Жозефина в ожидании грозящего ей развода жила мучительной, тревожной жизнью. Она по возможности избегала великолепных празднеств и собраний и проводила большую часть времени в тесном кругу преданных ей лиц.

Бурдон и Эгберт, войдя в маленькую залу Malmaison, застали тут нескольких дам и кавалеров. Тот, кто подобно Эгберту входил сюда в первый раз, невольно удивлялся количеству драгоценных вещей, украшавших комнаты. Тут были столы с флорентийской мозаикой, вазы из lapis lazuli и агата стояли в нишах у окон и стен; на мраморных каминах виднелись бронзовые фигуры тончайшей работы и дорогой севрский фарфор. Обивка кресел и диванов была вышита самой императрицей и её придворными дамами, на белом шёлковом фоне рельефно выступало J, окружённое розами. На карнизах дверей и окон виднелся императорский вензель N с орлом и короной наверху.

Роскошь всей этой царской обстановки в первый момент произвела подавляющее впечатление на Эгберта; он чувствовал себя неловко в непривычном придворном костюме, белых шёлковых чулках, чёрных шёлковых панталонах до колен и в голубом фраке с золотыми пуговицами. Но это впечатление скоро рассеялось благодаря любезности хозяйки Malmaison и простоте её обращения. Всё более или менее чувствовали себя свободно в её присутствии, хотя в числе гостей было немало лиц, вышедших из низших классов общества. Кроме Редутэ был ещё другой живописец, Изабэ, знаменитый актёр Тальма, на короткое время появился Денон, сопровождавший Наполеона в Египте, который занимался составлением коллекции камней и медалей и т. п. Появление Эгберта обратило на себя общее внимание, так как в это время ожидали войны с Австрией; но тем не менее каждый старался сказать что-нибудь любезное иностранцу.

Говорили о Гете и Виланде и милостивом обхождении императора при встрече с Гете. Затем разговор перешёл на историю страданий молодого Вертера. Дамы пожелали познакомиться с нею подробнее, но оказалось, что только один Эгберт мог удовлетворить их любопытство. Его своеобразный способ изложения, красивая стройная фигура и белокурые вьющиеся волосы произвели такое приятное впечатление на слушательниц, что они нашли удивительное сходство между героем истории и самим рассказчиком и удвоили свою любезность к нему.

Жозефина воспользовалась минутой, когда большая часть общества занялась рассказом Эгберта, и, обняв Антуанету по своей любимой привычке, отвела её в соседнюю комнату со свойственной ей грацией, которая покоряла сердца всех, близко знавших её.

Хотя императрице было уже за сорок, но она была ещё очень красивой женщиной с тёмными глазами, полными огня, роскошными волосами и с тонкой изящной фигурой. Она не отличалась ни блестящим умом, ни даром красноречия, но у ней была какая-то особенная улыбка, которая придавала прелесть всему, что она говорила. При сухости и лаконизме Наполеона в повседневной жизни её разговорчивость и добродушие производили чрезвычайно приятное впечатление. Лицо её, утратив красоту молодости, приняло с годами, вследствие горя и забот, выражение кроткой покорности судьбе. Те, которые не видели её в пору молодости и счастья, не могли себе иначе представить её, как с грустными, задумчивыми глазами, отяжелевшими от слёз. Такою изображается она в исторических мемуарах наполеоновского времени.

В описываемый нами вечер на Жозефине было серебристо-серое платье с длинным шлейфом и короткой талией. Её головной убор был крайне прост и состоял из заплетённых кос и маленькой диадемы с рубинами и бриллиантами. Когда она пошла с Антуанетой через залу, дорогая красная шаль соскользнула с её плеч и волочилась за нею по полу.

Она опустилась в кресло и сделала знак Антуанете, чтобы та села около неё.

— Я очень благодарна вам, дорогая маркиза Гондревилль, за то письмо, которое вы передали мне по поручению графа Мартиньи. Мне известно теперь, что его выбор пал на русскую великую княжну Екатерину. Разве я могу сравниться с дочерью одного из самых могущественных владетельных домов Европы? До меня уже доходили слухи о его намерениях, но я не знала самого главного. Поэтому переданное вами письмо имеет для меня большое значение.

— Я утешаю себя тем, что это письмо не должно было особенно огорчить ваше величество, потому что в нём говорится о прошлой и давно забытой истории.

— Вы не знаете императора. Никакие препятствия не заставят его отказаться от принятого плана. Они, напротив того, ещё больше увеличивают его рвение и силу его гения. Если не ошибаюсь, в настоящее время у него нет наготове ни одного военного корабля, но он день и ночь думает об уничтожении Англии и высадке на её берега. Колебания русского царя отдать за него великую княжну заставят его обратить взоры на другой двор. Во второй раз он не получит отказа или, вернее сказать, не допустит его.

— Французскому императору трудно будет найти принцессу, к которой он мог бы посвататься, — сказала Антуанета.

— Будьте покойны, дитя моё. За этим не будет остановки. Он не может считать меня помехой в этом деле. Я уже пожилая женщина; любовь и дружба великого человека возвысили меня сверх моих заслуг. Я часто упрекаю себя в том, что слишком долго блистала на сцене, для которой была слишком ничтожна. Здесь я на своём месте, а не в Тюильри. Разве я похожа на жену Цезаря? Наконец, я не могу дать ему сына, которого он так желает, и потому должна расстаться с ним. Среди моих любимых цветов я проживу некоторое время воспоминаниями. Мало женщин могут похвалиться таким прошлым...

— Ещё вопрос, ваше величество, была ли женщина лучше вас на французском престоле? С вашим удалением может зайти счастливая звезда императора.

— Наши звёзды уже несколько лет идут по разным путям. Даже теперь неблагодарные, которых он вывел из пропасти революции, говорят, что его счастье клонится к упадку. Они пророчат, что он погибнет в Испании от удара кинжала или на Дунае от пушечного выстрела. Иногда и на меня находят минуты смертельного страха, но я утешала себя тем, что Господь сохранит его для исполнения великих деяний. Но для достижения блестящей будущности, которая предназначена ему судьбой, необходимы жертвы... Я одна из них... Меня уже считают падшим величием. Недавно Фуше осмелился уговаривать меня, чтобы я сама потребовала развода и таким образом избавила бы императора от тяжёлого объяснения.

— Надеюсь, что это сделано не по желанию императора!

— К счастью, — сказала Жозефина с принуждённым смехом, приподнимаясь немного из своего полулежачего положения, — пока я императрица. Меня могут отправить в ссылку, но из глупого великодушия я не сделаюсь добровольно изгнанницей, и моё влияние ещё таково, чтобы с вашей помощью, моя милая маркиза, освободить вашего брата.

Антуанета поцеловала руку императрицы.

— С моей помощью? — спросила она с удивлением. — Какой вес могут иметь мои слова!.. Судьба моего брата в руках вашего величества.

— Император очень любит красивых женщин, но не терпит, чтобы они вмешивались в политические дела. Помню, как он бранил бедную прусскую королеву, когда до него дошёл слух, что она подстрекала своего супруга к войне. По его мнению, мы должны только шутить, смеяться и забавлять его. В былые времена женщины играли более завидную роль во Франции. Но к вашей просьбе и из ваших уст он отнесётся милостиво. Только остерегайтесь, чтобы Фуше не проведал о цели вашего приезда.

Этот человек вмешивается во всё, хочет всё знать и выдаёт всех и каждого. Это самый отъявленный мошенник во Франции.

Но едва Жозефина произнесла эту фразу, как уже раскаялась в этом и улыбнулась, чтобы смягчить резкость своего выражения.

В дверях стоял Бурдон.

— Вы, вероятно, найдёте, доктор, — сказала она, — что я говорю слишком много и скоро. Я заранее ожидаю от вас строгого выговора.

— Для состояния здоровья вашего величества, конечно, было бы лучше, если бы вы предоставили другим говорить за вас, но ваше молчание было бы слишком большим лишением для всех нас.

— Я не знала, что и вы умеете льстить, Бурдон.