— Вам нездоровится, Антуанета. Пойдёмте лучше в сад. Свежий воздух освежит вас.
— Нет, мы будем танцевать. Мы ещё никогда не танцевали с вами. Теперь мне легче; это от жары... Вам, разумеется, танцы не доставят никакого удовольствия, — так как здесь нет Магдалены. Когда вы оба будете наслаждаться счастьем, не забывайте меня. Мне иногда представляется, что я немного способствовала вашему счастью, так как остановила вас в тот момент, когда и вы стремились взлететь на высоту. Но на высоте нас ждёт одиночество и холод, леденящий холод...
— Император говорил с вами? Что, он всё ещё настаивает на этом злополучном супружестве?
— Напротив! Я окончательно избавилась от этого; император высылает меня в Германию к моей матери...
— В Германию! К нам! Какое счастье для всех нас! И вы говорите это с таким печальным лицом, Антуанета! Неужели родина, воспоминания молодости, мы все, которые любим и уважаем вас, ничто для вас по сравнению с этим человеком!
— Не говорите мне об уважении, — сказала она, бледнея. — Если бы можно было стереть что-либо с доски жизни, то я от всей души хотела бы опять очутиться около моего любимого озера или прямо с этого праздника броситься в его прозрачные волны и пойти ко дну.
— Что за мысли! Вы расстроены, и в этом виноваты Париж и придворная жизнь. Приезжайте к нам, и вы избавитесь от неприятных впечатлений, которые гнетут вас, как тяжёлый сон.
— Да, если бы это был сон! Как бы рада была я опять увидеть мать, обнять её колени; но теперь... Это невозможно...
— Граф Вольфсегг поможет вам своим посредничеством и примирит вас с матерью.
— Мой дядя и император люди одного закала. У Наполеона один кумир — он сам; граф Вольфсегг считает честь выше всего на свете. Какую цену имеет для них женщина? Каждый из них без малейшего сострадания принесёт меня в жертву своему кумиру. Как бы хорошо было нам жить на свете, если бы у нас не было сердца!
— К чему такое отчаяние, Антуанета? Жизнь постоянно наносит нам раны, но она же и залечивает их.
«Кроткая душа! — подумала Антуанета. — Ты не изведал поцелуев демона!..»
Начался экосез. Императорская чета намеревалась в то время обойти залу.
Наполеон встал со своего места.
— Пойдёмте танцевать, — воскликнула Антуанета, увлекая за собой Эгберта и судорожно сжимая его руку. — Я не хочу больше видеть этого человека. Начинайте скорее. Как бы я хотела кружиться так до бесконечности и умереть среди этой музыки, блеска и веселья.
Безумный порыв, овладевший ею, лишил и Эгберта сознания действительности. Быстро унеслись они в вихре живого танца. Она прижималась к нему; выбившиеся локоны её волос ласкали его губы.
Сложив руки за спину, Наполеон отошёл за колонны галереи, чтобы не мешать танцующим. Он казался рассеянным. Двухлетний мир, который только что начался и в продолжение которого он думал заняться приготовлениями к новой гигантской войне, уже начал тяготить его. Он остановился на секунду и молча глядел на танцующих.
Узнал ли он среди них Антуанету по её белокурым развевающимся волосам?
— Маркиз Цамбелли! — сказал он своим резким отрывистым голосом.
— Ваше величество! — ответил маркиз, поспешно подходя к нему.
— Вы ещё не получали известий из Испании о вашем друге, полковнике Луазеле?
— Вашему величеству сделано ложное донесение! Полковник Луазель никогда не был моим другом.
— Завтра утром вы отправитесь в Мадрид. Парижский воздух вреден для вас.
— Ваше величество...
— Или, ещё лучше, подайте в отставку. Тогда толки о вас скоро умолкнут. Что, вы считаете меня слепым, милостивый государь? Я охотно буду держать при себе каторжников, но не глупцов, которые позволяют перехитрить себя.
— Ваше величество...
— Вы можете уйти!..
Весь этот разговор продолжался не более минуты. Наполеон говорил вполголоса, ни разу не взглянув на маркиза; на лице его не шевельнулся ни один мускул.
Всё помутилось в глазах маркиза; но он устоял на ногах и, отдав честь его величеству, отошёл от него. Рука его инстинктивно схватилась за рукоятку сабли.
«Убей его, — мелькнуло в голове Цамбелли, — ты освободишь человечество от его худшего врага, и твоё имя сделается бессмертным наравне с его именем!..»
— Пожар! Пожар! — раздался громкий крик с галереи, около которой стоял император.
Внезапный порыв ветра при открывании дверей поднял одну из газовых занавесей, прикрывавших колонну галереи, и набросил её на свечи стенного канделябра. В тот же момент запылала воздушная ткань. Наполеон взглянул наверх. Стоявший возле него граф Бентгейм поспешно сорвал занавесь и начал гасить её вместе с камергером его величества, графом Дюмануаром. Благодаря им огонь был скоро потушен. Наполеон бросил на них дружелюбный взгляд и мановением руки водворил порядок среди окружающих его. Но в то время, когда внимание всех было обращено на сорванную занавесь, неожиданно загорелось у потолка от искры, упавшей на драпировку. Быстро вспыхнула лёгкая, розовая кисея, обвивавшая верхний карниз галереи. Шипящее пламя охватило розетки и банты из газа и шёлка, жадно пожирая длинные цепи цветов, извиваясь по ним вверх и вниз. Вот оно дошло до потолка, пробралось в пёстрые обои — ещё секунда, и вся галерея была объята тысячами огненных языков.
Но так же весело звучала музыка, лаская слух; посреди залы продолжались оживлённые танцы.
— Пожар! — послышалось вновь в праздничной толпе. Все лица исказились от ужаса и отчаяния.
— Пожар! Пожар! — раздалось с разных сторон.
Возле Наполеона стоит граф Вольфсегг. Глаза их встретились. Не старается ли каждый прочесть выражение испуга на лице другого?
Но так же холодны и бесстрастны, как всегда, глаза Наполеона. Он задумчиво смотрит на пламя, как бы для того чтобы убедиться, что всякая попытка остановить пожар будет безуспешна. Нахмурив брови, он оглянулся на своих приближённых. Некоторые из них из боязни покушения на жизнь императора со стороны немцев или якобинцев обнажили шпаги, но его взгляда было достаточно, чтобы они опять вложили оружие в ножны. Медленнее, чем было нужно, чтобы доказать свою неустрашимость графу Вольфсеггу и Шварценбергу, которые шли около него, император сделал несколько шагов по зале навстречу своей супруге, которая спешила к нему, дрожа от испуга. Он взял её за руку и громко сказал:
— Успокойтесь! Опасность ещё не так велика. Выход свободен...
Князь Шварценберг повёл императорскую чету через сад.
— Я велел подъехать карете вашего величества к воротам сада, — сказал он.
— Зачем? — спросил император. — Не думаете ли вы, что меня ожидает какая-нибудь опасность от толпы у главного подъезда? Неужели и вы, князь, верите в существование каких-то заговорщиков! Всё это бабьи сказки. Я уеду с того места, где ожидают меня мои подданные. Кто здесь из полицейских?
Дероне тотчас же явился, чёрный от копоти и дыма.
— Полицейский комиссар Дероне, — поспешил он доложить о себе.
— Очень рад, что вы здесь. Я слышал о вас. Есть ли какая-нибудь возможность отстоять танцевальную залу?
— Нет, ваше величество.
— И вы думаете?..
— Некоторые поплатятся жизнью за своё участие в празднике.
— А там, на улице?
— С этой стороны всё спокойно. Парижане заняты теперь пожаром и забудут об адской машине, если бы она была приготовлена у них.
Слуга доложил, что кареты поданы на улице Montblanc у главного подъезда.
— Я не прощаюсь с вами, князь, — сказал Наполеон, — и тотчас же вернусь сюда. Не теряйте присутствия духа, господа! Помощь не заставит себя ждать. Я рассчитываю на ваше усердие, Дероне.
С отъездом императора исчез всякий признак порядка и рассудительности, которые ещё поддерживались в обществе присутствием императора, тем более что пламя быстро распространилось, нигде не встречая сопротивления.
Переход от беззаботного веселья к испугу был так неожидан, что не сразу могло явиться у всех сознание своей беспомощности и опасного положения. Галерея походила на огненное море, красные волны которого с шумом и треском разливались по зале. Оба выхода через галерею были закрыты; гостям оставался один путь — через главный вход. При общем смятении, говоре и криках только немногие вспомнили о двери за императорскими креслами. Все устремились разом к главному входу, каждый думал только о себе под влиянием слепого эгоистического чувства самосохранения. Лёгкие платья дам ещё больше увеличивали опасность, так как искры сыпались со всех сторон; их длинные шлейфы мешали быстроте бегства. Многие упали на пол от натиска толпы, бегущие перескакивали через них, не обращая внимания на их крики и стоны; другие сбрасывали с себя шарфы и шали, обрывали дорогие кружева. Всякое различие общественного положения, которое так строго соблюдалось в этом обществе, исчезло; женщины забыли свою сдержанность, мужчины — своё рыцарство. У всех было одно стремление — спасти свою жизнь во что бы то ни стало. Дероне, пожарные и несколько человек из общества, которые с самого начала пожара явились к ним в сад на помощь, употребляли все свои усилия, чтобы остановить огонь. Но их было слишком мало, чтобы достигнуть сколь-нибудь ощутимых результатов. Ничто не могло спасти залу. Колонны, поддерживавшие потолок, уже были объяты пламенем. Не хватало воды для небольших пожарных труб. Между тем помощь, обещанная Наполеоном, не появлялась. Огромное зарево пожара отражалось на мрачном небе, на котором собиралась гроза. Поднявшийся ветер раздувал огонь с неудержимой силою. Мелкий дождь искр разносился по саду и улице. Среди завывания ветра, треска огня слышались вопли ярости и отчаяния людей, дополняя собой величественную и дикую картину разрушения.
