Самойлов жует свои губы. Его глазки все еще семенят в хаотичной траектории. Смотреть в глаза Дмитрию он не осмеливается. Поэтому всю свою злость фиксирует на мне.

— Это типа что? Папика себе нашла? Да ты шлюха, оказывается, Злата… Из моей койки в его перепрыгнула? Еще с мужем не развелась, а уже ноги раздвигаешь? А прикидывалась святошей… Сука… Я тебе покажу…

То, что происходит дальше, я воспринимаю словно бы с опозданием. Настолько это киношно и нереально.

Бросок Дементьева молниеносен. Он с легкостью хватает Андрея за галстук у самого основания шеи и резко дергает его на себя, от чего лицо того теперь прижато к столешнице.

— Единственная сука здесь- это ты, — еще тише чеканит Дмитрий, — а теперь заруби, сосунок, что если ты еще раз позволишь сказать что-то плохое в адрес моей женщины, я оторву твою башку. На этой неделе вас разведут. На тех условиях, которые определит она. И лучше тебе в ее жизни не появляться, усек?

— Не получится, женишок, — находит в себе силы цедить Андрей, хоть ему и непросто. Все лицо красное, потому что шея сдавлена. Но он такой, из противных и задиристых. В юности я принимала это качество за смелость. А сейчас понимаю, что это просто дурной характер и глупость, — у нас вообще-то общий сын.

Дементьев хмыкает.

— О, он и о сыне вспомнил, наконец, Злата, представляешь? Это похвально. Как раз твое общение с сыном будет обязательно прописано в суде.

— Пусти… — не выдерживает бывший и нервно ударяет по столу.

Я робко трогаю Дементьева за плечо.

— Хватит, Д…дим, — слетает с моих губ неуверенно… Сама не знаю, как назвала его вот так, кратко, по имени. Впервые в жизни. Я ведь с ним даже на «ты» не перешла, не говоря уже просто об имени. Но на него это как-то странно действует. Он отрывает свой взгляд, наконец, от Андрея и внимательно смотрит на меня. Его выражение лица сейчас трудно прочитать. Но одно я знаю точно- в его глазах сейчас настоящая гроза. Так страшно, что я даже отшатываюсь. Он опасный человек, этот Дементьев.

Не знаю, сколько длится эта сцена. Не знаю, сколько длится этот наш немой диалог. Но когда Дмитрий снова переводит глаза на Андрея и, наконец, отпускает его, закашливающегося, его голос совсем хриплый и тихий.

— Ни одна тварь не смеет забирать ребенка у матери, усек?

Здесь и сейчас эти слова звучат особенно. Почему-то мне кажется, что дело не только в том, что Самойлов объективно мерзавец. В интонации Дементьева скрывалось нечто личное. И очень печальное. А может мне только казалось…

Не знаю, как так все организовал Дементьев, но моего сына мне передала мать Андрея прямо возле машины у входа в ресторан, где мы «сидели» с Самойловым. Женщина была напряжена и очень испугана.

— Значит, это правда… — укоризненно, но при этом с облегчением произнесла она, когда увидела меня, — эти амбалы ворвались к нам в квартиру и потребовали забрать Арсения. Я не отдавала его, разумеется, пока не убедилась, что ты- это ты…

Я молча кивнула, принимая с ее рук спящего Сеню, как самую ценную на свете ношу. Напряжение между нами давило. Какое-то двоякое ощущение. Отчасти я чувствовала себя сейчас неуютно при ней, словно бы виноватой. И в то же время, вспоминала то, как безропотно, как категорично она принимала правду Андрея, как всячески показывала мне, что мое дело- подстраиваться под него, и сразу мало-мальская симпатия и благодарность в ее адрес улетучивались.

Свекровь исподтишка покосилась на выходящего из дверей ресторана Дементьева и тут же поймала взглядом мое кольцо. Она всегда была очень «замечательной», даже в шутку себя именно так называла.

— Надо же… — бубнит себе под нос, дальше, однако, не развивая мысль, — кто бы знал… В тихом омуте…

— Я Вам позвоню, — хватает сил сказать только это. Легкие спирает в спазме. Ощущение вязкой гадливости. Только сейчас ловлю себя на мысли, как часто я испытывала его в браке при общении с семьей Андрея, когда они все время пытались меня уколоть или «не заметить», — у меня нет планов отрезать Вас от общения с Сеней.

Кидает на меня укоризненный взгляд.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, Злата… Андрей тоже когда-то казался тебе принцем на белом коне… Суть мужчин одинакова.

Я не желаю ее дослушивать. То, что Андрей такой гад, и ее вина тоже. Как минимум его эгоизм, единоличность, ощущение вседозволенности- это наследие ее воспитания. Это она с детства взращивала его с чувством того, что он делает одолжение этому миру, что существует. Все эти ее «поспи, сынок, а то и так всё на тебе» на фоне моих бессонных ночных бдений с Сеней по десять дней подряд, её преднамеренное таскание в наш дом всяких запрещенных вкусняшек для сыночка, когда я только-только налаживала грудное вскармливание и мне было ничего нельзя, да и потом- когда аллергия на сладкое началась уже и у Сени.

Да если начать вспоминать все эти кривые взгляды на любую мою обновку, за невычищенные с ночи туфли мужа, за плохо по ее мнению отглаженный воротничок рубашки… Не помню, к чему бы она ни прицепилась. Оденусь хорошо- «зачем он на тебя тратит свои кровные». Оденусь плохо- «ты выглядишь серой мышкой, не ровня моему сыну». Не оденусь вообще, решив остаться дома вместо похода на очередной день рождения его очередного друга- «дура ты, он пойдет веселиться, а там будут красивые и доступные»… Наоборот, решу с ним пойти- «тебе о сыне больном думать, а не о гульках»…

Да, моя свекровь, как свекрови сотен тысяч других таких же девушек как я, была монстром… Но трагичнее всего было то, что она была монстром не только в отношении меня, но и своего сына. Подобно монстру, она с раннего детства удушала его своей гиперзаботой, ломала и искажала сознание неправильными установками, засоряла и токсфицировала восприятие мира постоянным негативом и критикой. В итоге получилось то, что получилось…

Мы заезжаем на территорию отеля минут через сорок виляния по извилистой дороге вдоль берега. За окном уже глубокая ночь, а у меня внутри странный коктейль из все еще бушующей эйфории и смятения. Все так динамично, так быстро, так странно развивается.

Дементьев снова в телефоне. На нас он почти не оборачивался, сев рядом с водителем спереди. Я непроизвольно то и дело смотрю на него- и понимаю, что совершенно растеряна. Сегодня он выступил как самый родной мне человек, как мой главный союзник. Сегодня он сделал то, что не сделал до него пока ни один мужчина, но… В то же время я прекрасно понимаю, как он далек от меня. Как вообще мы друг от друга далеки. Где он, где я…

— У вас хороший номер с видом на море, Злата. Детская кроватка уже организована. Отдыхайте. Завтра можно почти весь день провести на море. У меня будут дела. Вылет в Москву ближе к восьми вечера. Я наберу за полтора часа, — деловито произносит, так не оторвавшись от экрана.

Я сглатываю напряжение. Значит, у меня и правда будет время с сыном тет-а-тет. Хотя бы немного его подготовить к грядущим переменам.

Он, наконец, оборачивается. Фары проезжающей навстречу машины освещают наши лица в темноте. И мы, наконец, видим глаза друг друга.

— Спасибо, — говорю я чуть подрагивающим голосом, подаваясь порыву, потому что слова вдруг сами вылетают из меня, — спасибо… за всё…

Для меня это одно слово сейчас настолько искренне и важно. Не знаю, чувствует ли он, как я вкладываю в него всю ту благодарность, которую сейчас испытываю к этому неоднозначному мужчине. Загадочному, непонятному, противоречивому. Наверное, мои глаза сейчас блестят, потому что в них снова предательски стоят слезы. К счастью, я успеваю взять над собой контроль.

Его кадык дергается. Он хочет мне ответить, но в этот момент отвлекается на загорающийся в его руках телефон.

Кивает мне, переключая внимание и снова отворачиваясь. Машина в полной тишине медленно проезжает последние двести метров до входа в отель. А я как никогда отчетливо слышу на другом конце нежный женский голос.

— Димочка, я очень сильно жду… Когда ты уже будешь?