Но за его креслом стоял человек, который следил за каждым его движением.

Это был Дероне.

— Несчастная шляпа! — пробормотал полицейский комиссар. — Она служит уликой своему господину. После этого начнёшь бояться собственных вещей! Неправда ли? — добавил он, обращаясь к маркизу Цамбелли.

— Тем более, — возразил хладнокровно маркиз, — когда потеряешь её, как это случилось со мной несколько дней тому назад.

— И когда найдёт её полиция....

Цамбелли оглянулся. Он узнал человека, который так назойливо вмешивался в его разговор с Эгбертом.

— Кто вы такой? Шляпочник или нечто другое? Не даёте ли вы напрокат маскарадных нарядов?

— Нет, но я имею счастье находить потерянные вещи — набалдашники палок и шляпы.

— Этим занимаются только ветошники! В качестве адъютанта его императорского величества я спрашиваю вас: по какому праву вы находитесь здесь?

— По тому праву, что я полицейский комиссар Дероне.

Цамбелли презрительно кивнул головой и отвернулся, делая вид, что считает ниже своего достоинства говорить с подобными людьми.

Но выказанное им презрение служило только средством, чтобы скрыть испуг, охвативший его. Он чувствовал себя опутанным со всех сторон людьми, которые, по-видимому, поставили себе задачей погубить его. Но это состояние беспомощности продолжалось всего один момент. Теперь он знал, где была опасность, и это возвратило ему мужество; более чем когда-либо он хотел жить и наслаждаться, назло своим врагам. Возможность близкого падения только усиливала его желание остаться на высоте своего величия.

Балет кончился при громких рукоплесканиях публики. Немного погодя начался фейерверк, в котором не было недостатка в символических восхвалениях императора и его молодой супруги в виде орлов с распростёртыми крыльями, лестных надписей из разноцветных огней и т. п.

Тяжёлое состояние духа оставило князя Шварценберга. Он вздохнул свободнее.

— Слава Богу! — сказал он, подходя к графу Вольфсеггу. — Самое трудное кончилось. Император уедет после первых танцев. Тогда пусть молодёжь веселится сколько ей угодно. Его присутствие стесняет всех. Кстати, Наполеон долго разговаривал с вами. Не сообщал ли он вам о своих новых планах?

— Ему уже представляется, что он сидит на лошади и едет через русскую степь, — ответил с улыбкой граф Вольфсегг.

Фейерверк кончился. Всё общество по приглашению князя вернулось в танцевальную залу.

Цамбелли удалось, наконец, подойти к Антуанете.

— Выслушайте меня, — сказал он настойчиво, удерживая её за кисти её шали.

— Что вам угодно, маркиз?

— Я люблю вас, Антуанета. Быть может, это безумие... Вы отвергли моё предложение, но вы должны принадлежать мне, хотя бы все силы ада были против меня. Не отвечайте мне, кивните только головой в знак согласия, и мы уедем с вами в Италию, Англию, куда вы захотите.

— Не для того ли, чтобы убежать от тени Жана Бурдона?

Его рука судорожно сжала кисти шали. Он не отшатнулся от неё, но ещё больше наклонился к ней; она чувствовала его горячее дыхание у своего лица. Хочет ли он поцеловать её или убить?

— Вы не поняли моего намерения, Антуанета, — шепнул он ей на ухо. — Мы уедем отсюда, чтобы восстановить честь любовницы Наполеона.

Антуанета вскрикнула и едва успела ухватиться за ближайшую колонну, так как ноги отказывались служить ей.

Цамбелли исчез в толпе.

Император в это время входил в залу со своей супругой. Услыхав крик Антуанеты, он быстро оглянулся, но не сказал ни одного слова. Только в зале, когда Антуанета очутилась в нескольких шагах от него, он подошёл к ней. Все отступили от него, насколько позволяло приличие, так как никто не хотел подслушивать их разговор.

Слуги в это время разносили десерт. Оркестр играл весёлую прелюдию к танцам.

— Как вы бледны, Антуанета! — сказал Наполеон вполголоса. — Что с вами случилось?

— Маркиз Цамбелли...

— Вы отняли у него последнюю надежду. Так и быть, я беру назад своё слово. Ваши родные не желают этого брака. Говорили вы с вашим дядей?

— Нет, ваше величество.

— Он отличный человек! Вы должны уехать с ним на некоторое время в Германию, к вашей матери.

— Ваше величество!

— Ваш отказ и несчастная история с нищей произвели дурное впечатление на общество. Весь Париж говорит об этом. Мне это крайне неприятно. Такие же слухи и сплетни подали повод к насмешкам над Бурбонами и ускорили их падение. Ваш отъезд заставит их замолчать. Всякие скандалы легко забываются в Париже. Когда вы опять вернётесь сюда, никто не напомнит вам больше об этих вещах. Я желаю вам добра, Антуанета. Вам нужен другой воздух и другие люди: здесь всё волнует вас.

Ей хотелось сказать ему: «Ты один, жестокий человек, можешь успокоить меня и дать мне счастье или довести до отчаяния!» Но слова замерли на её губах. Она видела два мрачных, неумолимых глаза, устремлённых на неё, в которых не было и тени любви и нежности.

— Да, я понимаю, чего вы желаете от меня, — сказала она беззвучным голосом.

— Надеюсь, что вы не истолкуете в дурную сторону моих намерений. Ваше сердце идёт вразрез с разумом. Этого не должно быть, Антуанета. Вы слишком серьёзно смотрите на жизнь. Придёт время, когда вы иначе отнесётесь к своему прошлому. Предоставьте мне помирить вас с вашими родственниками.

Наполеон видел, что напрасно тратит время, убеждая её, так как она молча стояла перед ним, как мраморная статуя, и, казалось, ещё более каменела от его слов. Он уже начал терять терпение, но, к своему удовольствию, заметил Эгберта среди проходивших мимо него людей.

— Капитан Геймвальд! — крикнул он громким голосом.

Он не помнил ни одного случая в своей жизни, когда так кстати являлся к нему человек, чтобы вывести из затруднительного положения.

Императрица в это время разговаривала с молодой княгиней Шварценберг, но, услыхав немецкую фамилию, невольно оглянулась.

— Очень рад видеть вас в Париже, капитан Геймвальд, — сказал Наполеон, отвечая на поклон Эгберта. — Надеюсь, мы теперь друзья с вами.

Эгберт вместо ответа поклонился ещё раз.

— Madame, — продолжал Наполеон, взяв за руку Марию Луизу, — прошу вас удостоить своим вниманием этого молодого человека из Вены. От него я впервые услышал ваше имя... От него и маркизы Гондревилль. Не считаю нужным представлять его вам, маркиза. Вы не только соотечественники, но, кажется, и хорошие знакомые. Вы, верно, желаете поговорить друг с другом. Я ожидал от вас, капитан, большей находчивости с дамами. Вы были проворнее при Асперне. Императрица подтвердит это. А вы, князь, распорядитесь насчёт танцев. Иначе молодёжь будет на меня сердиться.

Мария Луиза, улыбаясь, кивнула головой Эгберту и сказала несколько слов, которых он не расслышал; взяв под руку своего супруга, она направилась к эстраде, где стояли предназначенные для них кресла.

Пары одна за другой становились по своим местам. Неаполитанская королева с князем Эстергази и вице-король Евгений с молодой княгиней Шварценберг — невесткой посланника — открыли бал.

Пробило полночь.

Что-то опьяняющее было в нежных, ласкающих звуках музыки, в блеске и шуме праздника. Эгберту казалось, что он видит сон. Опять явилось перед ним прекрасное, светлое видение, так часто посещавшее его во время юношеских грёз. Придворная жизнь научила её скрывать своё горе. Она стояла стройная и величественная, с диадемой в волосах; белое платье придавало ей вид жрицы.

— Антуанета... — пробормотал Эгберт.

Но что это... вид ли танцующих? Всё как будто кружилось вокруг него.

— Мы должны повиноваться, — сказала она с горькой усмешкой, взяв его под руку. — Этот человек хочет распоряжаться даже нашей радостью, нашим счастьем. Разве он может дать кому-нибудь счастье! Исполним его приказание... В последний раз...

Эгберт провёл её несколько шагов по зале. Она пошатнулась; едва сдерживаемые рыдания душили её.

— Нет, я ещё не могу танцевать; подождём следующего танца, — сказала она, сделав над собой усилие.