— Известие из неприятельского лагеря! — воскликнул Эгберт, соскакивая с лошади.
Генерал Гиллер тотчас же узнал храброго волонтёра, которого он видел в кровопролитной схватке на Траунском мосту, и представил его эрцгерцогу.
Эгберт после короткого доклада подал главнокомандующему письмо Пухгейма.
Эрцгерцог прочёл письмо. Луч радости осветил его тонко очерченное лицо.
— Господа, — сказал он, — завтра мы сбросим французов в Дунай! Их мост сломан и не может быть исправлен до полуночи. Это пишет мне сведущий человек. По его расчёту, до полудня завтрашнего дня в Лобау не может быть более тридцати тысяч. Сегодня вечером сам император хотел переправиться через реку. Но он забывает, что этот берег ещё в наших руках. Дунай поможет нам; суда, которые мы спустим по течению, вторично разрушат мост и отрежут неприятелю сообщение с твёрдой землёй. Итак, за дело! Выйдем на защиту австрийского царствующего дома и нашего отечества! Теперь представляется удобный случай одним ударом исправить сделанные нами промахи. Благодарю вас, — добавил эрцгерцог, обращаясь к Эгберту с благосклонной улыбкой.
Слуги подвели ему богато осёдланного белого коня с серой гривой, который нетерпеливо бил копытами о землю.
— До завтра! — сказал он, усаживаясь в седло. — Это наша земля: здесь мы сложим свои головы, если нам не суждено победить Люцифера!
С этими словами эрцгерцог пришпорил коня и помчался галопом. Его свита следовала за ним.
Но некоторые из офицеров остались в гостинице, чтобы провести вечер с товарищами, служившими под началом Тиллера. Тут был и граф Вольфсегг. Встреча с Эгбертом была особенно приятна ему после испытанных им опасностей и при том глубоком разочаровании, которое он вынес из всего виденного им.
С болью в сердце рассказал он своему молодому другу о неудачном походе эрцгерцога в Баварию, так как участвовал в нём и вместе с эрцгерцогом вернулся обратно в Богемию. Эгберт, со своей стороны, должен был сообщить ему о Магдалене и Армгартах, о которых он уже около месяца не имел никаких известий. Затем разговор их опять перешёл к военным событиям. Граф смотрел почти безнадёжно на предстоящий день.
Беседа их была прервана несколькими офицерами, которые подошли к ним.
Конница Лихтенштейна, между деревнями Асперн и Эслинген напротив северной стороны острова Лобау, столкнулась с французским отрядом конных егерей и драгун под началом генерала Лассаля. Произошла стычка.
— Но к счастью, — добавили офицеры, — поднято было больше пыли, чем пролито крови. Но как попали французы на берег Махфельда? Вероятно, мы оставили для них мост у Эслингена!..
Вслед за тем пришло известие, что обе деревни заняты неприятельскими дивизиями Молитора и Буде, которые уже начали возводить около них свои укрепления. Здесь же, но ближе к реке, раскинута была походная палатка императора; следовательно, в этом пункте должна была начаться битва на следующий день.
Сообразно с этими известиями составлен был эрцгерцогом план расположения войск, который по своей простоте был доступен последнему из офицеров. Задача его состояла в том, чтобы выбить неприятеля с занятой им позиции.
Сюда должны были стянуться все австрийские войска. Гиллер со своим корпусом и дивизия генерал-лейтенанта Беллегарда получили приказ двинуться с правого фланга вдоль Дуная; войска Гогенцоллерна составляли центр; на левом фланге поставлен был корпус Розенберга, разделённый на две колонны: одна из них должна была направиться к Эслингену, другая — к Энцерсдорфу. Гренадеры, составлявшие резерв, заняли склон Бизамберга, поросший плодовыми деревьями. У Штаммерсдорфа велено было собраться венскому ландверу и волонтёрам.
Расставленное таким образом войско, в девяносто тысяч человек, занимая сравнительно небольшое пространство, расположилось лагерем в ожидании предстоящего боя.
Медленно один за другим зажглись бесчисленные сторожевые огни. Издали раздавался грохот подъезжавших пушек и телег с боевыми снарядами; слышался лошадиный топот и мерные шаги пехоты. Но поблизости Штаммерсдорфа всё было спокойно; только утром должен был отсюда выступить генерал Гиллер со своим корпусом, так как ему предстояло пройти самой короткой дорогой в Асперн.
Была тихая и звёздная весенняя ночь. Живописно растянулся по равнине Маркфельда пёстрый лагерь. Солдаты весело пируют. Несмотря на поражения, они не упали духом; их воодушевляет сознание, что они честно исполнили свой долг и в храбрости не уступали неприятелю. Между тем из этих десятков тысяч людей, собранных на обширной равнине, далеко не всем доступна была высокая идея свободы и любви к отечеству, за которую они жертвовали жизнью. Чехи, венгры и различные народы, входившие в состав австрийской империи, не считали её своей родиной и вряд ли отдавали себе отчёт, зачем их привели сюда и почему они должны чувствовать ненависть к Наполеону. Их занимала война сама по себе, так как удовлетворяла их воинственным наклонностям и представляла удобный случай для наживы. Первый раз видели они в солдатском мундире сыновей богатых немецких бюргеров. Вступление в армию волонтёров из Северной Германии, многих юношей и мужей, освобождённых до сих пор от воинской повинности, подействовало обновляющим образом на устарелый и дряхлый организм австрийской солдатчины. Опять воскресло в немцах сознание общей национальности, воинственный рыцарский дух и чувство чести, которые некогда воодушевляли сборное войско принца Евгения Савойского и принесли ему победу над врагами. Все одинаково желали поддержать австрийское знамя, хотя только одни идеалисты ожидали от предстоящей битвы освобождения Европы и восстановления австрийской национальности, между тем как большинство испытывало тяжёлое предчувствие трудного дня и сомнительного исхода битвы.
Ярко пылают огни на поле. Среди ночной тишины слышатся самые разнообразные звуки и тоны. Вот один спокойно спит под деревьями, закутавшись в свою шинель; товарищи его громко поют песни. Здесь бутылка переходит из рук в руки. Цыган, стоя перед гусаром, наигрывает ему на гитаре. Другие хладнокровно курят трубки, изредка обращаясь друг к другу. Старый сварливый капрал, сражавшийся при Гогенлиндене и Аустерлице, развеселившись от нескольких стаканов вина, рассказывает новичкам свои похождения и подробно распространяется о том, какого рода смерть может постигнуть их в предстоящей битве. Шумная толпа собралась у маркитантских палаток и телег; звонко раздаётся хохот хорошенькой маркитантки: солдаты наперебой добиваются у ней поцелуев. У поставленного на земле барабана идёт картёжная игра.
В гостинице Штаммерсдорфа собрался генералитет, офицеры и чины главного штаба. Все окна и двери открыты настежь. В комнатах горит множество свечей. Пустые стаканы постоянно наполняются заново венгерским вином.
Откуда-то принесено расстроенное фортепиано в залу гостиницы. По временам то один, то другой, проходя мимо, ударяет по клавишам. Дикая музыка, полная диссонансов! Но в ней выражается общее настроение.
Вот сидит начальство с важными, серьёзными лицами; они взвешивают шансы на успех на следующий день, сравнивают свои и неприятельские силы. Здесь чокаются и провозглашают тосты за падение императора Наполеона, «за свободу, могущество и величие немецкой нации»; там обнимаются и со стаканом в руке клянутся в дружбе и верности. У окна сидит молодой офицер, подперев голову рукою; перед ним лежит лист почтовой бумаги; он старается излить душу в коротких многозначительных словах. Тяжёлое предчувствие сдавило ему грудь. Он не переживёт битвы. Кому пишет он — матери или своей возлюбленной?
Во дворе слышится ржание. Стоят осёдланные лошади; они поднимают голову при каждом сигнале. Постоянно приходят люди с известиями. В стороне от шумного лагеря, на уединённой тропинке, проложенной вдоль утёса в лесной прогалине, ходят взад и вперёд двое людей. Это Эгберт и граф Вольфсегг, который против своего обыкновения казался грустным и расстроенным.
— Мы, разумеется, знаем, что нам следует делать, — сказал граф. — Но мы сражаемся теперь не за освобождение мира, а за спасение национальной чести. Стадион, я и все наши друзья желали народной войны, а наши предводители ведут кабинетную войну. Выходит так, что один император враждует с другим. Где восстаёт народ, как в Тироле, там победа; она бежит от нашего эрцгерцога.
