Фуше, которого также позвали в Тюильрийский дворец, был принят очень сухо.

— Ваши якобинцы продолжают волноваться. Говорят о каком-то заговоре. Они уже хотели меня убить при помощи Аренье... Теперь они опять принимаются за старое...

— Генерал, могу вас заверить, что вы плохо осведомлены. Причиной всеобщего беспокойства являются соучастники Жоржа. Их замыслы несомненны. Они только что убили одного из лучших моих агентов, который гнался за ними по следам. Но след будет найден сегодня же, и мы уже не потеряем его...

— А я вам говорю, что мне угрожают приверженцы террора. Вы их защищаете, конечно, ибо это ваши старые друзья. Может быть, вы даже их боитесь.

Фуше улыбнулся едва заметно. Он закрыл свои тусклые глаза и возразил глухим голосом:

— Генерал, у меня нет друзей среди людей, которые грозят безопасности государства. Я боюсь только одного — как бы вас не прогневать.

Бонапарт одобрительно кивнул головой и отпустил своего министра полиции. Но он не принял во внимание каприза своей сестры Каролины и Гортензии Богарне. Они обе явились днём и стали жаловаться на то, что он отменил вечер в опере. Гортензия, сама прекрасная музыкантша, надулась на зятя.

Бонапарт, чрезвычайно благодушный в кругу своей семьи, уступил и, ущипнув за ухо свояченицу, сказал:

— Ну, хорошо. Неужели вам так досадно, что вы не услышите этой важной оратории? Заранее предсказываю вам обеим, что будет очень скучно.

— Тогда вы можете уехать, не дожидаясь конца, а мы останемся в ложе с моей матерью и мадам Мюрат.

— Хорошо, посмотрим. Я не могу обещать вам ничего до вечера.

— Ну, слава Богу. По крайней мере, вы теперь уже не отказываетесь.

В это самое время Сан-Режан с нетерпением дожидался приезда Эмилии Лербур. Он долго думал ночью. Он знал, что идёт на смерть и что только чудом может спастись. Это свидание было для него тем дороже, что оно было последним.

Когда послышался глухой шум, которым сопровождалось отодвигание двери тайника, сердце молодого человека забилось так сильно, что он почти задыхался. В отверстии двери мелькнула какая-то фигура, зашелестело шёлковое платье и пахнуло духами. Затем дверь закрылась, и любовники упали в объятия друг друга.

Они молча застыли в этой позе. Потом Эмилия быстро сбросила шляпу на стол, сняла перчатки и повлекла Сан-Режана к маленькому окну, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть на его лице выражение радости и вместе с тем тоски.

Он снова привлёк её к себе. В этом опьянении прошло около часу.

— Боже мой! — вдруг вскрикнула Эмилия. — Я должна уже уезжать. Что-то готовит нам завтрашний день?

— Я так счастлив, что опять полон надеждами. Я счастливо избегну опасностей, которым я подвергнусь, и мы ещё увидимся. Небо не захочет разлучить нас навсегда.

— Послушай! Мне кажется, я чувствовала бы себя спокойнее, если бы знала, что ты затеваешь. Скажи мне!

— Нет, это невозможно. Но, ради Бога, не выходи никуда сегодня вечером...

— Но темнеть начинает уже с пяти часов. Неужели в Париже будут беспорядки. Неужели будут сражаться?

— Не спрашивай меня! Запрись в своей комнате и, что бы тебе ни послышалось, не выходи.

— Не могу ли я тебе помочь чем-нибудь? Если ты подвергаешься опасности, а я могу помочь тебе её избегнуть...

— Не думай об этом.

— Вспомни, что у нас в доме под нашими комнатами есть помещения, из которых одно не занято. Там ты мог бы укрыться на целый месяц, и никто бы не узнал...

— Никогда! Я мог бы таким образом выдать себя.

— Но если это необходимо!.. Если ты попал в беду...

— Всегда можно выпутаться из неё, покончив с собой.

— Не говори этого! Ты приводишь меня в отчаяние! Что я сделала, за что я так страдаю?

— Ты страдаешь не более, чем наши сторонники, павшие жертвой в течение этих десяти лет. Не удивляйся, что я рискую своей жизнью, не плачь, если я ею пожертвую. Но сохрани нежную память о том, кого ты любила. И чтобы я ни сделал, какое бы обвинение ни выдвигали против меня, в каких бы преступлениях ни обвиняли меня, чти, несмотря на всё это, мою память, ибо ты можешь быть уверена, что я действовал, только защищая Бога и короля.

При этих словах, похожих на предсмертную молитву и на последнее завещание Сан-Режана, Эмилия залилась слезами. Она не могла примириться с мыслью, что ей придётся потерять своего возлюбленного. Она крепко прижалась к нему и ощупывала его трепещущими руками, как бы пробуя угадать, куда его поразит роковой удар. Он тихонько уговаривал её, словно ребёнка, и целовал её, как бы желая успокоить её этой лаской.

— Ну, поцелуй меня ещё раз и уходи.

Они обнялись, и Сан-Режан, отворив дверь тайника, выпустил её.

Было уже около половины пятого. Он немного подождал, затем, удостоверившись, что она удалилась, надел на себя костюм рабочего и стал неузнаваем. Рыжеватая бородка скрывала нижнюю часть его лица. На голове появился колпак из кроликовой шкуры. Он засунул свои пистолеты в жилет и с обычными предосторожностями вышел в кухню Виргинии Грандо. Через минуту он был уже на улице и быстро шёл к тому месту, где условился встретиться с Лимоэланом и Карбоном.

Было уже очень темно. Он пошёл вдоль набережной, перешёл Сену через Новый мост и, удостоверившись, что за ним никто не следит, спокойно дошёл до гостиницы «Красный Лев».

Карбон и Лимоэлан были уже там. Перед дверью гостиницы стояла тележка, запряжённая белой лошадёнкой. В ней лежал Карбон, положив под голову пустые мешки. Лимоэлан, сидя на краю тротуара, спокойно курил свою трубку. И того, и другого нельзя было узнать.

— Франсуа, вино ещё не положено на тележку? — хриплым голосом спросил Сан-Режан. — Чего же ты зеваешь, мой милый? Ну, живо! Нас ждут!

Лимоэлан встал с тротуара, хлопнул Карбона по ноге и вскричал:

— Эй, ты, соня! Посмотри за тележкой, я пойду в подвал за бочонком.

При этих словах на другой стороне улицы какой-то человек отделился от стены и с видом ротозея стал ходить около повозки. Сан-Режан узнал Суффлара по его громадной фигуре.

— Мне кажется, что будет дождик, — смело заговорил он с ним. — Вино, пожалуй, подмочит, а хозяин будет говорить, что я нарочно подлил в него воды.

Он громко захохотал и посмотрел на агента, который качал головой. Потом он подошёл к Лимоэлану и сказал:

— Тут кругом сыщики. При первой же попытке этого гиганта вмешаться в наше дело я размозжу ему голову.

— Позволь мне устроить всё. Надо сначала попытаться провести его. Если другого средства не будет, тогда мы убьём его. Но это надо будет сделать в гостинице, чтобы не было шума. Дело-то наше хорошо задумано, и было бы жаль от него отказаться.

Они спустились в небольшой погреб, где среди бочек с вином и водкой стоял и бочонок с порохом. Сан-Режан, которому хозяин дал ключ, открыл дверь и смело зажёг восковую свечу. Он осмотрел бочонок, узнал его и подкатил его к лестнице. Затем он облюбовал другой бочонок с вином и тоже вынес его из погреба.

— Что ты хочешь с ним делать? — спросил Лимоэлан.

— А вот увидишь. Помоги поднять этот бочонок с вином.

С большими усилиями они выкатили на лестницу сначала бочонок с вином, а потом с порохом. Затем положили каждый в тележку и вывезли на них бочонки на улицу.

— Вот винцо! — сказал Сан-Режан своим хриплым голосом. — А что если его попробовать?

Говоря так, он взглянул на Карбона...

— С моей стороны отказа не будет. И я попросил бы стаканчик.

— Это придаст нам жизни! При помощи буравчика мы живо это устроим и угостим себя на славу!

— Ну, валяй! Поднимай бочки на тележку!

И он взялся с Лимоэланом за бочонок с порохом. Карбон обратился к Суффлару, который, видимо, был заинтересован происходившим, и сказал:

— Помоги-ка, товарищ!

Геркулес взял бочонок обеими руками и положил его на повозку, позади бочонка с порохом.

— Ладно будет теперь! — промолвил он с грубым смехом.

— Зато вы не откажетесь, товарищ, выпить с нами.