании, а я слежу за ним шаг за шагом, как его тень. Благодаря этому я узнал, что он тайком прогуливается около вашего дома, и, разумеется, не с добрыми намерениями. Пока вас спасает покровительство императора. Трудно решиться на крайние меры против человека, оказавшего такую важную услугу Наполеону, так как дело не обойдётся без дознания и следствия.