— Что же, по твоему мнению, красота? Ты не можешь отвергать её.
— Одна мишура, прикрывающая никуда не годное платье.
— Ты говоришь как проповедник и находишь, что на свете всё суета. Ты, кажется, думаешь рассердить меня, но это не удастся тебе.
— Я хочу только предостеречь тебя, несчастный, — продолжал Гуго с комическим пафосом, принимая умоляющую позу. — Не приноси своего сердца в жертву жестокой богине!
— Лучше посвятить сердце богине, чем самому погрязнуть в тине обыденной жизни, которая охватит меня тотчас по возвращении домой. Я с ужасом думаю о том, сколько накопится там всяких счетов, контрактов, планов... Что может быть лучше нашей теперешней жизни, при которой мы можем любоваться на свет Божий, не задаваясь никакими целями и заботами, переходить от нового к новому, от одного наслаждения к другому. А дома что ожидает меня? Всякие бедствия, разочарования, жалкое бедное существование...
— Эгберт, ты, как всегда, сгустил краски, представляя себе преимущества одной жизни перед другой. Но я могу утешить тебя — нас спасёт сапог Бурдона... Однако нам пора в замок...
Приятели поднялись со скамейки и пошли по той же дорожке, но едва сделали они несколько шагов, как к ним подошёл слуга.
— Его сиятельство просит вас к себе, — сказал слуга, обращаясь к молодым людям. — Маркиза также осведомлялась о вас.
— Странно! — пробормотал Эгберт. Сердце его болезненно сжалось от какого-то предчувствия, в котором он сам не мог дать себе отчёта.
Граф уже целый час председательствовал на семейном совете, в котором принимал участие и Пухгейм, оставшийся на ночь в замке по просьбе графа. Совет проходил в голубой комнате угловой башни, которая была обращена в сад своими тремя высокими окнами; через одно из них виднелось озеро. Эта башня в былые времена составляла часть прежнего старого замка Вольфсеггов, просуществовавшего около двухсот лет. При постройке нового красивого дома шестьдесят лет тому назад строитель по какой-то странной фантазии оставил из старого здания хорошо сохранившуюся башню и соединил её галереей с новым замком, который не особенно выиграл от такой прибавки в смысле архитектурной красоты. Массивная круглая башня с остроконечной крышей резко отличалась от лёгкой постройки нового стиля. Маркиза ненавидела винтовую лестницу и тесные комнаты башни, которые, по её мнению, были так безобразны и лишены всякого комфорта, что в них не мог жить ни один порядочный человек.
С неудовольствием приняла она приглашение брата последовать за ним в башню, и всё, что она услышала здесь, сидя на неудобном стуле с высокой спинкой, ещё более увеличивало её дурное расположение духа. Хотя она близко придвинулась к камину, где горел огонь, но, по-видимому, чувствовала сильный озноб не столько от холода, сколько от горя и беспокойства. Антуанета сидела у круглого стола, одетая в серое шёлковое платье с чёрным платком на плечах и с кружевной чёрной косынкой на голове, концы которой были завязаны под подбородком. Глаза её были устремлены на графа Ульриха, как на единственного человека, от которого можно было ожидать разумного совета в затруднительных обстоятельствах. Она не обращала никакого внимания на своего кузена Ауерсперга, который был несравненно более огорчён этим, нежели смертью Бурдона, о которой рассказывал граф.
— На несчастного напали агенты корсиканского тирана, — сказал граф, — они выстрелили в него и украли сумку с письмами; уцелели только немногие бумаги, которые он спрятал в своём сапоге. — Вот эти бумаги, — добавил граф, кладя их на стол. — Патер Марсель доставил их мне на рассвете.
— Дай Бог, чтобы это были самые важные, — сказал Пухгейм, подходя к столу и перелистывая бумаги.
— Как хочешь, так и считай, — ответил граф. — Вот список лиц, на которых могут рассчитывать Бурбоны в случае...
— Если узурпатора убьют в Испании, — добавила маркиза.
— Тут также письмо принца д’Артуа... — продолжал граф Ульрих, делая вид, что не слышит замечания своей сестры.
— Проект новой адской машины — бессмысленная и безумная затея, от которой бедный Бурдон ожидал таких блестящих результатов...
— Бурдон был прав, — заметила маркиза, — только ад может поглотить это исчадие ада.
— Не ад, а мы справимся с ним во имя божественного права и порядка, установленного веками, — ответил граф Ульрих. — Вот ещё несколько писем и, между прочим, письмо к графине Мортиньи, одной из придворных дам императрицы Жозефины, в котором заключаются подробные сведения о сватовстве Наполеона к русской великой княжне.
— Жаль, если это письмо не дойдёт по назначению, — заметил по-французски старый маркиз, расхаживая по комнате в своём пёстром шлафроке с жёлтым шнуром и кистями.
— Это письмо написано мною в стиле Вольтера. Графиня Мортиньи мне родня и верный друг Бурбонов. Это письмо может иметь больше значения, чем все адские машины. А почему?.. Потому что во французской истории дамы всегда играли главную роль! Вы смеётесь, Ульрих. Но я говорю совершенно серьёзно. Если бы императрица Жозефина вздумала поднять восстание против своего супруга, тогда победа осталась бы за нами...
— Не можете ли вы сообщить мне, какие именно бумаги украдены у Бурдона? — спросил Пухгейм, прерывая маркизу и обращаясь к графу Ульриху.
— План восстания против Бонапарта, — ответил граф, — составленный генералом Кроссаром, извещение, что он в самое ближайшее время отправится из Вены в Испанию, некоторые подробности о наших приготовлениях и предполагаемой высадке англичан на Везере и Эльбе; всё это в форме простых писем по торговым делам и на нашем условном языке. Но, разумеется, Фуше поймёт сущность дела. Всего хуже то, что на полях одной бумаги я сделал приписку: молодой Бурдон знаком с Бонелли...
— С Бонапартом, — пробормотала маркиза.
— Благодаря моей неосторожности я дал им ключ в руки ко всем нашим тайнам. Эта приписка всего более беспокоила Бурдона. Я никогда не прощу себе такой нелепости. Теперь всё это, вероятно, отправлено в Париж.
— О Господи! — простонал маркиз. — Этот дракон неуязвим. Он опять начнёт против нас войну и прогонит на другой конец света...
— Мне кажется, что во всём этом нет ничего ужасного, — сказал Ауерсперг, которому хотелось выказать себя с выгодной стороны в глазах Антуанеты. — Война с узурпатором неизбежна. Чем раньше она начнётся, тем лучше. Чья-нибудь пуля настигнет его.
— Ты пойми, горячая голова, — ответил Пухгейм, — что нам необходимо выбрать удобный момент, чтобы обеспечить себе успех. Ну, а теперь, ты думаешь, он даст нам время закончить наши приготовления?
Граф Ульрих встал со своего места... Лицо его казалось мрачным и озабоченным.
— Мне кажется, дядя, что вас ещё что-то заботит, кроме сделанной вами приписки и смерти Бурдона? — спросила Антуанета, которая всё время не спускала с него глаз.
— Разумеется! — поспешил ответить за своего старшего родственника Ауерсперг. — Стоит ли огорчаться смертью слуги. Революция потребовала ещё не таких жертв!
— Вы правы, — заметила маркиза. — Под её ударами пала голова дочери Марии Терезии, сестры немецкого императора!.. Разве можно себе представить более вопиющий факт!..
— Хотя Жан Бурдон был наш слуга, — сказала Антуанета, обращаясь к Ауерспергу, — но я не вижу, чем он хуже других.
Антуанета встала с места и подошла к графу Ульриху.
— Что с вами, дядя? — сказала она. — Вы не всё сказали нам...
— Меня ужасает будущность Германии, — ответил граф, — и нашей дорогой родины. Свобода всей Европы в опасности, разве мы не в том же положении! Всего удобнее было напасть на Бонапарта в то время, пока он занят в Испании: Бурбоны, действуя заодно с республиканцами, могли бы поднять во Франции общее восстание против тирана, который обманул тех и других; англичане готовили высадку в Бельгии, Северной Германии или Франции, мы со своей стороны надеялись поднять на ноги всех, у кого течёт в жилах хотя бы капля немецкой крови. Если бы удалось провести этот грандиозный план, то гибель Наполеона была бы неизбежна; но этот план уничтожен вконец. Я предвижу, что мы опять будем бороться одни с Люцифером... Наконец, меня беспокоит и то обстоятельство, что мы не можем рассчитывать на преданность молодого Бурдона.
